23 апреля 1985 года, через полтора месяца после избрания Михаила Сергеевича Горбачёва Генсеком, из его уст на пленуме ЦК КПСС впервые прозвучало слово «перестройка». Вначале это слово вводилось в оборот осторожно, говорилось о «перестройке хозяйственного механизма». Больше упирали на необходимость «ускорения научно-технического прогресса». Но потом лозунг «перестройки» вышел на первый план.
В действительности перестройка — это была просто-напросто контрреволюция по отношению к революции 1917 года. И к Октябрю, и даже к Февралю. Больше ничего. Так просто? Да, так просто. Но этой простоты тогда никто не видел, не понимал, не осознавал. Сказать или даже подумать такое было немыслимо. Не из страха, нет, а потому, что такой ясности ни у кого в голове не сложилось, в головах у общества царили полный туман, каша и кавардак. Вообще, советское общество того времени, видимо, остро нуждалось в «исправлении имён», по Конфуцию. Вспомним знаменитый диалог Конфуция с его учеником:
«Вэйский правитель намеревается привлечь Вас к управлению государством. Что Вы сделаете прежде всего»?
«Необходимо начать с исправления имен».
«Вы начинаете издалека. Зачем нужно исправлять имена?»
«Как ты необразован, Ю! Благородный муж проявляет осторожность по отношению к тому, чего не знает. Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться...»
Но исправлять имена оказалось некому. Сейчас даже смешно вспоминать те игры в слова, которые тогда, 35 лет назад, велись в обществе. Хотя это вовсе не смешно... Например, как огня боялись слова «либерализация». И если кто-то осторожно спрашивал:
— Скажите, а перестройка имеет что-то общее с «либерализацией», про которую говорили во время «Пражской весны» 1968-го?
На это следовал немедленный сокрушающий ответ:
— Нет! «Пражская весна» — это была ползучая контрреволюция, и лозунг «либерализации» выдвинули тогда буржуазные либералы. А перестройка — это не буржуазная либерализация, это демократизация, а значит, совсем-совсем другое.
Точно так же, как огня, боялись слова «реформа». Хотя оно не было под полным запретом: незадолго до этого была «школьная реформа» Андропова, ещё раньше — «экономическая реформа» Косыгина. Но это взрывоопасное слово всё равно старались обойти подальше. Поэтому на вопрос:
— Но ведь перестройка — это реформа?
опять следовал сокрушающий ответ:
— Нет! Это совсем не реформа, а... революция, революционное преобразование всего советского общества, так что всё в порядке.
Какая ирония судьбы: назвать перестройку «реформой» не решались, это выглядело бы слишком дерзко и крамольно, а вот назвать её «революцией» было можно, тут никаких сомнений не возникало и, наоборот, это успокаивало. Вот такими глупыми играми в слова общество само себя обманывало и морочило себе голову. Могло ли это довести до добра?
И всё-таки перестройка по факту исправила имена. Да, ценой контрреволюции, жесточайшей реакции, уничтожения социализма и СССР, ценой утраты львиной доли всех завоеваний и достижений 1917-1991 годов. Но зато теперь мы живём в мире, где чёрное — это чёрное, белое — белое, красное — красное. Все или почти все слова, которыми мы или, вернее, наши предки пользовались в 1917 году, вернули своё прежнее значение.
В 80-е годы многие не верили, что при «рынке» (так тогда было принято ласково называть капитализм) действует звериный закон «человек человеку волк» — теперь убедились.
В 80-е годы не верили, что в СССР было наиболее гуманное общество. Теперь убедились.
В 80-е годы не верили, что в СССР уважают труд и трудящихся, а в буржуазном мире — нет. Теперь убедились.
В 80-е годы не верили, что в СССР ценят науку и знания, а в буржуазном мире — нет. Теперь убедились.
В 80-е годы не верили, что при «рынке» и в помине нет никакой «свободной конкуренции». Теперь убедились.
В 80-е годы не верили, что строительство храмов по три штуки в день — это не очень хорошо. Теперь убедились...
Не верили в бесплатность советской медицины и образования, в ценность 8-часового рабочего дня, трудовых отпусков и декретных отпусков, пенсий, санаториев для трудящихся, отсутствия безработицы, бесплатного жилья, низкой квартплаты... Теперь убедились.
Не верили даже в то, что памятники революционерам на улицах и площадях поставлены не зря и не просто так, а что они, как и красные флаги, охраняют наши права и завоевания. Теперь убедились.
И ещё во многих-многих вещах все или почти все убедились за прошедшие 35 лет. Правда, великое множество хороших вещей за это время мы потеряли. Собственно, понимание ценности утраченного приходило через утрату. Но есть, кажется, и приобретение, пусть только одно: теперь имена правильны, и слова имеют под собой основания. Как и в 1917 году. А раз так, то, значит, дела могут осуществляться...
|
|
