Я умер в начале 11-го утра 23 июля 2009 года. Умер не насовсем, но, по-своему, очень кстати. Последняя статья, которую я написал до этой работы, уже находясь в больнице, была посвящена алчности человека а, по сути, посвящена тому, что такое человек. Осточертело мне писать о высшей степени подонках Москвы – о судьях московских судов и о лобби Израиля в России. Кроме того, я писал эту статью с двойным назначением – с тем, чтобы при переиздании включить ее главкой в книгу, вышедшую ранее под названием «Не надейся не умрешь!».
После размещения на ФОРУМе на эту статью были получены не многочисленные и противоречивые отклики, в том числе некий Orca досадливо высказался: «Прямо как в старом, пошлом анекдоте - и чего только не придумает оппозиция, что бы только ДЕЛОМ не заниматься».
Этот отзыв обидный для самого Orca и тех, кто разделяет его мнение, – ведь в их понимании бесконечно жевать сопли об «обиженных режимом людях» – это «дело», а понять, что такое «человек», и какова может быть его судьба – это отвлечение от дела. М-да… До какой же степени должна деградировать культура людей, чтобы их перестала интересовать собственная судьба после смерти тела, и, соответственно, судьба тех, за чье счастье они как бы «борются»! Верите в то, что после смерти вашего тела и вы умираете, и что с вами больше ничего не будет, а будет небытие, - верьте! Но почему не убедится в том, что это действительно так? Почему не интересуетесь этим вопросом?
Ну да ладно, начну с начала для тех, кто еще не отупел от бессмысленной и большей частью бесполезной болтовни «о политике». Язык не поворачивается сказать, что мне повезло, тем не менее, это так – я по воле случая участвовал в эксперименте по установлению факта того, умирает ли человек после смерти своего тела или нет? Более того, я даже был объектом этого эксперимента. Поскольку приходится допускать, что по результатам этого эксперимента можно сделать и иные выводы, я дам как можно больше подробностей, в том числе и подробностей того, что сопутствовало этому моему опыту.
После вынесения мне Савеловским судом дичайшего по своей беззаконности приговора о двух годах условно и запрете на профессиональную деятельность за призывы к экстремизму, товарищи настояли, чтобы я проверил причины постоянных болей в грудине. И я с вещами, приготовленными для тюрьмы, после оглашения приговора попал к опытным кардиологам, которые с первых анализов определили у меня прединфарктное состояние и запроторили сначала в реанимацию, а потом - в отделение интенсивной кардиотерапии. Провели полное обследование, собрали консилиум и объявили свой приговор – альтернативные способы лечения применить ко мне нельзя, реальный выход – АКШ (операция аорто-коронарного шунтирования).
Надо сказать, что со стороны выглядит эта операция очень зверски – распиливается грудина, обнажается и останавливается сердце с переводом пациента на искусственное кровообращение, вскрывается и обнажается вена на ноге (сначала на левой, если не подходит – на правой, если и там не годится – на руках), из этих вен вырезаются куски, которые шунтами вшиваются в обход поврежденных участков коронарных сосудов сердца. Если любопытно, посмотрите в Интернете – зрелище не для слабонервных.
Альтернатива этой операции – надежда, что неизбежный для меня инфаркт будет не смертельным и удастся вовремя получить медицинскую помощь. Надо было выбирать: я подумал и принял решение в пользу одного большого планового ужаса против непредсказуемых ужасов без конца. Я обязан буду назвать несколько фамилий людей, которым я бесконечно благодарен за свое спасение и участие в своем спасении, но не буду называть больницу по причинам, которые вы поймете позже.
Личное впечатление
Операцию мне сделал Хирург, я полагаю, что, как бы там ни было, назвать его я обязан именно так – с большой буквы. Правда, это так считается, что он сделал операцию, а вообще-то эта операция делается 3-4 часа бригадой из 9 человек его ассистентов и врачей иных специальностей. В этой больнице делают эти операции заведующий отделением и еще два Хирурга потоком по 3-4 операции в день пять дней в неделю, - то есть, казалось бы, что хирургами в этих операциях АКШ все отработано до мельчайших подробностей, да так оно, скорее всего, и есть.
Итак, 21 июля мне сделали операцию АКШ без каких-либо осложнений, Хирург поставил мне 4 шунта, анестезиологи и реаниматоры без проблем вывели меня из наркоза, утром следующего дня меня из реанимации на 2-м этаже подняли в отделение на 6-м этаже.
Через день, утром 23 июля моя сиделка Валя Шеин на коляске повезла меня в перевязочную для извлечения из меня трубочек дренажа, через которые отсасывалась накапливаемая в прооперированной полости жидкость.
Перевязочная представляет из себя небольшую комнату, в которой расположен операционный стол с приступочкой, по которой пациенты сами забираются на этот стол для перевязок и простых хирургических манипуляций – пункций, снятия швов и т.д. Расположена перевязочная в самом начале этого отделения сразу после кабинетов, в которых врачи принимают желающих сделать АКШ, а в тот день этих желающих было много. Кроме того, у перевязочной сидела очередь больных для собственно перевязок.
Обработку больных в перевязочной ведут в порядке живой очереди, но в определенном порядке: сначала обрабатывают тех, кому нужно извлечь дренажи, затем тех, кому нужно снять швы, затем перевязывают тех, кому это требуется.
В то утро у перевязочной скопилось много разного народу. Моя сиделка Валя первым ввела меня в перевязочную и помогла мне сесть на стол. Извлекать дренажи пришел сам Хирург. Он ножницами перерезал нитки, крепившие дренажи к телу, и извлек их… И из отверстий вверху живота, из которых только что извлекли трубочки дренажей, толчками хлынула кровь. К животу прижали ванночку, и кровь в ней быстро прибывала. Повисло молчание – молчал Хирург, молчала стоявшая за моей спиной и придерживавшая меня сзади медсестра.
- Вы меня что – промываете? – задал я глупый вопрос.
- Нет,- ответил из-за спины очевидно встревоженный голос медсестры.
У меня закружилась голова, я сообщил об этом, Хирург скомандовал положить меня на стол, медсестра придержала меня, когда я опрокинулся на спину. После этого я потерял сознание.
Далее я пришел в себя, когда умер и находился в состоянии клинической смерти, но именно об этом я и пишу статью, поэтому вернусь к этой теме в конце работы. В конечном итоге я начал приходить в себя как обычно после операции - когда меня выводили из наркоза. В самом начале, как и после первой операции, я ничего не видел, но в отличие от первого раза, когда ничего не болело, сейчас очень сильно болело то, что мы считаем и называем сердцем, - область под левой частью груди. Говорить я не мог, да и не пытался, поскольку из опыта первой операции знал, что в трахее у меня трубка, и она не дает мне продувать голосовые связки.
Я попытался приподнять ноги (они действовали), но, видимо, они были под одеялом и на это шевеление никто не обратил внимание. Руки мои были привязаны к боковинам реанимационной кровати бинтами, но кисть была свободна, и я средним пальцем правой руки начал ритмично бить по боковине.
Тут же возле меня раздался голос:
- Он хочет нам что-то сказать!- и после некоторой паузы прозвучал вопрос, адресованный мне. – Вам больно?
- Да! – ударил я пальцем вертикально.
- Болит грудина? – тут же попробовал догадаться спрашивающий.
- Нет! – я покачал пальцем горизонтально. (Дело в том, что мы, «штатские», знаем, что сердце находится слева, а врачи знают, что оно находится практически в центре груди и боли сердца отзываются болью в грудине).
Повисла недоуменная пауза и меня спросили:
- Легкие?
Я опять покачал пальцем горизонтально. Опять повисло недоумение, но, наконец, меня догадались спросить, как штатского, не обученного медицинским премудростям.
- Болит сердце?
- Да! – ударил я пальцем вертикально.
- Так это же и есть грудина! – досадливо воскликнул кто-то. – Потерпи, сейчас мы все сделаем!
Пару минут спустя мне показалось, как что-то прохладное как бы омывает сердце, и боль практически сразу же ушла. Затем началась уже знакомая по первой операции процедура. Мне сообщили, что отключается искусственная вентиляция легких, и я буду дышать самостоятельно, но через трубку, вставленную в трахею.
Все прошло нормально – я дышал через трубку. Затем предупредили, что сейчас извлекут из трахеи трубку, и ее тоже извлекли без проблем. Ко мне стало возвращаться зрение и я увидел возле кровати мутный контур заросшего черной короткой бородой мужчины в бирюзовом хирургическом костюме – Рябкова Дмитрия Анатольевича, которого в благодарность за свое спасение тоже буду называть по его профессии с большой буквы – Реаниматором.
Он ножницами срезал бинт, освободив мне правую руку, как и в прошлый раз, но в прошлый раз моя левая рука была привязана вплоть до того момента, когда меня выписали из реанимации. Тогда слева в мое тело были врезаны какие-то важные системы жизнеобеспечения и реаниматоры боялись, что я, повернувшись во сне, оборву их.
Сейчас же Реаниматор освободил мне и левую руку:
- Так вам будет удобнее, - а на мое опасение, что я, повернувшись, что-нибудь оборву, успокоил, - сейчас там ничего нет.
Надо сказать, что Реаниматор внешне выглядел грубияном, но, возможно, только так и можно работать в реанимации, в которой больные бывают чрезвычайно капризны и непредсказуемы. Для начала мы с ним повздорили из-за очков, которые я потребовал вернуть мне на нос, Реаниматор заявил, что они мне не нужны, но я настоял и он водрузил их мне на находившуюся на носу кислородную маску. Думаю, что я после наркоза долгое время видел плохо, поэтому действительно очки не помогали. Я сам их снял, а Реаниматор положил их на какой-то прибор у моего изголовья. Так началось унылое лечение в реанимации, когда я весь день сначала с нетерпением поглядывал на окно – когда же его затемнит ночь, - а всю ночь ожидал, когда же его осветит утро.
Я боялся, что меня оставят в реанимации на несколько дней, но в глубине души надеялся на то, что утром меня все же поднимут общую палату на 6-м этаже. Сейчас у меня впечатление, что я по-настоящему в те сутки и не спал – или бодрствовал, или находился в какой-то полудреме. И все это время не спал Реаниматор. Я постоянно видел бирюзовое пятно его костюма, перемещавшееся от кровати к кровати, от больного к больному.
Вот он подходит и к моей кровати, глядит не на меня, а на приборы за моим изголовьем, опускается на корточки и чем-то гремит внизу (я уже знаю, что он смотрит, как с меня стекает моча и измеряет ее объем). Вот он подходит ко мне и из катетера, вшитого мне под ключицу, берет пробу моей крови, вливает ее в пробирку, пробирку вкладывает в аппарат за моей головой, как я понимаю – в экспресс-анализатор. Вот медсестра ввозит в реанимационную передвижной рентгеновский аппарат, Реаниматор обхватывает меня за плечи и приподнимает над постелью, медсестра подсовывает мне под спину кассету с фотопленкой, надвигает мне на грудь головку рентгеновского аппарата, делает снимок. (Рентгеновский снимок делали дважды за эти неполные сутки).
Мне кажется, что мой Реаниматор даже не прилег за это время, посему считаю, что мне просто повезло умирать в его смену. Как, впрочем, повезло и с тем, что наркоз оба раза мне давал Лев Анатольевич Кричевский.
Вместе с тем, в реанимации я стал получать первые подробности того, что со мною произошло и подтверждение того, что я действительно умирал и находился в состоянии клинической смерти. По моей гипотезе, я находился в состоянии, когда моя Душа уходила из тела, а Душа, напомню, это структурированный сгусток поля – структурированный сгусток распространенной в пространстве силы.
Сначала ко мне подошел хирург, ассистент Хирурга, всмотрелся мне в глаза и, убедившись, что я в сознании, спросил:
- Вы все помните?
Поясню. В момент клинической смерти мы (наша Душа) покидаем тело, отсоединяясь от нейронов головного мозга. Этот процесс (клиническая смерть) длится какое-то время (время клинической смерти до 5 минут у человека, умершего здоровым, и меньше, если человек до этого болел). В это время реаниматоры должны успеть ухитриться запустить сердце и вместе с кровью подать кислород в мозг. Этим они как бы затягивают Душу обратно в тело, но если она уже далеко ушла, то соединяясь заново с мозгом, участки Души могут соединиться не с теми нейронами, с которыми были соединены ранее. В результате нейроны, работающие с нашей оперативной памятью (участком Души, обрабатывающем наши повседневные знания), могут соединиться с глубокой памятью, и информация, которой мы пользуемся повседневно, станет нам недоступна, мы как бы забудем ее.
Складывается ситуация, как если бы в компьютере файлы перепутались и стали храниться в других папках. Реаниматоры описывают случаи, как после клинической смерти пациент забыл буквы, или забыл все навыки своей работы.
Полагаю, что именно в таком состоянии после затянувшейся клинической смерти находится сегодня актер Н. Караченцев. Описан интересный случай, когда древняя старушка после клинической смерти забыла русский язык, но начала говорить на французском, который она учила еще до революции, и который к тому времени, казалось бы, забыла напрочь. С такими больными работают специальные психологи, помогающие вспомнить забытое, а, по сути, помогающие упорядочить соединения нейронов мозга с отделами Души.
Надеюсь, вам стало понятно, что за вопрос задал мне хирург – подтверждение чему он хотел получить моим ответом, а я понял это сразу и ответил ему вопросом на вопрос:
- Что именно я должен вспомнить?
Он слегка задумался:
- Как меня зовут?
Для меня это был коварный вопрос «на засыпку». Дело в том, что это мой недостаток – я плохо запоминаю имена и мне надо долго общаться с человеком, чтобы его имя прочно отложилось в моей памяти. А я этого хирурга лишь однажды остановил в коридоре отделения, чтобы что-то узнать, при этом я из вежливости сначала узнал его имя, но тут же это имя и забыл. Но помогло другое свойство моей памяти – в критические моменты быстро вспоминать нужную информацию, и я практически автоматически ответил абсолютно точно:
- Максим Юрьевич.
По лицу молодого хирурга было видно, что он явно обрадован, на этом он мое тестирование закончил, развернувшись и побежав докладывать Хирургу, что я не только живой, но и с моими мозгами все в порядке и крыша у меня не поехала.
Через некоторое время после того, как меня привели в сознание, мне стало холодно (все же я потерял много крови), и я позвал медсестру – молодую симпатичную женщину. Она тут же сходила, принесла второе одеяло и укрыла меня. Потом я попросил воды, она принесла мне бутылочку с коктейльной соломинкой, но дала сделать всего пару глотков:
- Вам будет плохо.
Действительно, меня некоторое время от выпитой воды тошнило. Потом я попросил ее поднять мне изголовье кровати, чтобы лучше видеть происходящее. Но она опустилась к ее подножью и послышался шум вращающихся штурвалов, в итоге не изголовье кровати поднялось, а опустилась та часть кровати, на которой лежал мой таз, и в результате верхняя часть моего тела приподнялась, но лежать стало гораздо удобнее, чем с просто приподнятым изголовьем.
Короче, хотя и не часто, но я просил сестричку о том или сем и она без разговоров выполняла просьбы даже лучше, чем я об этом просил. Но вот она подошла ко мне со шприцами ввести через катетеры лекарство. Она была взволнована произошедшим со мной, ей хотелось поделиться, а я был нужным собеседником. Увидав, что я не сплю, она сообщила:
- У вас сегодня второй день рождения - вас чудом спасли, Хирург так переживал, что после операции его самого пришлось приводить в чувство – мы делали ему уколы.
Надо сказать, что я какое-то время был несколько отупевшим, кроме того, погруженным в собственные переживания от увиденного мною во время клинической смерти, поэтому, эта информация меня не сильно взволновала, но, чтобы не молчать, я спросил:
- Как вас зовут?
- Я тут ни при чем, - уклонилась сестричка от ответа, - вас спасла медсестра Таня Розанова.
Из-за своего отупения я и эту информацию пропустил как-то мимо ушей, кроме того, она казалась и маловероятной – как меня при таком количестве врачей могла спасти медсестра?
Между прочим, реанимация была очень посещаемым местом, сюда часто заходили и хирурги, и врачи других специальностей, вызываемые для консультаций. Правда, моя, стоящая несколько на отшибе, кровать особым вниманием не пользовалась, но, тем не менее, как-то сквозь дрему и прикрытые веки увидел двух эскулапов в белом, подошедших и ко мне. (Почему-то мне кажется, что это были анестезиологи).
Для понимания их диалога напомню, что я потерял два литра крови, в луже которой и лежал какое-то время. Кровь намочила мне волосы на голове и, засохнув, образовала култых, и только через два дня жена исхитрилась и помыла мне голову так, чтобы не замочить рану. Короче, прическа у меня была далека от модельной. Врачи осмотрели показания приборов у меня за головой, а потом перевели взгляд и на меня.
- Какой-то он уж очень всклокоченный, - с явным сочувствием заметил один.
- И ты бы на его месте был всклокоченным, - резонно ответил второй.
Меня же занимало то, что я видел во время клинической смерти, поэтому в очередной подход ко мне Реаниматора я его спросил:
- Мне дали наркоз до вливания мне крови или после?
Реаниматор очень удивился вопросу и, возможно, от неожиданности сразу ответил:
- Конечно до!
Я не стал объяснять ему, почему я об этом спросил, и тут же уточнил, как выглядит консервированная кровь. Он, по-прежнему недоумевая, описал ее вид, а я снова не стал объяснять, зачем мне это надо знать. На этом наш разговор закончился.
Утром по реанимационному отделению двинулся с обходом заведующий отделением, по мнению некоторых, третий, если не лучший Хирург-кардиолог России. С ним было до десятка эскулапов свиты. Ко мне он подошел последним, я услышал сделанный ему доклад: «Это тот самый!».
Заведующий отделением внимательно осмотрел оба моих рентгеновских снимка, показания приборов за моей головой, затем, как мне показалось, с сочувствием взглянул на меня. Я в ответ развел руками, он усмехнулся и молча пошел к выходу. При этом один из эскулапов воровато сунул руку мне в кровать и покрутил мою пятку. Эта его выходка меня сначала озадачила, но потом я вспомнил поверье, что если прикоснуться к спине горбуна, то это приносит удачу. Учитывая видимое суеверие хирургов, я, вернее, моя пятка в данном случае вполне могла играть роль спины горбуна.
Но обход заведующего был удачным для меня – он распорядился поднимать меня в отделение. Спустя некоторое время распахнулись двери реанимации, весело загрохотали колеса, и моя сиделка Валя с подругой вкатили мою кровать из палаты на 6-м этаже. Не знаю, это ритуал или это имеет и какой-то медицинский смысл, но вниз в операционные и реанимацию больных спускают на каталках – носилках на колесах. А вот забирают больных из реанимации (куда попадают после операции) на кроватях больных из палат, при этом кровати заново перестилают свежим бельем и выглядит это как-то торжественно.
Кровать подкатили и поставили рядом впритык с моей кроватью в реанимации, Валя сообщила мне, что она позвонила жене и жена уже выехала в больницу. Реаниматор отключил меня от своих приборов и помог сиделкам перетащить меня на мою кровать. При этом в своей грубоватой манере (вернее, манере «понаехали тут») потребовал, чтобы я и сам переползал, помогая себе целой ногой. А затем произошло то, что меня удивило и тронуло.
Дело в том, что я уже второй раз уезжал из этой реанимации, кроме того, я видел, как выезжали другие больные, и всегда это было при молчании персонала реанимации. А тут, как только моя кровать, толкаемая сиделками, двинулась к двери, Реаниматор, а с ним еще какие-то подоспевшие врачи начали громогласно и зло меня ругать, «выгоняя» из реанимации: «Хулиган! Интеллигент! Ишь, что выдумал! А еще в очках! Чтоб ноги твоей у нас больше не было!!». Не трудно было догадаться, что это ритуал прощания с пациентом, которого реаниматоры успели вытащить из лап смерти. Реаниматоры таким оригинальным способом желали мне, чтобы я никогда больше не попадал в подобную ситуацию.
Спасибо, мужики! Спасибо, сестрички!
(Продолжение следует)
|
|
