Я уже писал, что делал сценарий для фильма о Сталине, но он ТВ Russia не подошёл, так как не поливал Сталина дерьмом. Никак не поливал. А в Russia так нельзя.
В этом сценарии есть момент обсуждения нового Устава партии, который выдуман мною от начала до конца и не имеет ни единого фактического подтверждения, скажем, ни единого свидетельского показания, что такое обсуждение было, а именно - что было обсуждение техники отстранения КПСС от государственной власти на XIX съезде партии.
Я исходил из того, что раз управление сталинского СССР было коллективным, и раз разбираемое событие произошло, то это событие должно было предварительно обсуждаться коллективным руководством – минимум Политбюро, если не всем ЦК.
Но вот, что интересно – ни один член Политбюро или ЦК не то, что даже словом не намекнул, что изменение Устава партии предварительно обсуждалось на Политбюро или в ЦК, но ни словом не осудил или не похвалил изменения Устава – как будто никаких изменений и не было! Я ведь специально изучал этот вопрос и выискивал любую крупицу сведений об этом съезде.
Да, по теме XIX съезда кое-какие воспоминания у действующих лиц того времени есть, но их воспоминания ни словом не касаются тех глобальных изменений Устава партии, которые были проведены.
Вот делегат того съезда писатель К. Симонов вспоминает, какая была реакция членов ЦК, когда Сталин попытался уйти из управления партией: «…на лице Маленкова я увидел ужасное выражение – не то чтоб испуга, нет, не испуга, а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!» или что-то в этом духе, зал загудел словами «Нет! Нет! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!».
Хрущёв, возможно, лжёт, но вспоминает, что Сталин не согласовывал список членов Президиума с членами Политбюро: «Когда пленум завершился, мы все в президиуме обменялись взглядами. Что случилось? Кто составил этот список? Сталин сам не мог знать всех этих людей, которых он только что назначил. Он не мог составить такой список самостоятельно. Я признаюсь, что подумал, что это Маленков приготовил список нового Президиума, но не сказал нам об этом. Позднее я спросил его об этом. Но он тоже был удивлен. «Клянусь, что я никакого отношения к этому не имею. Сталин даже не спрашивал моего совета или мнения о возможном составе Президиума». Это заявление Маленкова делало проблему более загадочной…
…Некоторые люди в списке были мало известны в партии, и Сталин, без сомнения, не имел представления о том, кто они такие».
У Симонова можно прочесть, как Сталин «высек» ряд членов Политбюро: «Главной особенностью речи Сталина было то, что он не счел нужным говорить вообще о мужестве или страхе, решимости или капитулянтстве. Все, что он говорил об этом, он привязал конкретно к двум членам Политбюро, сидевшим здесь же, в этом зале, за его спиною, в двух метрах от него, к людям, о которых я, например, меньше всего ожидал услышать то, что говорил о них Сталин.
Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, подозрений в трусости, капитулянтстве он обрушился на Молотова. Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял. Оказалось, что это именно так…
При всем гневе Сталина, иногда отдававшем даже невоздержанностью, в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной…
Не знаю, почему Сталин выбрал в своей последней речи на пленуме ЦК как два главных объекта недоверия именно Молотова и Микояна. То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно…
Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».
Симонов, кстати, забыл, что речь шла не только о Молотове и Микояне, но и о Ворошилове. (О нем пишет в своих воспоминаниях Шепилов).
Но ни Молотов, наговоривший Феликсу Чуеву огромные по объёму воспоминания, ни Хрущёв с Кагановичем и Шепиловым, написавшие подробные мемуары, ни словом не упомянули, что после XIX съезда:
- партия переставал быть частью Всемирного коммунистического интернационала и становилась чем-то вроде православной церкви в царской России;
- состоявший из 10 человек орган политического управления СССР – Политбюро – был упразднён и заменён состоявшим из 25 человек Президиумом – органом управления только партией, соответственно был упразднён старый орган управления партией при пяти секретарях – Оргбюро, а количество заменивших этот орган секретарей увеличилось с 4-5 до 10.
- этими мерами партия была лишена государственной (политической) власти.
Партия лишилась органов управления государством, и ни один мемуарист ни словом об этом не обмолвился!
Как только Сталин и Берия были убиты, все эти изменения Устава, принятые на XIX съезде, были фактически отменены хрущёвцами вопреки Уставу, к примеру, уже в 1957 году Президиум из 25 человек сократился до 10, а в 1966 году он вновь получил название, соответствующее его статусу органа, для управления государством, – Политбюро. Но ни один мемуарист ни слова о попранных изменениях Устава КПСС не говорит! И даже не проговаривается!
О чём это свидетельствует? Только о том, что высшее руководство партией прекрасно сознавало преступность того, что оно сделало, следовательно, законная суть изменений Устава всем была понятна, следовательно, эта суть обязательно обсуждалась предварительно, по меньшей мере, на заседании Политбюро.
Разумеется, я постарался вложить в уста Сталина как можно больше подлинных его мыслей и его слов, высказанных по иным поводам, но, всё же, это художественное произведение. Итак, по моему мнению, обсуждение Устава будущей КПСС, а фактически, обсуждение передачи власти Советам, выглядело следующим образом.
10 июня 1952 года,
Кремль, кабинет Сталина,
вторая половина дня.
К этому заседанию Политбюро Сталин готовился очень долго и тщательно.
До сих пор ни он лично, ни его постоянные призывы к ученым и товарищам с объяснения им, что «без теории нам смерть!», ситуацию не улучшили – теории строительства Коммунизма как не было так и не появилось. Сталин был уже очень не молод, но хотел при жизни увидеть, если не начало Коммунизма, то хотя бы такое государство, в котором Коммунизм возможен. Успехи в строительстве материальной базы Коммунизма были огромны и вызывали в капиталистических странах и зависть и ужас. Теперь оставалось реорганизовать партию так, чтобы власть в СССР полностью перешла в руки всего народа – в руки Советов.
Сталин произнёс вступительное слово и начал объяснять план реорганизации партии.
- …Мы увеличим количество секретарей Центрального Комитета в перестроенной партии с нынешних 4-5 до, скажем, 10 человек. И не надо должности генерального секретаря. Почему не надо? Потому, что партия это коллектив, и ум партии должен быть коллективным, надо прекращать практику единоличного вождизма. Почему нам надо прекращать эту практику? То, что, может, и было хорошо во времена смертельной опасности для всей страны и для коммунизма, не годится в период, когда надо искать пути дальнейшего движения вперед. А искать эти пути уже сейчас жизненно необходимо потому, что без теории строительства коммунизма нам смерть. У нас была теория того, как взять власть, у нас был марксизм-ленинизм, но теории как строить коммунизм, у нас нет до сих пор. А когда в партии или стране единоличный вождь, никто не хочет думать самостоятельно – все смотрят на вождя: что им вождь скажет? Самим нужно думать над вопросами строительства коммунизма, самим! Чтобы не вождь, вернее, не только вожди партии, но и каждый коммунист над этим думал, чтобы ночей не спал.
Далее. Нам нужно упразднить самих себя – нам нужно упразднить Политбюро. Ведь, по закону, по Конституции страны, в Советском Союзе высшей властью является Верховный Совет, а по существу, всю полноту государственной власти имеем мы. Правильно ли это? Да, было правильно! Потому было правильно, что в стране были троцкисты, была «пятая колонна», была война с фашизмом, по сути, со всей Европой, был тяжелейший период восстановления народного хозяйства. Тогда было не до формальностей демократии, тогда требовалось единое руководство и именно наше руководство – партии большевиков. Почему так было правильно? Потому, что сама история, сама наша победа над всей фашистской Европой это показала.
Но теперь нам нужно провести перестройку и отдать всю полноту власти всему народу Советского Союза, передать власть Верховному Совету СССР.
Далее. Если не будет Политбюро, то нужно реорганизовать и текущее управление самой партией. Сейчас она управляется: Политбюро, секретарями ЦК и Оргбюро. Оргбюро упраздним и создадим Президиум партии, и этот Президиум будет управлять только самой партией…
Товарищ Сталин, - не выдержал Хрущёв, - простите, что перебиваю, но я не понял – это что же, мы лишаем партию большевиков власти в Советском Союзе?! Как это можно? Ведь без Политбюро мы никого и ничего не заставим делать.
- А почему партия, даже партия коммунистов, должна кого-то заставлять? Коммунисты должны убеждать! Разве на фронте коммунисты кого-то заставляли идти в бой? Заставляли идти в бой, если это требовалось, командиры - представители советской власти, а коммунисты первыми поднимались в атаку и этим убеждали подняться в атаку и беспартийных. Так должно быть и в мирной жизни. Мы оставляем в ведении партией всю пропаганду в стране, оставляем отбор кандидатов в депутаты Верховного Совета. Разве это не власть?
- Товарищ Сталин, - настаивал Хрущёв, - но практика показывает, если у нас не будет Политбюро, то мы не сможем приказывать, а если мы не сможем приказывать, то как же мы будем выполнять решения партии?
- Вы хотите сказать товарищ Хрущёв, что вы такой коммунист, который без палки не может никого убедить выполнить решение партии? – резко спросил Сталин. - Что у нас секретарь ЦК и вождь коммунистов Москвы и Московской области, товарищ Хрущёв, держиморда? – Сталин смягчился и сменил тон. - Пойми, Никита Сергеевич, мы коммунисты, а коммунизм это коммуна, это такой строй, когда все общее, и в первую очередь, общая власть. Невозможно строить коммунизм дальше, если власть принадлежит только части общества – только партии, тем более, что у нас все больше и больше секретарей парторганизаций под партией начали понимать только себя, а под коммунизмом – коммунизм в собственной квартире.
Бюрократизм и канцелярщина аппаратов управления партией, а при сегодняшнем положении, когда партия управляет страной, то, значит, бюрократизм и канцелярщина управления всей страной, отсутствие ответственности — вот где источники наших трудностей, вот где гнездятся теперь наши трудности. Да, сегодняшняя номенклатура партии это люди с известными заслугами в прошлом, но люди, ставшие теперь вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков. Для дураков там – внизу!
Мало у нас в партийном руководстве беспокойных, зато уже есть такие люди: если им хорошо, то они думают, что и всем хорошо. И эти, с позволения сказать, коммунисты, стремятся сделать хорошо только себе, а остальным – как получиться.
Если мы действительно коммунисты, а не каста, захватившая власть для собственной выгоды, то, чтобы двигаться к коммунизму, мы обязаны предать государственную власть всему народу. Ты что, Никита Сергеевич, так и не понял, что мы, приняв в 1936 году Конституцию, еще тогда хотели передать всю власть Советам? Ведь мы еще тогда предполагали на выборах во все Советы выдвигать на одно место по несколько кандидатов? Тогда это сделать не дал Гитлер и троцкисты, но сейчас нам это сделать ничего не мешает. – Сталин задумался. - Как бы тебе это объяснить и в принципе, и чтобы было понятно.
Любую позицию, конечно, можно пересмотреть, но надо объяснить людям, почему это сделано, исходя из каких новых явлений. И мы объясняли людям, какие внешние и внутренние условия в нашей стране, идущей к Коммунизму, требовали, сосредотачивать власть не в руках «коммуны», а в руках немногих – в руках партии. Мы объясняли, почему недовнедрили Конституцию в жизнь.
Но в теории необходима ортодоксальность как верность принципам. А там, где речь идет о принципах, надо быть неуступчивым и требовательным до последней степени. Пойми, этот принцип – то, что мы строим Коммунизм, - это наша идея, это то, во имя чего мы живем. Главное в жизни — идея. Когда нет идеи, то нет цели движения; когда нет цели — неизвестно, вокруг чего следует сконцентрировать волю. Лиши нас идеи, и как движущая сила, как концентратор воли людей, мы, коммунисты, умрем. Мы станем паразитами на шее народа.
- Да, товарищ Сталин, теперь понял, - ответил Хрущев, широко и искренне улыбаясь. - Я же человек простой, до меня такие теоретические тонкости не сразу доходят
Сталин отвернулся и взгляд Хрущева немедленно стал злобным, а в голове его промелькнуло: «Да ты, Хозяин, или дурак, или враг! Мы тебя на вершину вознесли, ты нашим потом и кровью в своих руках всю власть собрал, а нас и последней власти хочешь лишить?!» Злобный взгляд Хрущева на Сталина с удивлением отметил сидящий напротив Берия, но не успел его оценить, поскольку началось обсуждение.
- Я не понял, - вступил в спор Молотов, - То, что ты, Коба, сказал, я понял, я не понял, чем провинилась партия как таковая? Не бюрократия партии, тут ты во многом справедлив, а рядовые коммунисты? Половина довоенного состава партии погибла на фронтах, а мы возьмем и объявим, что они теперь никто – рядовые пропагандистского фронта.
- А почему бы и не быть рядовым, чем это позорно? – спросил Берия. – Тем более, что партию никто не бросает на произвол судьбы и у нее будут все необходимые средства для пропагандистской борьбы – все средства массовой пропаганды. Кроме того, партия будет встроена в систему советской власти. Простите за сравнение, но оно в данном случае правомерно, будет встроена, как православная церковь была встроена в Российскую империю.
- Ну и чем православная церковь кончила? – вмешался Ворошилов. – Попы, вместо того, чтобы нести в народ слово божье, занялись стяжательством, в результате в ходе революции и Гражданской войны для нас, большевиков, эсэры или меньшевики были страшнее, нежели попы – те вообще никакого влияния на народ не оказывали – народ в своей массе мигом стал атеистами.
- Ну, если наша партия станет, как попы православной церкви, то, значит туда нам и дорога – на свалку истории! Но так в этом и заключается наша задача – задача ЦК, - перестроить работу партии так, чтобы она постоянно сохраняла власть в умах людей, - горячился Берия.
- Это пустые слова, - вмешался Маленков. – Попробуй оказать влияние на людей, если будет объявлено, что партия уходит от власти. Кто поймет то, что только что сказал товарищ Сталин? Один из тысячи, даже среди коммунистов. А остальные привыкли верить – они не думают. Как только мы будем дискредитированы лишением нас власти, то говори, не говори – толку не будет. Нас просто слушать никто не будет – будут слушать любых болтунов, которые будут немедленно обещать народу какие-нибудь блага. И именно им будут верить. Что, ты не знаешь, как западная пропаганда оболванивает народ?
- Я хочу снова вернуться к началу разговора и сказать о вещах, которые товарищ Сталин не затронул в своем выступлении, - уже спокойно начал Берия. – Пока у нас в стране партийные комитеты всех уровней сохраняют государственную власть, у нас, по сути, самая худшая ситуация с точки зрения управления. Это двоевластие, при котором не найдешь виноватых в упущениях – это узаконенная безответственность управленцев и начальников.
Да, раньше, до войны, когда нас, коммунистов, не признавали или признавали через силу, тогда плохое управление страной нашей партией привело бы к потере нами власти, а потеря власти - к смерти всего партийного аппарата нашей партии. Да, тогда этот страх смерти стимулировало партаппарат вникать во все дела на вверенном тебе участке работы – это стимулировало его учится делу. Да и то, как мы знаем, даже тогда эта угроза была стимулом далеко не для всех, а массу партийных бюрократов надо было и подгонять, и с работы гнать. Но после войны и эта угроза исчезла навсегда - мир нас вынужден принять на равных со всеми основаниях, мы учредители и постоянные члены ООН, коммунистом быть уже безопасно. Так зачем нынешним молодым партаппаратчикам учиться, зачем им лишняя работа? Они останутся дураками.
И другая сторона этого вопроса. Ведь некомпетентность может быть не только следствием отсутствия стимулов, но и следствием врожденных лени и тупости. На производстве, в живом деле такие люди работать не смогут, но чтобы контролировать работу других так, как это требуется от партийного аппарата, компетентность и не требуется. Следовательно, мы уйдем, и работа в партаппарате станет вожделенной мечтой ленивого дурака с честолюбивыми мечтами.
Поймите, если мы не примем меры, то пройдет одно поколение, и во всем Советском Союзе некомпетентные люди, дураки, будут руководить знающими людьми.
Мы обязаны провести разделение ответственности: государственная власть – у Советов, а подбор кадров и пропаганда – у партии. Мы обязаны это сделать и для спасения Коммунизма, и для спасения СССР.
- Да хватит нас убеждать в пользе молока, - раздражено сказал Молотов. – Речь не об этом. Если мы объявим, что уходим от государственной власти, то партия потеряет авторитет и способность вести ту самую пропаганду, за которую ты ратуешь. А как быть коммунистическим партиям за рубежом? Чтобы начать движение к коммунизму нужно взять власть, а как им ее брать в своих странах, если мы от власти откажемся? Им и будут говорить – вон большевики пропагандой занимаются, вот и вы занимайтесь, и к власти не лезьте!
- Хочу сказать по поводу пропаганды на фронте, - вновь вступил в спор Хрущёв. – Я, пожалуй, из всех членов Политбюро больше всех накомиссарил и никто меня не упрекнет, что я комиссарил с фронтового тыла. Так вот, скажу я вам, пропаганда она особенно хороша, когда у тебя есть власть приказать расстрелять труса перед строем. Такая пропаганда остальных трусов убеждает лучше, чем все тома Карла Маркса!
Берия пропустил слова Хрущева мимо ушей, и продолжил спор с Молотовым.
- А надо ли нам, чтобы все страны строили коммунизм и брали власть только по нашему образу и подобию? – перефразировал он слова из Библии. – Так ли уж, и всем ли нужны революции и кровь гражданских войн? Может коммунистам за рубежом нужно сначала пропагандой взять власть в умах людей, а потом прийти к власти на выборах? А для успеха их пропаганды, как раз и нужно, чтобы наша партия была сильна именно в этом – в пропаганде, а уровень жизни советского народа был примером для народов других стран.
- Ну, это уж прямой мелкобуржуазный лепет! - возмутился Каганович.
- Социал-демократчина! – подтвердил Микоян.
– Подождите, товарищи, - вмешался Сталин, - мы путаем вместе два вопроса и поэтому превращаем обсуждение в свалку. Вопросы надо разделить. Первый вопрос – надо ли передать власть Советам? Второй – как это сделать? Какое мнение по первому вопросу?
- Какое тут может быть мнение? – вопросом на вопрос ответил Каганович. – Если мы коммунисты, то передать власть народу обязаны.
Остальные согласно молчали, и Сталин вопросительно посмотрел на Хрущёва.
- Я тоже «за», товарищ Сталин, - ответил Хрущёв.
- Тогда второй вопрос, - не спеша, начал Сталин. – У нас нет необходимости кричать об этой передаче власти на всех перекрестках.
Начнем с того, что мы фактически уже не управляем страной с помощью Политбюро. Начиная с 1941 года, Политбюро рассматривает только вопросы назначения на государственные и партийные должности, и вопросы пропаганды. И нам осталось и работу всей партии повернуть в это русло. Дело это не такое, чтобы мы обязательно с ним спешили, его нужно проводить неукоснительно, но не спеша. Товарищи правы – нам нельзя ни оскорблять партию, ни подрывать доверие к ней. Нужно дать ей время осознать и освоить новые исторические задачи.
Мы изменим устав партии, открыто обсудим его проект, а затем соберем съезд партии и примем новый устав. Не вижу необходимости и даже считаю вредным сосредотачивать внимание коммунистов и народа на том, что партия передает всю полноту власти Советам и народу. Иначе получиться так, что Советы и народ ее до этих пор не имели. Проведем перестройку так, как будто это к Советской власти прямого отношения не имеет, а является сугубо нашим, партийным делом, а это, собственно, так и есть.
- Правильно, согласился Молотов, - есть дела, которые не терпят шума. Проведем перестройку тихо.
- И не спеша, – добавил Хрущёв.
Это компромиссное предложение Сталина разрядило обстановку и было видно, что оно всех устраивает.
- Я против! – решительно заявил Берия. – Такое дело нельзя делать тайно, в этом случае умолчание равносильно обману. Это недостойно!
- Почему? – удивился Сталин.
- Создается впечатление, что мы в нем не уверены и молчим, чтобы в случае чего, все вернуть назад. Это недостойно.
- Тебя что волнует – абстрактное достоинство или авторитет партии? – уже рассержено спросил Сталин.
- И то, и то! Поэтому и против!
- Хорошо, - холодно закончил обсуждение Сталин, - тогда голосуем. Кто «за»?
Кроме Берии, все подняли руки.
- Предложение принято, - подытожил Сталин, - а товарищ Берия подчинится дисциплине.
|
|
