Давно замечено, что наиболее маститые моралисты нашего времени более всего любят посудачить об ужасах переломных эпох и трагических судьбах тех, кого эти переломы свергают с высоких пьедесталов. При этом за пределами воздыханий таких моралистов, как правило, остаются судьбы «простых человечков», погибших в результате преступной политики свергнутых особ.
О правлении последнего российского царя Николая Романова написано немало. И если мы обратимся к серьезной, а не спекулятивной исторической литературе, то убедимся, что невозможно снять с государя-императора ответственность за такие злодеяния, как Ходынка, расстрел рабочей демонстрации 9 января 1905 года, Ленский расстрел, ввязывание страны в чудовищную мировую войну. Освещенное в той же литературе соучастие в происходящих в стране безобразиях делало виновной и супругу царя - Александру Федоровну, урожденную принцессу Гессен-Дармштадтскую.
Наиболее маститые моралисты нашего времени более всего любят посудачить о трагических судьбах тех, кого переломы эпох свергают с высоких пьедесталов.
Подчеркну: речь идет не о виновности, которую можно установить при помощи Свода законов Российской империи или Уголовного кодекса Российской Федерации. История знает два вида легитимности: легитимность избирательного бюллетеня и легитимность заряженного ружья. В результате бездарной и преступной политики самих Романовых в России 1917-1918 годов господствовала легитимность заряженного ружья. Следовательно и правосудие в отношении бывших царя и царицы не могло быть в тот период ничем иным, кроме как актом народного мщения.
Более сложным историческим сюжетом является трагедия детей, уничтоженных представителями Уралоблсовета вместе с родителями. Действительно, а была ли необходимость в этой жестокой, и, казалось быть, ничем не оправданной акции? Никто иной, как министр-председатель Временнного правительства А.Ф. Керенский, которого никак нельзя заподозрить к симпатиях к большевикам, писал в своих воспоминаниях:
«Смертная казнь Николая Второго и отправка его семьи из Александровского дворца в Петропавловскую крепость или Кронштадт – вот яростные, иногда исступлённые требования сотен всяческих делегаций, депутаций и резолюций, являвшихся и предъявлявших их Временному правительству…».
Здесь Керенский описывает мартовские дни 1917 года, когда революция праздновала первые победы и не отличалась особой кровожадностью. Какого же градуса достигло ожесточение народа спустя полтора года? Конечно, опросов на сей счет никто не проводил, но думается, что к осени 1918 года, когда полыхнул большой пожар Гражданской войны, большая часть российских трудящихся либо выступала за смерть членов семьи Романовых, либо была к их судьбе равнодушна. Мотивация сторонников казни проста: они не хотели, чтобы в случае попытки реставрации монархии кто-либо из царских отпрысков был поднят мятежниками на знамя нового царизма.
Хорошо известны слова Ленина, сказанные им еще задолго до революции: «Либеральные дурачки болтают о примере конституционной монархии вроде Англии. Да если в такой культурной стране, как Англия, не знавшей никогда ни монгольского ига, ни гнета бюрократии, ни разгула военщины, если в такой стране понадобилось отрубить голову одному коронованному разбойнику, чтобы обучить королей быть «конституционными» монархами, то в России надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых, чтобы отучить их преемников от организации черносотенных убийств и еврейских погромов».
Однако в конечном счете, дело даже не в правовой и моральной состоятельности решений и действий депутатов Уральского Совета, Ленина, Свердлова и непосредственных участников казни. Вопрос о справедливости казни царской семьи есть вопрос о справедливости самой русской революции. Когда нам говорят о необходимости привлечь палачей к ответственности, мы должны понимать, что посадить на скамью подсудимых современные моралисты собираются именно революцию с ее неизбежными жестокостями.
Нас заставляют отвечать на вопрос: «Осуждаете ли вы насилие как таковое?». Да, ответим мы, но равно как и эксплуататорское общество, которое его порождает. То грядущее общество, к которому все должны стремиться, должно быть, разумеется, обществом без насилия, крови, войн и обмана. Но железный закон развития человечества, увы, состоит в том, что проторить дорогу к такому обществу невозможно иначе, как революционными, то есть насильственными средствами. И тот, кто поднимает вопрос об ответственности революции за ее кровавые эксцессы, должен честно сказать все до конца: перечеркивая революцию, он выступает за то, чтобы посадить на шею народу новую аристократию и новых царей. Считает ли наш народ такой сценарий справедливым воздаянием за гибель четы Романовых?
В свое время, размышляя о роли революционного насилия и обращаясь к умеренной части французского конвента, Максимилиян Робеспьер говорил: «Оплакивайте даже виновных, которых должен был покарать закон и которые пали от меча народного правосудия; но пусть ваша скорбь, как и всё человеческое, имеет свой предел. Чувствительность, оплакивающая едва ли не исключительно врагов свободы, кажется мне подозрительной. Прекратите размахивать перед моими глазами окровавленной одеждой тирана».
Быть историческим материалистом – значит понимать диалектику великого и трагического в этом великом. Октябрьская революция представляет собой исторический прорыв отсталой страны в современность. За ней последовали фундаментальные преобразования во всех сферах жизни российского общества. Выдающийся советский марксист Михаил Лифшиц писал: «Прав ли против нас, при всех наших худших ошибках и более чем ошибках, прав ли против нас тот старый сытый, благополучный мир, которому и сейчас труднее достигнуть царствия небесного, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко? Правы ли кадеты и «веховцы», которые еще до революции шумели о грядущем хаме, о неизбежном торжестве формулы «цель оправдывает средства», о революционном цезаризме? Прав ли тот обыватель, который ни в чем не участвовал, коллективизацию не проводил, не делал и многое другое, в чем добро смешивалось со злом иногда в очень невыгодных пропорциях… Историческое дело – скользкая вещь, но его нельзя судить с точки зрения домашней нравственности. Человечество скажет: они сделали плохо и нужно делать снова – до тех пор, пока не сделается лучше».
В борьбе за построение нового общества наши предшественники совершили немало «аморальных поступков». Но и примитивная достоевщина с ее категорическим императивом «детской слезинки» нам тоже не близка. Участвуя в классовых битвах, «штурмуя небо», наши предки не должны были остановить этот штурм только на том основании, что он, как и всякая война, сопровождался человеческими жертвами.
Ни российский пролетариат, совершивший победный освободительный поход против угнетателей, ни возглавлявшая этот процесс партия большевиков в покаянии перед новоявленной российской буржуазией и ее платными моралистами, не нуждаются.
Они сделали так, как сумели. Уверен: сделали неплохо. Сделать лучше – наша задача.
|
|
