Исполнилось ровно полвека со дня выхода на экраны пятисерийного советского телефильма «Адъютант его превосходительства».
Этот очень талантливый фильм был ступенечкой в процессе постепенной реабилитации белых. Он делал ещё один маленький шажочек в направлении эпохи Реставрации, которая закономерно и наступила в 1991 году и которую мы продолжаем переживать сейчас.
Правда, мне самому, когда я жил в СССР, вовсе не казалось, что фильм какой-то особенно белогвардейский. Глаза на этот факт мне открыла, как ни странно, передача русской студии «Радио Канада» (Radio Canada International) году в 1983-м. «Радиоголоса» играли в ту эпоху примерно ту же роль, которую в XXI веке стали играть оппозиционные сайты. У той радиостанции была регулярная передача «Беседы с канадцами русского происхождения». И вот в одну из таких программ они пригласили жителя Канады, который гордо заявил: «Я — белый». Белый — не в смысле цвета кожи, конечно, а в смысле убеждений. И, среди прочего, он поделился тем, как его радует, что в СССР происходит постепенная реабилитация белогвардейского движения. Ведущий программы с некоторым удивлением спросил: а в чём она выражается? Его собеседник ответил, что видит её приметы, в частности, в съёмках таких фильмов, как «Адъютант его величества» (так он оговорился, и ведущий поправил: «...его превосходительства»), где белых изображают уже не бандитами и злодеями, а культурными высокообразованными людьми.
Что ж, эта оценка со стороны канадского «белого», пожалуй, была верна. Например, возьмём одного из главных персонажей фильма — само «его превосходительство», генерала Владимира Зеноновича Ковалевского. По редкому и характерному отчеству можно без труда отыскать в истории его реальный прототип — Владимира Зеноновича Май-Маевского. И у него действительно адъютантом служил связанный с красными Павел Макаров, оставивший об этом опубликованные воспоминания (Макаров, кстати, дожил до 1970 года и ещё успел посмотреть фильм, прототипом главного героя которого был он сам). Но только... всё было прозаичнее, гораздо прозаичнее. Вот характеристика, данная Май-Маевскому его командующим — самим генералом Антоном Деникиным: «После его отставки открылось для меня многое: со всех сторон, от гражданского сыска, от случайных свидетелей, посыпались доклады, рассказы о том, как этот храбрейший солдат и несчастный человек, страдавший недугом запоя, боровшийся, но не поборовший его, ронял престиж власти и выпускал из рук вожжи управления. Рассказы, которые повергли меня в глубокое смущение и скорбь». Сравнивая эту нелицеприятную оценку с тем, что показано на экране, наблюдаем ли мы в фильме, мягко говоря, идеализацию? Вне всяких сомнений.
Фокус, однако, заключается в том, что если бы авторы фильма нарисовали на экране реального, а не залакированного до глянца Владимира Зеноновича, то значительная часть зрителей с видом «знающих людей» пренебрежительно фыркнула бы: ну, это же пропаганда, чего вы хотите!.. В то время, как это была бы самая неприкрашенная реальность. Вот и приходилось создателям ленты наводить лаковый глянец и грим на неприглядную физиономию Май-Маевского, изображая его практически идеалом благородного русского офицера. И доказывать художественными средствами, что несмотря даже на эту мнимую безупречность, историческая правота была всё-таки не на его стороне, а на стороне красных.
Ключевой эпизод фильма — диалог советского разведчика капитана Павла Кольцова с мальчиком Юрой Львовым. В беседе изложена, так сказать, квинтэссенция идеи, которой служил Кольцов, как её понимали авторы фильма в 1970 году:
— Павел Андреич…
— Да?..
— Вы шпион? (Пауза).
— Как ты думаешь, Юра: Владимир Зенонович — хороший человек?
— Да! Очень!..
— Мне он тоже нравится. И я совсем не против него, а против того, что он хочет сделать.
— А что он хочет сделать?
— Подожди, подожди... Ты говорил, у вас в имении был садовник.
— Ты помнишь, как жил этот садовник? Как жил ты? Но ведь садовник тоже человек. Он хочет жить по-человечески. Что, разве его требования несправедливы? Справедливы. Так вот, я хочу помочь ему, а не Владимиру Зеноновичу.
— Да? Вместе со всеми этот садовник спалил наш дом. Вы хотите ему помочь? Помогите, помогите ему.
— Ты его прости, Юра.
— Простить?!..
— Да. Прости. Потому что он сделал это по глупости. От злобы на вас.
— Но мы ему ничего плохого не сделали.
— Подожди, подожди... Если б это было всё так просто, Юра.
— Хорошо, он будет равным со мной. Чей же будет тогда садовник?
— А ничей. Ничей. Он будет просто садовник.
— Но я тоже хочу иметь свой сад.
— Пожалуйста. Пожалуйста, имей. Но только тебе придётся ухаживать за ним самому.
— Я садовником быть не хочу.
— Видишь, садовником ты быть не хочешь, а сад иметь ты хочешь. Тогда рано или поздно кто-то опять захочет спалить твой дом.
— Да? Я подумаю...
Как видим, Кольцов даже и тут вынужден делать реверансы перед белым генералом («мне он тоже нравится»)...
Но всё-таки эта сцена даже и сейчас колет глаза современным белогвардейцам, они даже не так давно запустили мем, якобы взятый из фильма: «— Пал Андреич, вы шпион? — Видишь ли, Юра…». Чтобы создать впечатление уклончивости и фальшивости ответа Кольцова. Но в действительности слов «видишь ли, Юра», как нетрудно убедиться, в этой сцене вовсе нет.
Очень показательны итоги соцопроса, проведённого в мае 1970 года Комитетом по радиовещанию и телевидению СССР среди 180 москвичей. 129 опрошенных сочли самым ярким персонажем фильма Павла Андреевича Кольцова, что, конечно, нисколько не удивительно. Но уже второе место досталось не кому-нибудь из других чекистов, а безупречному белому генералу Владимиру Зеноновичу Ковалевскому (55 голосов). Третье и четвёртое места получили сын белого полковника Юра Львов и дочь начальника белой же контрразведки Татьяна Щукина (51 и 24 голоса). А на пятом месте оказался «самый обаятельный белогвардеец советского кино» начальник контрразведки полковник Щукин (21 голос), хотя этот персонаж в фильме — однозначно отрицательный, по чьему приказу, например, пытают положительных героев. А ведь фильм открывался портретом Дзержинского и надписью «Первым чекистам посвящается». Но никто из «первых чекистов», кроме самого Кольцова, в этот мини-рейтинг не попал. Ни героически погибающий в белых застенках матрос Красильников, ни, например, искрящийся энергией Мартын Лацис, которого очень талантливо сыграл сам режиссёр картины Евгений Ташков. Пожалуй, на месте идейных коммунистов 1970 года я бы встревожился такими обескураживающими итогами опроса и сделал вывод: неладно что-то в «датском королевстве», если белые персонажи, и в их числе даже контрразведчик Щукин, завоёвывают почти все призы зрительских симпатий!
Вообще, и белые, и красные изображены в фильме максимально уважительно и сочувственно, они даже в какой-то момент объединяются и вместе сражаются, чтобы вырваться из плена анархических повстанцев «батьки Ангела». Которого Анатолий Папанов неподражаемо сыграл законченным самодуром и садистом. И уж кому досталось от создателей фильма по-настоящему, по первое число — так это ангеловцам. Они изображены с настоящей ненавистью. С их лозунгом, написанным на тачанке «Бей белыхъ пака не покраснеютъ бей красных пака не пабелеютъ!»
Тут тоже можно найти некоторое историческое объяснение: в позднесоветские времена часть интеллигенции пыталась как-то объединить ценности романовской империи («белые») и СССР («красные»). А вот чистый анархизм, махновщина под чёрным знаменем в этой картине мира своего места никак не находили, и потому с гневом и презрением отвергались. Поэтому и досталась в фильме ангеловцам роль этаких исчадий ада, почти без единого светлого пятнышка. У бандита-ангеловца Мирона Осадчего капля совести пробуждается только на пороге могилы, под наставленным на него пистолетом чекиста. Сыгравший эту роль артист Виктор Павлов вспоминал о том, как был воспринят его образ: «После премьеры фильма стою я в очереди в магазине. Очередь небольшая, человека четыре, а девушка без очереди лезет. Я ей культурно объясняю, что я её пропущу, но зачем впереди бабушек лезть? Она повернулась и говорит: «Вы как в кино гад, так и в жизни».
А какие выводы из истории этого фильма можно сделать применительно к современности, к нашему времени? Надо понять, что в длительные спокойные эпохи, как 60-е и 70-е годы, или как период, предшествовавший Великой Французской революции, борьба классов и идей, передовых и реакционных, идёт в литературе, искусстве, культуре в целом, даже науке (французская "Энциклопедия"). Умные реакционеры это всегда отлично понимали, не зря Наполеон Бонапарт как-то заметил: «“Женитьба Фигаро” — это революция уже в действии. Странно, но в этот Век Просвещения монархи видят надвигающуюся грозу лишь тогда, когда она уже разразилась». И процитированный выше белогвардеец с "Радио Канада" тоже это понимал... А вот защитники СССР и социализма в 20-летие, предшествовавшее перестройке, понимали это не всегда, что очень облегчило разгром советских ценностей.
В 2000-е и 2010-е годы мы переживали ровно такой же длительный спокойный период, когда борьба шла в области идей, а не на улицах и площадях. (Правда, сейчас он может закончиться в связи с кризисом). И раз так, то надо бороться и там — в литературе, искусстве, культуре. Потому что только одержав победу там, то есть в умах общества, как это было накануне Французской революции или русской революции 1917 года, эти идеи смогут вновь победить и в обществе в целом.
|
|
