Благодаря «перестройке», «реформам» и «стабильности» Россия крепко засела в разряде исторических второгодников. России и русскому национальному самосознанию предложено позабыть все ее университеты строительства многонационального государства, выбросить из памяти весь ее опыт обустройства шестой части суши и сесть на заднюю парту великовозрастным балбесом. Она должна проходить классы, давно пройденные Европой.
Ибо до этого она училась не в тех университетах. Там не проходили протестантскую реформацию как общеобразовательный курс буржуазного мировосприятия, предшествующий спецдисциплинам, не проходили колониальный грабеж как производственно-технологическую практику по фундаментальным основам капиталистического накопления, там не создавались национальные государства, как лабораторные работы по первичным формам мировой конкурентной борьбы.
Россию учат капитализму.
Следует отметить, что обучение России, записанной в Митрофанушки, ведется спешно, скомкано, последовательность прохождения материала не соблюдается, что создает проблемы с усвояемостью и успеваемостью.
Тут уместна и аналогия с законом Мюллера-Геккеля, о повторении филогенеза в онтогенезе. Или по-простому: особь россиянского капитализма повторяет в сокращенном виде жизнь капитализма как вида. Этот капитализм нынче проходит тот этап повторения задов, на котором решают задачку про фашизм. Россия как раз проходит урок национально-государственной катастрофы, урок глубокого кризиса капитализма, буржуазной демократии, их неспособности решить ни одной проблемы, да всё вдобавок отягощено наличием ясно заявленной исторической альтернативы капитализму в виде социализма.
Заметим, что на определенном этапе своей жизни на капитализм сваливается неизбежность социализма, как ломка голоса на подростка. На этот случай в его школе есть три методики. По одной из них капитал делится с избранным обществом за счет неэквивалентного обмена с огромным большинством рода человеческого, делая при этом вид, что ничего не произошло. Другая предусматривает социал-демократическую терапию, призванную максимально смягчить «страдания» капитала. Третья предлагает свой - буржуазный «социализм». Он сам выбрал себе имя - фашизм. Его суть в противоположность социализму - не в обобществлении собственности, а в обобществлении людей.
Такой «социализм» нуждается в подпорках, потому как в его случае обобществлять приходится на фундаменте из какого-либо подручного материала. Один из испытанных в истории материалов для фундамента – принадлежность к нации, или шире - к расе. Фашизм – это всякое, достигшее определенного градуса, «народное единство» на базе иной, нежели общественная собственность.
Фашисты, в отличие от некоторых либералов, понимали и понимают свою противоположность коммунистам. Обобществление людей во спасение частной собственности не может ужиться с обобществлением частной собственности во спасение людей. Уничтожение коммунистов имело для фашистов гораздо более высокий приоритет, чем уничтожение евреев. Ничего не поделаешь – фашизм – это совершеннейший антикоммунизм, а коммунизм – это совершеннейший антифашизм.
Заметим, что для Запада в целом фашизм – свой сукин сын. Европейские пацифисты и заокеанские империалисты могут сколько угодно ругать Гитлера. Одни - за развязывание войны, другие - за стремление к мировому господству, и те и другие - за антисемитизм, но никогда – за крестовый поход против СССР и антикоммунистический террор. Специально обученные обзыватели сегодня именуют фашизмом все, что не нравится начальству, давшему им по банке пива, по пейджеру и оснастившему их надувной дубиной «антифашизма». Чуть более мыслящие - все, что имеет в себе национальный фактор. Особенно если он русский.
Понять их можно – ведь самая цветущая форма фашизма – гитлеровская, - имеет настолько яркую расистскую масть, что это ради простоты и удобства обзывания стали относить к видовым признакам фашизма, хотя фашизм итальянский имел масть иную.
Фашизмом порой именуют также всякий общественный строй (вне зависимости от таких мелочей, как отношения собственности и принципы межнациональных отношений), в котором свобода слова нуждается только и исключительно в предоплате. Если общественный строй предусматривает еще что-то, то этот строй попадает под определение «тоталитаризм», один из нюансов которого иллюстрируется фашизмом. Но оставим в покое этих простых ребят. Вернемся в нашу школу.
Русский человек сегодня вынужден также учиться звать украинца и белоруса, казаха и грузина иностранцами. А значит учиться и себя ощущать иностранцем для этих народов. После нескольких веков совместной жизни в составе одного народа такая дегенерация понятия «русский» до почти племенного уровня может пройти складно только у самых незатейливых представителей русского народа, сохранивших в спинном мозгу самые реликтовые «национальные чувства».
Далее. Сколько бы ни лились казенные песни об усилении и возрождении России – ее разгром и унижение даны нам в ощущениях настолько внятно, что толкователям этой данности в оптимистическом духе можно только посочувствовать. Опять же - и буржуазная демократия небезотказна, не всегда она может сложить ненулевую сумму векторов общественных интересов. Тогда празднование Дня буржуазной демократии, коими являются «свободные» выборы на многопартийной основе, сменяется празднованием Дня народного единства.
Некоторые добрые души толкуют россиянский капитализм как дикий. Интересно. Если у меня есть поместья и родовой замок, то налицо феодализм правильный, а если у меня лапти продрались, да самого меня выпороли на конюшне, то налицо феодализм дикий?
Российский капитализм таков, каким ему предписано быть в системе мирового капитализма. А это значит, что ему на роду написано примерно то, что было предписано германскому капитализму в Версале. Ну и вдобавок к печалям «национальных чувств», к мукам «возрождения России», к тяготам «демократии» добавился и третий компонент. Это бюрократия путинского разлива. Она очухалась, поняла, что малость проспала большой хапок и возжелала свое добрать. Тем паче, что ельцинская олигархия в силу тайны рождения так беззащитна перед прокуратурой.
Добавление к ельцинской олигархии, просто и незатейливо грабившей страну, новой группы товарищей, привнесло в сюжет некий оживляж. В грабеже появился некоторый патриотический момент. Ибо грабят теперь не безродные космополиты в нескрываемых интересах Запада, а люди, претендующие на суверенитет в этом благородном деле. А какой же суверенитет без «национального единства», без «единой и сильной России»? Народ должен быть объединен. Но не вокруг общего дела, фундаментом которому может служить общественная собственность, а вокруг бюрократического общака.
По большому-то счету, бюрократии все равно вокруг чего накрутить «национальное единство», но коли дремучая свежесть доселе небывалого «оскорбленного русского национального самосознания» так кстати оказалась под рукой, то почему бы ею не попользоваться?
Пока еще налицо не задатки полновесного фашизма, а эдакий протофашизм. Власть еще не решилась придать процессу развернутые формы, однако инструментарий этот крепко застолбила, взяла под контроль, и даже стала пресекать всякую общественную самодеятельность в этом жанре. Не стоит сбрасывать со счетов то обстоятельство, что такой «фашизм», как кукиш в кармане, нынешняя номенклатурно-олигархическая власть держит для Запада, который она одновременно и боготворит (ведь идеалы жизни ей дает именно Запад, там её банковские счета и домочадцы, там она реализует награбленное) и ненавидит (ведь именно Запад, а не она, снимает главные сливки с грабежа России). При наличном качестве россиянской элиты, мало вероятно, что в России вызреет фашизм германской масти с расистским окрасом, с грабежом ближних и дальних соседей и подкормкой собственного населения.
Однако не все потеряно. Ведь есть еще несколько более вегетарианский итальянский вариант. А на худой конец сойдет и уж совсем незатейливый латиноамериканский, когда «национальное единство» обеспечивается методами Пиночета или Стресснера. Лозунг «народного единства» по закону единства противоположностей вырастает только из отсутствия такового. Если народ един по территории проживания, по языку и культуре, то на роль страдальца, лишенного вожделенного единства, остается пригодным только социально-классовый состав этого народа. Так что тоска по «народному единству» может иметь только одну нелицемерную и рациональную форму – борьбу с дикими социальными диспропорциями, а антифашизм – только борьбу против капитализма.
|
|
