В богатом поэтическом наследии советской страны часто встречались фразы, настолько отвечающие идеалу социалистического общества, что при всей их неудобности для официальной идеологии, никто не посмел их вычеркнуть. Например, слова А. Прокофьева из песни «Товарищ»:
«Чтоб дружбу товарищ пронес по волнам,
Мы хлеба горбушку и ту пополам!
Коль ветер лавиной и песня лавиной, —
Тебе половина, и мне половина!»
Какое возмутительное и дерзкое посягательство на сам «принцип социализма» - распределение «по труду»! Левацкое воспевание «уравниловки»! Горбушку следовало делить не поровну, а пропорционально «трудовому вкладу» каждого, с учетов тарифной сетки, районных коэффициентов, надбавок за вредность, премиальных за досрочное выполнение плана, с учетом налога на холостяков и прочим, утвержденным высоким руководством нормативов, смет, окладов, с точностью до копейки определяющих цену усердия каждого трудящегося. Дружба дружбой, а табачок врозь – примерно так звучали бы слова песни после её правки каким-нибудь ответственным работником идеологического отдела ЦК партии, ритуально ещё именуемой коммунистической.
А вот еще одно надругательство над казенной «политэкономией социализма» - пронзительные стихи Р. Рождественского:
«Довоюй, родной!
Дотерпи, родной!
Не давай вздохнуть, злому ворогу.
Мы за вас горой, вы за нас стеной.
Всё у нас с тобой нынче поровну.
Всё у нас поровну».
Предвижу возражение – то же война! На ней не действуют «материальные стимулы». В мирной жизни совсем другой должен быть подход – выгода, личный интерес, карьерный рост, социальное соперничество – а как же иначе? Никто ведь и работать не будет без кнута и пряника.
Эта гнусность исходила не от деклассированных барыг, не от рвачей и хапуг, - нет, из самых высоких кабинетов смердящими помоями вливалась эта отрава в головы советских людей. Давно утратившие связь с народом, живущие в своем замкнутом элитарном мире, «вершители судеб», престарелые партийные дегенераты рассматривали человека с позиций буржуазной экономической науки, видели в нем лишь рабочую силу, требующую внешнего «стимулирующего» воздействия. Это было очень удобно. Не нужны пламенные речи, не нужны надзиратели и гулаги, всех дел – поманить зарплатой, автомобилем, жильем и «народец» поедет рубить просеки в тайге, возводить заводы, строить города, осваивать целину, заполняя свои кубышки трудовыми рублями. Как в кинофильме «Берегись автомобиля» заявил на суде неподражаемый Дима Семицветов: «Товарищи, деньги ещё никто не отменял. От каждого по способностям, каждому по труду в его наличных деньгах».
Формально, конечно, никто прямо не призывал к индивидуальному обогащению. Плакаты, лозунги, песни вдохновляли героикой труда, романтикой первопроходцев, кострами у палаток, улицами «у которых названия нет», но негласно расчет строился на деньгах, на экономическом принуждении к труду. На энтузиазм и бескорыстие партия не слишком полагалась. Утвердившись в мнении, что оплата «по труду», товарно-денежные отношения, материальное стимулирование и порождаемое ими социальное неравенство не противоречат социализму, партийное чиновничество настойчиво внедряло всякие «почины» и «бригадные подряды» в основе которых лежала сдельная оплата труда.
Особый цинизм такому подходу придавало то, что «ученые» холуи партийной бюрократии обрамляли своё невежество заборами из цитат основоположников научного коммунизма. Что при социализме-де еще сохраняется «буржуазное право», распределение «по работе», «материальные стимулы» и прочие «родимые пятна капитализма». Что для коммунизма сначала следует создать материально-техническую базу. Нужно дождаться того благословенного времени, когда «все источники общественного богатства польются полным потоком». Воспитать «нового человека». И вот потом, на очередном партийном съезде, с разрезанием ленточки, здравицами, под марш отряда пионеров с горном и барабанами, провозгласить наступление эры светлого коммунистического будущего.
Идея «полного потока» принадлежит К. Марксу. Что он имел в виду? Достаточное производство продуктов питания, обеспеченность жильем, медицинским обслуживанием, всеобщую образованность, развитую культуру потребления, ограниченного пределами рациональности. Всё это было достигнуто уже к концу 1960-х годов. Так что слова Н. С. Хрущева о коммунизме к 1980 году были не беспочвенной фантазией и не «забеганием вперед», в чем его поспешили обвинить пришедшие ему на смену партийные «реалисты» и «прагматики».
В своем подавляющем большинстве советские люди были готовы к коммунистическому равенству, жаждали справедливости, добросовестно работали, не считаясь со всеми рукотворными трудностями и руководящими идиотизмами. Советский человек не только не отторгал «психологию уравниловки», как высокомерно клеймили чувство справедливости партийные ренегаты, он видел в равенстве важнейшее завоевание революции, отвечающее самым сокровенным чаяниям трудового народа.
Внутренняя сущность человека, его вдохновенность, чувство сострадания, неприятие несправедливости, романтизм, мечтательность, всё то, что является сутью и смыслом бытия, оставались за рамками сухих партийных документов. Главное – давай-давай!
Интуитивно люди чувствовали, что не всё ладно в обществе. Начиная с фальшивой патетики официоза и кончая платежными ведомостями, в которых при равном трудовом участии прописывались разные числа, делящие людей на «важных» и «второстепенных». Из марксистской теории известно, что труд не имеет стоимости, более того, при социализме труд становится непосредственно общественным, не принадлежащим никому лично и всякие речи о его «оплате» были равносильны откровенному признанию в антикоммунизме.
Вот как невинно может выглядеть предательство, воплощенное в строках советского учебника политэкономии 1954 года издания:
«Экономическому закону распределения по труду противоречит такая хозяйственная практика, которая не проводит последовательно резко выраженной дифференциации в оплате труда. При отсутствии такой дифференциации не получают явного преимущества в оплате работники квалифицированного труда по сравнению с работниками простого труда, лица, занятые на основных работах, связанных с новейшей техникой, по сравнению с лицами, занятыми на вспомогательных, ручных работах, производственники, находящиеся на тяжелых работах, в отличие от работников, находящихся на более легких работах или в обычных условиях труда. Отсутствие должной дифференциации ведет к уравниловке, препятствует внедрению новой техники и передовых методов организации производства».
В этом отрывке каждое слово – откровенная ложь и демагогия. С какой стати работники «квалифицированного» труда должны иметь какое-либо преимущество? А если «неквалифицированный» работник имеет тяжелые условия труда, а «квалифицированный – легкие, тогда как быть? И каким образом «уравниловка» может воспрепятствовать внедрению новой техники в плановой экономике? Ведь в социалистической экономике новая техника не образуется стихийно из дифференциации зарплат и внедряется в производство планово, а отнюдь не увещеваниями, уговорами или поощрениями энтузиастов.
Никому из партийных иерархов не приходила в голову простая мысль, а насколько этичен подобный подход к человеку? Насколько соотносится с элементарной порядочностью дискриминация людей по роду их деятельности в системе общественного разделения труда? Не будет ли надругательством над человеческим достоинством, над самой справедливостью противоестественное насаждение неравенства, привилегированности, выделение одних тружеников за счет других? И чего стоит «наука», в которой теряется человек, как вершина мирозданья, со всей своей уникальностью, неповторимостью, красотой, совершенством? Чем такая «наука» лучше расовой теории, «обосновывающей» превосходство людей определенной расы над другими? Какая разница униженному человеку, если он получает меньше другого человека на основании цвета своей кожи или рода своей деятельности?
Вопросы трудового участия и распределения потребительских благ настолько важны при социализме, насколько важен сам человек. Нивелировать эту тему до невнятной скороговорки, бездоказательно, походя постулирующей трудовую дискриминацию, значит обнажать вульгарную заинтересованность властвующей партийной бюрократии в привилегированности своего положения. Демонстрировать полное пренебрежение к разуму человека, который способен усомниться в истинности придуманных «законов социализма». Для выявления их несостоятельности достаточно спросить, а чем товарищи «политэкономы» собираются измерять труд? Какой уровень дифференциации зарплат оптимален с их точки зрения? Различие двукратное, трехкратное, десятикратное? А может быть, ученые головы предложат число Пи – 3,1415926 в качестве предельного отношения? Что, нет предложений? Так чего стоит такой «закон», не дающий ответа на простейший вопрос? А чем платить за труд? «Трудовым рублем»? Тогда сначала придется найти «стоимость» труда, т. е. заняться делом настолько бессмысленным, насколько и постыдным.
Есть всего два варианта. Либо человек вынужден продавать свою рабочую силу господину на его условиях, чтобы не умереть с голоду, либо он освобождается от своей товарной оболочки и становится свободным, равным среди равных, работающим как все, получающим, как все, живущим как все. И это отнюдь не «казарма». Это высочайший жизненный уровень, это принципиальное иное качество общественных отношений, полностью отвечающих социальной природе человека и уже не вызывающих диссонанса с мелодичной песенной политэкономией равенства и справедливости.
|
|
