"Дорога к виселице" – самый национальный проект России. Уже больше полутора десятка лет мы строим демократию, положили на ее алтарь несчетно жертв – но что это такое, в расслоенном этой стройкой обществе общепонятного ответа нет. Хотя дословно, в переводе с греческого, демократия означает власть народа – и в этом смысле вовсе не враждебна воюющему с ней патриотизму. Но тот жертвенный посыл, что лег в основу нашей демократии, придал ей и иной расхожий смысл: такая шоковая терапия для народа, что вгонит его в гроб – и глазом не моргнет. Так в принципе нужна нам демократия? И что мы строим под ее неясным видом: власть народа – или гроб с музыкой для него?
И мне сдается, что скорей второе – хоть музыка при этом самая бравурная, и уже можно говорить открыто чуть ли не все, не будет ничего.
Но главный признак демократии – все же не право безлимитной болтовни, а право народа выбирать по себе власть, чего при всем струящемся бравуре он лишен сегодня начисто. Так как на выборах всех уровней у нас выбирает не народ, а вложенный в них теневой кошель, в сравнении с которым официальный кандидатский фонд – копейки. Это все знают, от последнего бомжа до Путина – как и то, что без такого кошеля у нас не избрался б и Иисус Христос, согласно устоявшихся негласно правил.
Да, эдак между делом, вскользь, как о каких-то перегибах на местах, у нас об этом иногда и говорится. Но эта теневая установка – крест всяким выборам, повтор еще советской фикции, осмеянной советским классиком Твардовским в поэме «Теркин на том свете»: «Обозначено в меню, а в натуре нету».
Эта сатира над советской помпой и ее разрывом меж натурой и меню была опубликована в главной советской же газете «Известия». Сегодня, как опять понятно всем, у нас ни такой классик, ни такая публикация невозможны – только сальные хохмы и пародии «без политики» на высших лиц. И при отмене той контрольно-пропускной сатиры лишь зазнамый жулик и способен выбраться за счет платящих за его рекламу жуликов.
Я это в чистом виде наблюдал на последних губернаторских выборах в Архангельске. За власть там бились трое никуда не годных выжиг, о чем все знали – как и то, кого надо выбирать и почему те никогда не будут выбраны. Называли двух директоров северодвинских заводов «Севмаш» и «Звездочка» по строительству и ремонту атомных подлодок. Они спасли свои заводы-государства от разрухи, развалившей область – но никогда б не взяли деньги от «Лукойла» и других черных инвесторов, чтобы затем вернуть их в виде контрибуции с народа. Да таким белым воронам никто бы таких денег и не дал.
После архангельского выборного краха Путин отменил вовсе губернаторские выборы, ушедшие под эти теневые общаки. Как бы отсек гангренный член, не став его лечить – но тогда надо отменять все наши, пораженные той же гангреной выборы. Но отменили явочный порог – последний шанс протеста против них. В итоге всеобщее выборное право подменилось узким правом этих теневых пройдох: один из них, как бы ни ненавидим был, уже пройдет наверняка, хоть даже один голос за него – его же самого – и будет в урне. И такой прецедент уже реально был.
Другой ключевой признак демократии – равенство всех перед законом – у нас такой же призрак. И хоть сословия еще законодательно не введены, фактически все общество уже разделено на разно-правовые касты.
Есть каста ВИП-людей – уже и не людей, а неподсудных никому богов; их присных – тоже не подсудных никому, кроме как тем богам. Те боги иногда дерутся меж собой – и побежденного могут спихнуть в Басманный суд; но никакому суду собственноручно не достать до их небес обетованных. Присный может сбить насмерть пятерых, переехать своим джипом постового – и ему не будет ничего. Максимум придет в суд его именитый адвокат, еще и пэр общественной палаты, от которого любой судья со страха заползет под стул.
В общем, отжим до еще Русской Правды Ярослава XII века с ее избирательными вирами за «живот князя, тиуна, страдника, изгоя» и так далее.
Сословие людей делится на собственно людей, еще не людей – рабочих и крестьян, и уже не людей – пенсионеров, бомжей и рабов.
Люди – это те, кто под феодальной властью ВИПов смогли урвать себе реальные права на медицину, образование, жилье. Еще проще сказать – кому сегодня по карману, набиваемому чаще всего втеневую, купить квартиру по ее лихой цене. Это процентов 10 населения: обслуга нефтегазовой кишки, торговцы всех мастей, топ-менеджер, мастер ландшафтного дизайна, коттеджный архитектор и т. п.
Еще не люди – подавляющее большинство страны – на среднюю в стране зарплату от 4 до 8 тысяч в месяц не только жилья, но и путной курицы не купят на обед, жрут залягавшие нас ножки Буша. Причем объемы сноса к нам этой субпродукции, что «люди» на положат в рот под страхом смерти, потрясают.
Пенсионерам и та ножка Буша – за двунадесятый праздник. «А костей нет сегодня – для собачки?» – спрашивают бабушки в мясном отделе, но по глазам видать, что никаких собачек у них нет в помине. Как вообще они живут – родной науке неизвестно. Впрочем и как она сама живет, ей неизвестно тоже, во всяком случае все капитальные открытия сделаны ей еще до наступления на ее горло наших рынка с демократией.
Бомжи – и вообще необсуждаемый, как будто и несуществующий предмет. У них нет даже номинальных прав на жизнь, и граждане с определенным местом жительства предпочитают их в упор не замечать. В отличие от бродячих собак и получившихся от нашего демократического брака беспризорников, хотя бы приблизительно сочтенных, их даже не пытаются считать. Как прошлогодний снег – без всякой пользы, памяти и сострадания в душе.
Зато рабы становятся все более полезным и востребованным контингентом на стройках жилья для людей и в других все менее наукоемких производствах. Власть, очевидно, только за, чтобы их контингент, и самый безопасный для нее в протестном плане, числом догнал и обогнал рабочий. Под это задаются законы о безлимитном их к нам въезде – и зарплаты, отбивающие всякую охоту у других работать за их мизер. Все спекуляции насчет пускать их или не пускать, как и о всякой расово-религиозной мути тут не имеют никакой цены. Они все больше вхожи к нам по чисто объективному закону – коли при нашей феодальной демократии все более в ходу их рабский, неквалифицированный и дешевый труд. И невольничий рынок стал у нас одним из самых ходовых. Рабы-строители, сельхозрабы и прочие сейчас свободно выбираются и покупаются на пятачках, которые за свою долю в этом бизнесе пасет милиция; объявления «куплю раба» уже нередки в Интернете. А секс-рабыни вообще открыто предлагаются в газетах, по тому же Интернету; все издевательства над ними, по желанию клиента, рабовладельческие фирмы гарантируют.
Но что особо отличает нас от демократий других стран, где существует то же социально-подоходное деление – это ведущий путь к доходному имению. В тех устоявшихся безжертвенно для своих граждан демократиях больше, как правило, имеет тот, кто больше дал всем, продал полезного товара. Лучший пример – первый миллиардер Америки Билл Гейтс, профессионал, давший больше всех своей стране и миру программного продукта, хлеба современных производств. У нас же в цвет вышли те, кто больше взял или украл у всех – на нефтяных аукционах, по фальшивым авизо и путем прочих рейдерских наездов.
Типичный наш магнат по профессии - никто, работает никем, крадет бесстрашно и безбожно. Не основатель, не организатор производства – а отъемщик акций, в общем чистый паразит. Чаще всего меж ним и тружениками его факторий непроходимая стена, указанная еще в эпиграфе сатирического журнала «Трутень» екатерининских времен: «Они работают, а вы их труд ядите». Отсюда и наш производственный регресс: рабочие под новым феодальным игом ненавидят этого упыря, а он их не считает за людей. И если западные демократии идут к сокращению разрыва меж богатыми и бедными, у нас все глубже этот коренной разрыв.
Рабочий недочеловек уже заведомо не может дать своим детям такое образование, лечение и прочее, чтобы хоть те когда-то вышли в люди. Хотя одна грань меж нашими сословиями все же идет к стиранию – между рабами и рабочими. Поскольку на те средние сейчас 6 тысяч рублей в месяц – дели, как принято, на 100, будет 60 советских – может пойти только попавший в страшный капкан обстоятельств самопродавец себя. Так встарь когда-то продавали себя в рабство свободные от роду люди – наша ж демократия ввела такой капкан для всего трудового большинства страны.
Но такое регрессивное строение, живущее с убогого отсоса своих недр, не может иметь будущего. Чужие демократии, гуманные внутри себя, но агрессивные вовне, задавят все равно такой дурной анахронизм. И еще о призначной для демократии свободе слова – у нас опять же только призрачной, зажатой еще больше, чем в СССР.
Советская цензура убивала слово, но не убивала мысль, литературные побеги от которой зеленели, сколько их ни обрезали, и так или иначе пробивались к публике. Демократическая цензура вырубила сам этот корень – тогда сами собой заглохли и его побеги. И книга из возбудителя мыслей и чувств превратилась в средство их детективно-дефективного забвения. Эта задача умственного обрезания народа для его трудовой и выборной эксплуатации была решена так. Сажать за вольномыслие уже не стали – за неэффективностью того. Но просто тем, кто не врал в пользу новой власти в пору насыщения прилавков за счет сокращенья числа едоков, перестали платить гонорары – и они сами вымерли. А те, кто врали, подсекли своим враньем самую литературную идею – после чего народ и перестал читать что-то всерьез, переключась сполна на эту дефективщину.
Припомнить для сравнения – опального при советской власти Пастернака, превращенного затем в дубину для битья по ней, хотя и не печатали подолгу, но не лишали ни дачи в Переделкине, ни средств к существованию. В начале ж 90-х я лично видел классиков родной литературы, которым было нечего, дословно, есть и некуда деваться: либо продать перо и душу новым идолам, либо повеситься на люстре.
Журналистика попала в те же жернова, но как более поверхностная и живучая трава чуть дольше упиралась и цеплялась за свое. Ее накрыл уже наш рынок, послуживший не расцвету в этом поле всех цветов, а их жестокому цветоделению. Поскольку в нашем византийском государстве, в силу его затейливых причуд, он стал не средством, а фетишизированной целью жизни всей. На первых, самых вдохновенных рыночных порах так всем и внушалось: «Рынок есть рынок, и если поразил голодной или криминальной смертью сколько-то народа, что поделаешь!» То есть жизнь человека – тьфу, а этот идол рыночный священен! Хотя должно быть все наоборот: священны жизнь человека и душа, а рынок, мрынок и прочие подсобные для жизни средства – тьфу! И этот вывернутый наизнанку рынок скрутил пуще любой цензуры нашу прессу.
Под лозунг «Демократия для демократов!» сначала власть, а потом те лихо насосавшиеся упыри щедро подмазали те СМИ, которые кадили рынку с демократией. И их пресс-монополия сбывать свою продукцию по цене ниже себестоимости обрушила всю конкуренцию на этом рынке. Впрямь рыночную прессу, живущую с дохода от продаж, просто не стали брать распространители, заваленные этим демпинговым полноцветом. И говори что хочешь – но если это не в масть спонсорам, глас вопиющего уже не выйдет за предел его пустыни. Еще добавила сюда повальная ориентация всех на рекламу, потребители которой – сугубо класс богатых, под чьи далекие от бедного народа вкусы уже сами стали строиться творцы печати и эфира. И само слово «правда» выпало из их творческих схем: за что им заплати, то и будет правда, и беднякам их правды не купить уже вовек. И вся печатная свобода слова, то есть право общества на честную самооценку, оформилась у нас в служанку толстосумов, живущих одним днем. Ни подлинной свободы, ни живого слова – от Гоголя, Твардовского и всей нашей гуманной искони к униженным и оскорбленным литературы – там не осталось и в помине.
В итоге наша вышедшая из рукава дремучей византийской рясы демократия стала для униженного и оскорбленного ей большинства садюгой из того же «Теркина»:
Это вроде как машина
Скорой помощи идет:
Сама режет, сама давит,
Сама помощь подает.
Но на вопрос, нужна ли нам она, я все-таки принципиально бы ответил - да. Поскольку кличи патриотов заменить эту народную косилку добрым косарем, скосившим бы избыток паразитов, находят, как коса на камень, на другой вопрос: а как его ввести во власть? Никак. Как доказала та же рухнувшая от засилья тех же пороков Византия, да и царская, и советская Россия, сама власть не способна к самоисправлению. Лишь голос большинства с реальным правом выбора способен привести ее – и все наше дальнейшее в порядок. Но это – в принципе, а наша явь как в поговорке «Бог – свое, а черт – свое», как ни крути, все сводит нас к тому же черту.
Построить социализм с человеческим лицом коксу не хватило – и стали строить капитализм с нечеловеческим, что вовсе жрет людей, только по криминальным сводкам до 100 тысяч в год – и никакой управы ему нет. Но жить-то хочется! И это крайнее, неистребимое во всем живом желание пытается любым, даже кривым путем найти себе, как вода, дорогу. И при все более очевидной невозможности порвать законно путы, одолевшие наш тоже не подарочный народ, оно стихийно выбирает этот кривой путь. Он называется у нас скинхедами, фашизмом – плохо называется, не пристало для героически сражавшейся с немецкими фашистами страны. Но ничего прямого наша изнутри кривая демократия уже не оставляет, вцепившись в свою власть до посинения ногтей и хая на чем свет этот впрямь скверный выбор. Причем не менее ужасные работорговля, беспризорность, ей же порожденные, ее так не пугают – как не таящие в них конкуренции ее безвыборной косилке.
Но черта ль эту скверну хаять? Есть закон: любой загнанный в угол организм готов с отчаянья, рассудку вопреки, на все. Зачем же загонять туда целый народ? Но наши ВИПы словно в упор не замечают этого народного отчаянья:
Не внемлют! видят – и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса!
(Державин)
И под такой покрышкой нашему народу остаются всего два пути. Либо покорно сдаться вымиранию и замещению себя рабами-чужестранцами – либо принять от несдающихся скинхедов их закрайний путь. Который точно на таких дрожжах постиг и униженную после Первой Мировой Германию, где такие же паразиты ввели ту страну в тот же кривой экстаз. Нелепо ж верить, что их Гитлер возник из ничего. И наше загнанное в угол большинство уже в душе не грезит ни о чем, кроме как вздернуть на поганых сучьях тех, кто его туда загнал. И по статистике у нас ничто сейчас не популярней грезы о возврате смертной казни. И строим мы сейчас, с подмогой пришлого отребья, виселицу – лишь еще неясно, для кого: поставленного на вымирание народа или поставивших его на вымирание владык. Но станет ясно, когда в стране, где ширится на нефтяном подсосе потребление и чахнет производство, рухнет этот нефтяной подсос и уже свитая вчерне петля сама укажет ее выбор.
|
|
