Катастрофический развал СССР сопровождался стремительным разрушением уникальной культурной среды, включавшей в себя (среди прочего) системы духовной мотивации общества, программы государственной поддержки, пропаганды, популяризации искусства, в том числе литературы, и агрессивно проведённой «сверху» насильственной деформацией общественной системы ценностей, с необходимостью повлёкшей мутацию предпочтений читательской, зрительской аудиторий и их многократное уменьшение в количественном выражении. Столичные художественные журналы в десятки раз снижали тиражи, провинциальные закрывались или, агонизируя, искали меценатов, спонсоров – тех не было, и журналы всё-таки закрывались.. Распад литературного сообщества на две составляющих: «либеральную» и «патриотическую» с жёстким антагонизмом между лагерями тоже пошёл во вред и читателям, и самим мастерам и подмастерьям слова.
Традиционные, реалистические, особенно «просоветские» проза и поэзия были объявлены до неприличия устаревшими, и народившееся сообщество книгоиздателей в основном перестало принимать к публикации, скажем, любовную прозу, где сюжет развивается на фоне строительства огромного города посреди сибирской тайги. Будучи же перенесён в лабиринт дорогих ночных клубов, ресторанов, казино, тот же сюжет (с героями – бездельниками, спекулянтами или на худой конец, бандитом и фотомоделью) имел все шансы увидеть свет.
Стремительная перекодировка общества принесла свои плоды. «Традиционная» культурная оппозиция не представила адекватного ответа на агрессию; к началу 2000-х ценностная мутация была, в основном успешно завершена. Но тут в качестве духовной оппозиции, предлагающей концептуальную систему культурного сопротивления на сцену в свете воображаемых софитов выступает «новая контркультура», в значительной степени сформировавшаяся вокруг Эдуарда Лимонова и его детища – национал-большевистской партии. Лимонов – известный, можно сказать, культовый писатель. Талантливый интересный автор, как бы кто не относился к иным его ипостасям.
Будучи личностью яркой и авантюрной, он экспериментирует, расширяет грани литературы за пределы собственно литературы, вторгается в область реальной общественно-политической деятельности; на пергаменте невыдуманных реалий, словно мета-роман, выписывает концепцию прямого действия, акта прежде всего эстетического. НБП – живая книга сопротивления, вдохновлённая Лимоновым, но не им одним продуцируемая; в рамках процесса происходит беспрецедентное со-творчество.
Реальные, «традиционные» книги тоже рождаются в ходе становления системы – написанные разными людьми, они слагают одно из многих измерений новой контркультуры. Молодые люди, признавшие в Лимонове своего вождя, принявшие и развивающие новую контркультуру, мне представляются наиболее искренними участниками политического процесса в России на сегодняшний день. Олицетворяя пассионарный, творческий пласт, они привержены иным идеалам, куда более достойным, нежели стодолларовая банкнота, роллс-ройс и вся эта модель «социальной успешности», которая навязана их поколению, с младых ногтей живущему среди мифологем – рекламных («Купи именно это, и будешь счастлив») и антирекламных («Сталин – тиран», «В СССР не было свободы»).
«Экстремизм» нацболов – тоже мифологема, следствие, с одной стороны, бескомпромиссного максимализма, присущего молодым пассионариям, с другой – имиджевой окраски, которую получают в СМИ шумные, но вовсе не массовые акции прямого действия, чьё наполнение суть эстетика, а не политика; юноша или девушка, осознанно идущие в тюрьму за один только символический жест (вывесили флаги? плакаты? распространяли «крамольные» листовки?
Все акции принципиально ненасильственные; насилие это когда бейсбольной битой по черепу, а вовсе не яичный желток на пиджаке VIP) и получающие реальные сроки заключения, которые сложно назвать символическими – выстрадали свое эстетическое пространство, обретя статус символов, как русский рабочий класс в начале 20-го века выстрадал «Мать» Горького. Политика в белых перчатках не делается, и души прекрасные порывы чем дальше, тем реже проявляются в её сферах, всё больше там бесстыдной изощрённой расчётливости, густо сдобренной цинизмом, подковёрная дипломатия, искусство лавировать в поисках электоральных ниш и оборотных средств – вот они шестерёнки подъёмника, скрытые от нас богато оформленными фальшпанелями демократии; политика – искусство возможного, а не искусство ради искусства…
Представьте себе ситуацию. Артисты областного драмтеатра, самозабвенно играющие спектакль «Дом Бернарды Альбы» на краю футбольного поля, когда на самом поле – как раз – в разгаре финальный матч на кубок, скажем, имени Пьера де Кубертена – настоящие маргиналы с точки зрения типичного насельника фанатского сектора, в пылу азарта не ведающего, что обладатель главного приза определён заранее, что любимый клуб должен проиграть – по договорённости и без права на оговорки; в сухом остатке – хорошие мины: форварда, целенаправленно бьющего мимо пустых ворот, вратаря, заработавшего два пенальти, судьи, помнящего свой интерес в соблюдении непубличных правил действа и так далее. Труппа играет Лорку. И где?…
Маргиналы, бесспорно. Ради чего всё? Надежда режиссёра на двухминутный сюжет в местных новостях? Другой болельщик той же команды, с трибуны напротив, недоуменно задумается: что за выпендрёж затеяли сии юроды Мельпомены, для кого они тут кричат, воют, распинаются? – пальцем у виска покрутит, однако к исходу первого тайма поймёт, протянув паутинную ниточку рассуждений, изначальную договорённость о соотношениях на табло – как минимум, а как максимум – голубем выпорхнет бесспорная догадка о кулуарных, непубличных правилах принятия решений, как единственное логическое объяснение череды несуразностей, начатой странным перфомансом у кромки поля, и продолженного, уже вне маргиналий, их непреходящим привкусом, странностями футболистов, микроскопическими, но подвластными единой логике… и плюнет догада-болельщик на вожделенный громадный блистающий кубок, под античную амфору стилизованный, и на кумиров своих, сдавших без боя его персональное доверие, тихой сапой играющих на оговорённый результат; а плюнув, в досаде переключит внимание на лицедеев и, напряжённо вслушиваясь в текст, досмотрит пьесу до конца и, вдруг очаровавшись, уйдёт со стадиона неофитом-театралом.
Вы думаете, актёры знали, что матч продан? Не уверен. Да это и не важно. Эстетика национал-большевизма (так я условно обозначаю сложный пласт явлений, течений, тенденций и артефактов, образующих мобильную систему новой духовной оппозиции) – контркультурна, но не в обедняющем смысле, а скорее наоборот. Отрицая любую ценность ложных солнц, под завязку забитых червоточиной скрытой и открытой рекламы сомнительных достоинств буржуазности, эта альтернатива становится началом, поддерживающим творческий импульс, волею судьбы попавший в чуждую, враждебную, разлагающую народное сознание, «гламуроцентричную» среду обитания.
Егор Летов и Сергей Курёхин – ещё две культовые фигуры. Легендарные личности, вместе с Лимоновым стоявшие у истоков НБП, привнесли в формирующееся пространство духовного сопротивления пронзительный декаданс «Господина оформителя» плюс психоделическую мощь сибирского рока, пропитанную суровой поэзией тектонического перелома эпох. Философ Дугин выносил интеллектуальный концепт альтернативной культуры…
Казалось бы, каждый художник, пользуясь гуашью и тушью ли, виртуальными инструментами Photoshopa или собственною чёрной венозной кровью, в одиночестве сочиняет свою версию универсума. И вдруг – перед нами многомерный эстетический симбиоз, где тысячелетняя традиция русского коммунизма, неистребимого на уровне коллективного бессознательного, органично уживается со знаковыми ценностями Парижа-1968 и много с чем ещё…
Энергии творческого, талантливого, здорового, несогласного – много ли его, золота в выжженных песках «поколения next»? – обращаются к этой сложной, эклектичной версии культурной альтернативы; живой и подвижной в любой точке вчерашнего, сегодняшнего, дай Бог и завтрашнего времени. Впитавшей теории Бакунина, заумь Кручёных, революционную уверенность Маяковского, запредельные цветные формализации Павла Филонова…
Смерть как эстетическая категория – очень важный контркультурный символ, поскольку для буржуа, для бюргера, для потребителя сериально-покетбучных гамбургеров масскульта, стоящего на социальном пьедестале «героя нашего времени», облокотившись на дверь мерседеса (реального или пока воображаемого – не суть), она жупел, подлежащий изгнанию из модели мира. Иначе модель трещит по швам – от идущей по пятам дамы в чёрном не откупишься звонкой монетой, виллы, банковские счета туда с собою не захватишь, да ещё и страх неизвестности гложет ненароком шевельнувшего запретной извилиной «победителя», и глянь – из хозяина жизни он превращается в обыкновенного временщика над горстью никчемных побрякушек…
Смерть и её экзистенциальный смысл становятся центральными темами осмысления в альтернативной эстетике, но в тогу упадничества облачён набирающий силу антибуржуазный социальный вызов; декаданс становится тем плацдармом, с которого начнётся наступление – грядёт реванш истинной культуры, и социальный оптимизм, и позитив созидания вырастут из пепла «разрушенной реальности» никчемного общества потребления.
На пепелище великого Советского проекта ядовитые дерева-людоеды набрали нешуточную силу, а чтобы построить новый дом, надо сначала очистить и выровнять площадку… Уничтожение наносного, навязанного обществу извне массива ложных ценностей, очищение массового сознания, коллективное прозрение пойдёт лавинообразно, и новый культурный проект родится, окрепнет, достигнет неимоверных высот Духа, взойдя из зёрен, посеянных подвижниками сопротивления уже сегодня. Культурная парадигма возрождения медленно, но верно, формируется, обретая вектор развития. А может, я выдаю желаемое за действительное.
Очень хочется увидеть ренессанс...
|
|
