Русские литераторы
В преддверии выходных взялся пролистать «Мои воспоминания» А.А. Фета, того самого, который: «Я пришёл к тебе с приветом…», - искал в его мемуарах рассказы о его трудах на сельскохозяйственном поприще царской России, поскольку Фет во второй половине жизни был помещиком. Но на полутора тысячах просмотренных станиц его мемуара, интересуемого так и не нашёл. Впрочем, за исключением пары достойных обсуждения случаев вообще ничего не нашёл – сочинение крайне неинтересное, как, впрочем, не интересна и сама жизнь интеллигенции. Воспоминания Афанасия Фета, на три четверти, - это цитирование личных писем российской интеллигенции по бытовым вопросам – воспоминания ни о чём. И хотя уже редактор отмечает, что Фет и эти письма подделывал для своего мемуара, чтобы интереснее было, но я всё равно бросил их просматривать, и не из-за их подделки Фетом, а из-за их нудности.
Вообще-то я люблю читать о быте в прошлые времена, но Фет так исхитрился написать свой мемуар, что практически отсутствует фактическая сторона дела – нет ни цен, ни весов, ни размеров – ничего из того, по чему можно было бы образно представить себе вспоминаемое Фетом, а он вспоминает лет за 30 своей жизни. Сугубо общие описания! Скажем, понятное дело, что, описывая праздную жизнь, постоянно будешь описывать еду, поскольку в праздной жизни это самое значительное событие. Ну так Фет исхитрился и свои трапезы чаще всего описывать сугубо общими словами, посему в памяти остаётся, что интеллигенты кушали минимум четыре раза в день, причем обед и ужин были в пять блюд с обязательным супом, а вот что именно они ели, упоминается крайне редко. Но пару раз натыкался на сетования, что в той же Франции и пообедать по-человечески нельзя – порции маленькие, ветчина тоненькая и той один кусочек. А вот когда русский интеллигент на родине начинает жрать, то тут всего вволю!
Праздность – дело нудное, вот и воспоминания о праздности достаточно нудные. Просто российский интеллигент твёрдо знает, что гений обязан написать мемуары, вот и пишет их, но писать-то об убогой жизни интеллигента нечего даже тогда, когда сама страна переживала поворотные события своей истории (а Афанасий Фет пережил и Крымскую войну 1853-56 годов, и освобождение крестьян в 1861 году , и Русско-турецкую войну 1877-78 годов).
Кстати, недавно я давал воспоминания гвардии штабс-капитана Семёновского полка Макарова, так вот, воспоминания Фета нужно было дать до Макарова, поскольку в это случае прослеживается связь времён и начинаешь понимать, что русские офицеры уже при Фете – за 50-70 лет до Первой мировой войны - были такими же, как и те, кого немцы потом нещадно гоняли в Первой мировой, а потом громили унтеры будённые и невоеннообязанные махно.
Военное дело кадровым военным было не интересно
Ведь Фет был в том же звании, что и помянутый Макаров, но не в пехоте, а в кавалерии – был гвардии штабс-ротмистром. Мало этого, Фет тоже участвовал в Крымской войне – его лейб- гвардии уланский полк стоял в Эстонии - в нынешней Палдиски - на защите побережья Балтики от постоянных набегов английского флота. Но и у этого русского офицера вообще ничего нет о войне – ни о тактике, ни о причинах поражения, ни о самих поражениях. За исключением одного незначащего эпизода, все три года войны – это рассказы, как и где Фет жил у прибалтийских крестьян и помещиков, как охотился на куропаток и тетеревов, как менял лошадей, как мок под дождём и куча ещё подробностей, ни имеющих никакого отношения к войне.
Вот, скажем, другом его был граф Лев Николаевич Толстой. Ну мог бы Фет что-то написать, об участии в войне друга, правда, на тот момент – только будущего друга? На мой взгляд, обязан! Но вот Фет описывает своё первое знакомство с Толстым – как он пришёл к Ивану Тургеневу:
«На другой день, когда Захар отворил мне переднюю, я в углу заметил полусаблю с анненской лентой.
- Что это за полусабля? -- спросил я, направляясь в дверь гостиной.
- Это полусабля графа Толстого, и они у нас в гостиной ночуют. А Иван Сергеевич в кабинете чай кушают.
- Вот все время так, -- говорил с усмешкой Тургенев. -- Вернулся из Севастополя с батареи, остановился у меня и пустился во все тяжкие. Кутежи, цыгане и карты во всю ночь; а затем до двух часов спит как убитый. Старался удерживать его, но теперь махнул рукою».
И это вот об участии Толстого в обороне Севастополя, у Фета всё - «кутежи, цыгане и карты».
Многие ли догадаются, что анненская лента на полусабле - это первая офицерская боевая награда, которая в военной среде за красный цвет ленты называлась «клюквой», - это кавалерство ордена Св. Анны 4-й степени? Маленькая награда, по сравнению с орденами Владимира и, тем более, Георгия, но, тем не менее. это боевая награда, и о том, за что твой друг её имел, можно было бы и написать.
Чем больше подобного рода воспоминаний читаешь, тем больше уверяешься, что в России меньше всего интересовались военным делом те, кто за это получал от царя деньги, - офицеры. И в результате, именно офицеры и генералы были те, на кого царю и народу России меньше всего можно было положиться.
Совсем недавно я писал, что по итогам всей Первой мировой войны были убиты, пропали без вести и умерли от ран 35 русских генералов, а в плен сдались 73 генерала, что только в крепости Новогеоргиевск, не сделав ни выстрела по немцам, сдались 23 генерала русской императорской армии. Соотношение убитых и сдавшихся русских генералов по итогам Первой мировой войны - 35 к 73.
И мне пришло в голову выяснить, а сколько австрийских и немецких генералов было взято в плен русской армией?
В австро-венгерской армии за всю Первую мировую войну погибли в боях 9 генералов, причём, два командира австро-венгерских дивизий застрелились из-за позора разгрома вверенных им дивизий. При сдаче, оборонявшейся год и исчерпавшей все средства к сопротивлению австрийской крепости Перемышль, в плен попало 9 генералов. То есть соотношение убитых и сдавшихся – 9 к 9.
И за всю Первую мировую войну в боях с русской армией были убиты или умерли от ран 17 немецких генералов и один немецкий генерал, захваченный казаками во время сна, впоследствии застрелился, чтобы не попасть в плен. Ни один немецкий генерал, командуя войсками, в плен не сдался! Соотношение 18 к 0.
У Фета была половина немецкой крови, но, как видите, в окружении русского дворянства и интеллигентов, эта кровь воинов испарилась без остатка. Правда, мне могут сказать, что Фет был с детства поэтом и поэтому жил поэзией, а не тем делом, за которое получал от царя жалование.
Знаете, по его воспоминаниям вообще не скажешь, что он был поэтом – из его писаний никак не следует, что его занимала эта самая поэзия. Нет, в тексте мемуаров Фет пару раз вспоминает, как он по пьяни сочинял четверостишья, но я не встретил даже того, что поэзия отнимала у него хоть сколько-нибудь времени, что его когда-то что-то осеняло, что его посещала Муза, что он записывал на клочках бумаги какие-то гениальные строки.
После воспоминаний Фета у меня окрепло впечатление, что писания разного рода рифмованных и нерифмованных текстов для российской интеллигенции было общепризнанным оправданием свой праздности. Причём, оправданием был сам процесс писания, а не польза кому-то от этого писания. В понимании интеллигента, если что-то пишешь, то уже не тунеядец!
И по своей праздности от Фета ничем не отличались и его близкие друзья-литераторы, жизнь которых Фет, описывает чуть ли не многословнее, нежели свою. Это И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой и В.П. Боткин. Последний – это мало известный нам литературный критик, старший сын купца, ленившийся продолжить дело отца, - один из довольно известных братьев Боткиных (в Москве есть больница имени одного из них). Фет был женат на сестре этих братьев.
Читая воспоминания Фета просто удивляешься, как эти интеллигенты с ума не сошли от безделья, занимая время своей жизни совершенно пустыми делами. Скажем, Тургенев (как и все они) был охотник, но, всё же, охота подразумевает добычу пропитания, а в случае с этими вечно скучающими бездельниками это было просто убийство зверя и птицы.
Вот цитаты из писем Тургенева из Франции:
«1860 год. …Кстати о тетеревах, я надеялся, что получу от вас описание ваших первых охот в Полесье, а вы только еще собираетесь… А во Франции Бог знает когда наступит время охоты! …Впрочем, что за охота! Вечные куропатки и зайцы! Что же касается до времени моего возвращения на родину, то я пока ничего определительного сказать не могу. На днях разрешится вопрос: придется ли мне зиму провести в Париже, или вернусь я к вальдшнепам в Спасское».
«1865 год. …На днях я убил довольно оригинальное количество дичи: 1 дикого козла, 1 зайца, 1 дикую кошку, 1 сазана, 1 вальдшнепа и 1 куропатку. Дружески кланяюсь Марье Петровне и вас обнимаю. Преданный вам Ив. Тургенев».
«1866 год. …Кажется, я в нынешнем году в Россию не приеду и потому не увижу вас; - разве вы соберетесь и к нам пожалуете. Мы с Виардо принаняли еще охоту к той, которую до сих пор имели, и теперь можем угостить приятеля. Одних зайцев мы уколотим до 300-т».
«1866 год. …Я успел быть до болезни семь раз на охоте: в 1-й раз ухлопал 3 куроп. и 2 зайца; во 2-й раз -- 6 куроп. и 5 зайц.; в 3-й -- 8 кур. и 3 зайца; в 4-й -- 11 кур., 5 зайцев и 1 перепела; в 5-й -- 5 кур. и 1 перепела; в 6-й -- 9 кур.; в 7-й -- 14 кур., 4-х фазанов, 4 зайц. и 1 перепела = 81 штука. Это неогромно, но и недурно».
«1866 год. …Скажу вам, что я пока здоров и убил всего 162 штуки разной дичи: 103 куропатки, 46 зайцев, 9 фазанов и 4 перепела. Засим кланяюсь вашей жене и дружески жму вам руку».
«1869 год из Баден-Бадена. …Охота идет помаленьку; погода только часто мешает. На днях был удачный день: мы убили 3-х кабанов, 2-х лисиц, 4-х диких коз, 6 фазанов, 2-х вальдшнепов, 2-х куропаток и 58 зайцев. На мою долю пришлось: 1 дикая коза, 1 фазан, 1 куропатка и 7 зайцев».
И ведь в этих охотах Тургенева главное то, что он не «добывал» зверя и птицу, а именно «убивал» их.
Вот Фет с Тургеневым в очередной раз возвращаются с охоты: «Нельзя не вспомнить с удовольствием о наших обедах и отдыхах после утомительной ходьбы. С каким удовольствием садились мы за стол и лакомились наваристым супом из курицы, столь любимым Тургеневым, предпочитавшим ему только суп из потрохов». Блин! Но если ты любил суп из курицы, то зачем убивал столько дичи, не дав добыть её тому, кто её съел бы? Почему курей не выращивал??
Кстати, Фет сын помещика, родившийся и живший в деревне, пишет о себе: «Смешно сказать, что, покинув на четырнадцатом году родительскую кровлю, я во всю жизнь не имел ни случая, ни охоты познакомиться хотя отчасти с подробностями сельского хозяйства». Охоты он не имел познакомиться с тем, за счёт чего жил! А почему? Сельское хозяйство что – менее интересно, нежели бессмысленное убийство дичи?
А Тургенев, как и Толстой, вообще по своему положению изначально был крупным помещиком, и при этом никак и никогда не занимался собственным хозяйством. Вот его письмо Фету 31 марта 1867 года:
«В 11 1/2 лет я получил -- 122,000 руб. сер.!
Из них капитальной суммы -- 62,000 руб. сер.!!
Доходной суммы -- 60,000 руб. сер.!!!
Что составляет в год -- 5,500 руб. сер.!!!!
Я нахожу, что с имения в 5,500 десят., из коих 3,500 совершенно свободны, этот доход слишком мал!!!!
Так как притом имение в упадке, скота нигде нету, и брат получает до 20,000!!!!! -- Дяде 76 лет!!!!!! -- я решился взять другого управляющего!!!!
…Я сегодня уезжаю в Петербург (где останавливаюсь у Боткина), а в понедельник в Баден... Когда вас ждать? Поклонитесь от меня вашей жене, крепко жму вам руку. Ваш Ив. Тургенев».
Как видите, какое ту, к чёрту, сельское хозяйство, если интеллигента Тургенева Баден-Баден ждёт? И всей работы по хозяйству, по мысли Тургенева, не много - надо найти такого управляющего, чтобы ленивого Тургенева не обманывал!
Лев Толстой тоже был тот ещё сельский хозяин. Вот Фет передаёт рассказ о Льве Николаевиче Толстом его брата, Николая Николаевича:
«На расспросы наши о Льве Николаевиче граф с видимым наслаждением рассказывал о любимом брате: «Левочка, говорил он, усердно ищет сближения с сельским бытом и хозяйством, с которыми, как и все мы, до сих пор знаком поверхностно. Но уж не знаю, какое тут выйдет сближение: Левочка желает все захватить разом, не упуская ничего, даже гимнастики. И вот у него под окном кабинета устроен бар. Конечно, если отбросить предрассудки, с которыми он так враждует, он прав: гимнастика хозяйству не помешает; но староста смотрит на дело несколько иначе: «придешь, говорит, к барину за приказанием, а барин, зацепившись одною коленкой за жердь, висит в красной куртке головою вниз и раскачивается; волосы отвисли и мотаются, лицо кровью налилось, не то приказания слушать, не то на него дивиться»».
Висеть на турнике вверх ногами и давать распоряжения по хозяйству – это оригинально! Строго говоря, граф Лев Толстой, как следует и из иных эпизодов воспоминаний Фета, мужчина был с приличной придурью. Вот дам длинный эпизод с приглашением графа на охоту на медведя.
«Когда охотники, каждый с двумя заряженными ружьями, были расставлены вдоль поляны, проходившей по изборожденному в шахматном порядке просеками лесу, то им рекомендовали пошире стоптать вокруг себя глубокий снег, чтобы таким образом подучить возможно большую свободу движений. Но Лев Николаевич, становясь на указанном месте, чуть не по пояс в снег, объявил отаптывание лишним, так как дело состояло в стрелянии в медведя, и не в ратоборство с ним. В таком соображении граф ограничился поставить свое заряженное ружье к стволу дерева так, чтобы, выпустив своих два выстрела, бросить свое ружье и, протянув руку, схватить мое. Поднятая Осташковым с берлоги громадная медведица не заставила себя долго ждать. …Спокойно прицелясь, Лев Николаевич спустил курок, но, вероятно, промахнулся, так как в клубе дыма увидал перед собою набегающую массу, по которой выстрелил почти в упор и попал пулею в зев, где она завязла между зубами. Отпрянуть в сторону граф не мог, так как неотоптанный снег не давал ему простора, а схватить мое ружье не успел, получивши в грудь сильный толчок, от которого навзничь повалился в снег. Медведица с разбега перескочила через него. …Но в ту же минуту он увидал над головою что-то темное. Это была медведица, которая, мгновенно вернувшись назад, старалась прокусить череп ранившему ее охотнику. Лежащий навзничь, как связанный, в глубоком снегу Толстой мог оказывать только пассивное сопротивление, стараясь по возможности втягивать голову в плечи и подставлять лохматую шапку под зев животного. Быть может вследствие таких инстинктивных приемов, зверь, промахнувшись зубами раза с два, успел только дать одну значительную хватку, и прорвав верхними зубами щеку под левым глазом и сорвав нижними всю левую половину кожи со лба. В эту минуту случившийся по близости Осташков, с небольшой, всегда, хворостиной в руке, подбежал к медведице, и расставив руки, закричал свое обычное: «куда ты?!» -- услыхав это восклицание, медведица бросилась прочь со всех ног, и ее, как помнится, вновь обошли и добили на другой день».
Ну, что тут скажешь? Даже в условиях риска для жизни, лень было Толстому снег утоптать, а мы требуем с него, чтобы он сельским хозяйством занимался.
Так, что от таких владельцев земли невозможно узнать ничего путёвого о сельском хозяйстве того времени. У них одна была проблема – нанять в управляющие немца или швейцарца, чтобы те содрали с русских крестьян три шкуры и обеспечили этим землевладельцам кучерявую жизнь во Франции.
Правда, в воспоминаниях Фета есть и два момента, которые, спасибо Фету, заставили меня несколько иначе взглянуть на как бы донельзя понятные моменты истории.
Но об этом в окончании.
(окончание следует)
|
|
