О Валентине Пикуле. В этом году ему исполнилось бы 90 лет

Подарок Пикуля

Во время своей выставки в Риге, в 1989 году, в зале "Ригас Модес" я проводил вечер встречи со зрителями картин. Этот день совпал с Днем моего рождения. Ожидался приезд Валентина Саввича Пикуля с семьей, портрет которого я уже выставил на этой выставке. Я уже заканчивал отвечать на записки, когда в зале появился Валентин Саввич с Антониной Ильиничной. Зал зааплодировал. Я пригласил Валентина Саввича на сцену. Он вручил мне цветы и заявил, что раз у меня такой день - день рождения, то он хочет меня поздравить и сделать маленький скромный подарок. В его руках появился маленький пластмассовый верблюд.

– Есть арабские скакуны – они красивы, ими восхищаются. Они быстро скачут, но быстро и выдыхаются – и никогда не достигают цели. А вот верблюд. Он неказист, им не восхищаются. Но как бы ни был труден путь,  что бы ему ни мешало, он, верблюд, всегда дойдет до цели. Я хочу, чтобы ты, Анатолий, в жизни своей, не скакал, как арабский скакун, а шел к своей цели, не обращая внимания ни на какие трудности, как этот верблюд. Поздравляю с Днем рождения!

И вручил мне пластмассового верблюдика.

Зал взорвался аплодисментами.

С тех пор прошло много лет. Невиданный для меня, тогда молодого художника, взлет на политический Олимп в 1993 г. сменился долгим периодом замалчивания моего творчества и имени, когда моя фамилия была в списке лиц, запрещенных к показу на центральных каналах телевидения. Но я помню напутствие Пикуля.

А в тот вечер, поблагодарив Валентина Саввича за поздравление и взяв микрофон, я объявил, что мой творческий вечер переходит в творческий вечер Валентина Саввича Пикуля. Пикуль громко завозмущался, заявил, что это провокация, но зал уже радостно зашумел, полетели вопросы. И Пикуль согласился на том, что это будет совместный вечер. Через минуту мы уже сидели за столом на сцене, и он отвечал на вопросы из зала.

Это было первое наше совместное выступление. Мне, тогда молодому художнику, удивительно повезло, потому что Валентин Саввич почти никогда не выступал на публике, за исключением вечеров в Доме офицеров, когда Антонина Ильинична, заведующая офицерской библиотекой, просила её «выручить», то есть выступить на вечере перед офицерами и курсантами.

Из этого выступления врезался в память курьезный эпизод. Из зала раздался вопрос:

– Дорогой Валентин Саввич Астафьев, а скажите, пожалуйста...

Дальнейшие слова утонули во взрыве хохота. Портреты Валентина Саввича и Виктора Петровича на выставке висели рядом. Символичная ошибка, из всех писателей Пикуль выделял как раз Астафьева:

– Я очень уважаю Астафьева.

Там же задали ему вопрос:

– Валентин Саввич, а почему вы выбрали из всех художников именно Набатова?

– Он увидел меня в тельняшке и сказал, что может получиться неплохой портрет в тельняшке.

Тут же раздался голос.

– Разделяете ли вы точку зрения Набатова на Ленина?

– Я не знаю, что здесь до меня говорил Анатолий, но в интервью "Огоньку" я Ленина и его банду назвал шайкой.

Аплодисменты. Смех. Дело в том, что я в своем выступлении до прихода Пикуля, назвал их сворой.

– Как вы относитесь к тому, что Василий Гроссман назвал Россию вечной рабой?

– Абсурд! – мрачно и резко сказал Пикуль и повторил. – Абсурд!

И вскочив с места рассказал, что граф Шереметев, например, когда у него не хватало денег, просил взаймы у собственного крепостного.

– Это вам о чем-нибудь говорит? – Валентин Саввич, распалившись, вывалил в зал несколько исторических эпизодов и медленно и веско закончил:

– Россия перед 17 годом занимала второе место в мире по издательской деятельности, и первое уже не в Европе, а в мире по предпринимательской деятельности! И это русский человек - человек-раб? Абсурд!!!

Сумрачно сел и, помолчав, добавил:

– Я не считаю Гроссмана великим писателем. Из него делают великого.

Аплодисменты.

Портрет Пикуля

А познакомились мы с Валентином Саввичем на моей выставке в Юрмале в июле 1989 года. Это была выставка картин двух художников: меня и Игоря Руттора.

Вытащить Пикуля на люди было практически невозможно. Он считался вообще недоступным. Это мы знали. Но знали, что жена Пикуля работала заведующей в библиотеке рижского Дома офицеров. К ней приглашать Пикуля на нашу выставку мы послали нашего друга Сашу Значко, рижанина, секретаря одного из районных комитетов ВЛКСМ города Риги. Он, молодой комсомолец, отличался обаятельной улыбкой и дипломатическими способностями. Саша справился с «политесом» так блестяще, что Пикуль потом поинтересовался у него, не потомок ли он Значко-Яворского.

Пикуль приехал к нам на выставку с женой Антониной Ильиничной, дочерью Мариной и внуком Валькой. Игорь провел по выставке Антонину Ильиничну, а я – Валентина Саввича. Он слушал мои комментарии молча, иногда восклицая:

– Это надо же все придумать!

Спрашивал, как я отношусь тому или иному художнику, в том числе из современных.

 Он оставил такую запись в книге отзывов:

«Человечно, глубокомысленно, страстно и … талантливо! Таково мое первое впечатление и оно кажется будет моим и последним, когда я уйду с этой замечательной выставки.

Спасибо!!! Вал. Пикуль»

Он удивлялся, как мы с Игорем, такие разные люди и художники выставляемся и работаем вместе.

После выставки Валентин Саввич пригласил нас к себе. Роскошный стол. Пили из старинных серебряных стопочек. Руттор, обычно молчащий в исторических разговорах, неожиданно произнес тост, от которого Валентин Саввич совершенно размяк:

– Я хотел бы выпить за этот дом – корабль.

Сравнение писательской квартиры с кораблем было настолько в тему, что сразу же потребовалось вновь наполнять стопки.

Уже в прихожей Валентин Саввич надписывал свою только что вышедшую книгу «Нечистая сила».

– Я не мучаюсь – какое сегодня число, я ставлю век. С веками проще. Двадцатый век и все.

С той поры картины я стал тоже подписывать веками. А чего мучиться, вспоминать какой на дворе год, месяц, день? Веками надо мыслить, веками!

Все книги, которые мне подарил Валентин Саввич с автографами, датированы XX веком. Размашистый автограф Пикуля, подпись и дата: XX век.

…

Я стал единственным художником, кому согласился позировать Пикуль. На предложения других художников он отвечал отказом. Несколько зарисовок сделал лишь скульптор Комов во время беседы за столом. Вспоминая Комова, Пикуль отметил, что тот ловко открывает бутылки – одним пальцем. Это, честно говоря, и меня изумило и я бестолково пробовал за столом повторить «подвиг» Комова.

Работа над портретом началась в конце августа 1989 года...

– Я взялся за ум в тридцать лет, - сказал Пикуль мне во время первого сеанса. – А ты к 27 годам уже столько картин написал.

Я, тогда еще не потрепанный житейскими и политическими бурями, выглядел моложе своих лет и сказал ему:

– Вы бы знали, как мешает возраст. Очень трудно организовывать выставки, когда тебя не воспринимают всерьез.

– А молодость – это недостаток, который с возрастом проходит.

Писать Валентина Саввича было очень трудно и, с точки зрения иного художника, даже невозможно. Сидение без дела его очень утомляло. Он начинал рассказывать о каком-либо историческом эпизоде или о какой-либо персоне, увлекался, вскакивал, подбегал к полке с книгами, брал какую-нибудь книгу, начинал листать её, показывать, рассказывать. Снова усаживался, задумывался ненадолго и, озарившись новой мыслью, опять вскакивал:

– А вот, кстати, Арон Симанович, да, да, да, тот самый.

Безошибочно выхватывал с полки и открывал книгу в нужном месте, цитировал, попутно рассказывая о нём и людях с ним связанных. Приоткрыв потаенные пружины истории, Пикуль спохватывался, вспоминал о портрете, и решительно говорил:

– Ну, ты не молчи, говори, как сидеть, – садился, умолкал грустно секунд на десять - но, тут же утомившись бездельем, опять вспоминал о какой-нибудь книге и начинал рассказывать, приговаривая: "Да, да, да. Да!"

Когда я понял, что усадить его всё равно не удастся, сказал, мол, сидите, как хотите – для портрета это неважно.

Они, эти разговоры, были тоже его работой. Он как бы "обкатывал" в разговоре исторические сценки, диалоги и эпизоды.

Мне кажется, что сейчас я написал бы Валентина Саввича как-то иначе, но – ценность портрета в том, что он, запечатлев живой образ человека, вместе с ним становится частицей истории. И нельзя уже ни вернуть, ни изменить что-либо....

В его взгляде иногда сквозило что-то. Вероятно, это оно и есть – предчувствие смерти. Такие моменты были очень редки, но на мой портрет оно наложило отпечаток, это выражение и отпечаталось на картине.

– Что вы хотите видеть на фоне портрета? – спросил я.

Валентин Саввич погрузился в размышления.

– Верблюда. Выносливый он. И упорно идет к цели. Да, да. Верблюда.

– А какую реакцию верблюд на портрете будет вызывать у зрителя? Не будет ли это двусмысленно? – вслух задался я вопросом.

Валентин Саввич тоже задумался.

– Ну, тогда, наверное, сову. Я по ночам работаю. И кандалы. Всю жизнь, как в кандалах, за письменным столом.

Я разыскал в рижском музее настоящие кандалы. На портрете позолотил их.

– А почему сова такая маленькая? – спросил потом Пикуль, увидев завершенный портрет. – И кандалы золотые?

Я с улыбкой развел руками. А какие же у него кандалы? Их позолотил его труд.

… 

Семья Пикулей очень хлебосольна. Сеансы портрета заканчивались обильным угощением. Антонина Ильинична заглядывала в кабинет, интересовалась, скоро ли закончат сеанс. И здесь же, в кабинете Пикуля, рядом с рабочим столом, на соседнем, стоящем впритык, появлялась скатерть-самобранка, с роскошными по тем времена явствами. И конечно, у Валентина Саввича, как у старого моряка, всегда для гостей стояла на столе бутылка, хотя сам он не пил, здоровье не позволяло.

– Ну, наливайте, наливайте! - говорил Пикуль и громко возмущался:

– Что? Я сам буду наливать?

 И опять начинались разговоры о русской истории, перемежаемые аналогиями с сегодняшним днем.

Он очень внимательно следил за разворачивающимися событиями в стране. И глубоко переживал их. Я думаю, что преждевременная смерть уберегла его от душераздирающего зрелища катастрофы на одной шестой части земли под названием СССР, или как он всегда называл - Россия. Расчленение России для него было бы невыносимо. Теперь он там, где уже нет времени, откуда и прошлое, и будущее видно от начала и до конца времен.

На сеансах говорили обо всем на свете. И, конечно, об истории России. В  XVIII – XIX вв. Пикуль плавал как рыба в воде, ориентировался в истории как у себя на кухне в кастрюльках. А когда я неожиданно для самого себя запутался в датах XVIII века, Пикуль вдруг погрустнел. Вскоре я поправил себя и он повеселел.

Многое рассказывал о том, чего я в то время не мог знать. Например, что Ленин состоял с Муссолини в приятельских отношениях.

Он объяснял, почему так глубоко забирается в историю, а не в современность:

– Там все ясно. Я могу сказать, что делала Екатерина в такой-то день, в такой-то час, в такую-то минуту, во сколько встала, во сколько легла. А что мы знаем о наших деятелях? О Сталине? Ничего. Потому и не пишу. Дай Бог, лет через 50-100 узнают.

Начинал Пикуль наш сеанс портрета с каких-нибудь интересных и забавных исторических эпизодов. После чего любая скованность в разговоре пропадала. Так, однажды он начал с легендарной байки о новой стали для танковой брони в годы войны. Мол, немецкие снаряды не пробивали броню из этой стали, и немцы любой ценой хотели заполучить её образец. 

– У нас в Ленинграде сделали из неё опытный танк. А на люк стали не хватило. То ли не рассчитали, то ли потеряли. А время военное. За такое дело – сразу расстрел. Ни директор завода, ни главный инженер под трибунал не хотели. Что делать? И выкрутились – сделали люк из обычной стали. Послали этот танк в бой, и у него снарядом сорвало гусеничный трак. Танк застрял на нейтральной полосе. Ночью немцы поползли к нему, наши защищали танк. Немцы хотели тягач подогнать. У танка настоящий бой шел. Но немцам не удалось его утащить к себе. Тогда они открутили у него этот люк и уволокли. Стали проверять – обычная сталь.

– Так наша смекалка спасла секрет брони, – смеялся Пикуль.

Из современных ему писателей Пикуль, как я уже писал, уважал Виктора Астафьева. Даниила Гранина называл фюрером: «А Даниил Гранин у вас в Питере– фюрер».

 Говорили и о романах самого Пикуля.

– У меня самая удачная фраза  «Один император, два короля и три маршала с трудом отыскали себе для ночлега избу потеплее»[1], - веселился Валентин Саввич, видимо, живо представляя, как венценосные особы сгрудились у грязного очага нищей избенки.

– Я не возвращаюсь к уже написанным вещам. И не перечитываю их, – говорил Пикуль.

– На веревках в комнате развешиваю листки черновиков. Бельевыми прищепками закрепляю. Висят, как белье, да, да! – посвящал меня Пикуль в тайны своей «творческой кухни». – А я хожу под ними, смотрю, меняю местами.

Валентин Саввич находил особый смак в выговаривании многих слов так, как они звучали в старые времена. Очень нравилось словечко «муштра», как его выговаривали в XVIII столетии – «мунстра», «мунстрование», «мунстровать». Он со вкусом произносил: «Солдаты были изнурены жестокой мунстрой» или «Мои конфиденты мунстровали солдат». Его герои для него были конфидентами, настолько становились ему близки.

Сеансы проходили по два раза в неделю, надо было выжидать два-три дня, чтобы полотно просохло. И продолжались полтора-два месяца.

– Нострадамус писал, что в конце XX в. падет безбожное царство на Востоке. Да, да, – задумчиво глядел за окно Пикуль. – У нас атеистическое государство.

До разгрома и расчленения великой державы оставалось два года.

Говорили мы и о политическом расколе общества. Демократах, патриотах. Пикуль, конечно, сочувствовал и помогал последним. Спрашивал мое мнение о том или другом известном патриоте. Пикуль, чутко державший руку на политическом пульсе Ленинграда, уточнял свою информацию об этих людях. А я был наивен в то время. Многим патриотам верил и одобрительно отзывался о них. Но некоторым из них Пикуль и его средства были нужны только для накопления первоначального капитала. Потом они ушли в бизнес, а о Пикуле просто забыли.

Один издатель[2], уже после смерти писателя, издавал романы Пикуля большим тиражом, а о гонораре вдове и слышать не хотел. Когда же мы с Антониной Ильиничной к нему приехали, то он нагло заявил, что он ничего не должен, так как «популяризирует Пикуля»! Это при бешеной-то популярности пикулевских книг в те годы!

Такие вот сволочи рядились иной раз в тогу патриота.

…

Пикуль просил сделать помассивней золотой перстень на руке «...Пусть враги посмотрят и позавидуют, как я живу...». Но перстень и так был очень солидный, такой старинный. Увеличивать не пришлось.

А врагов у него было достаточно. Имя писателя окружала не только феноменальная популярность и любовь читателей, но злоба и ненависть тех, кому не нравился его глубокий интерес к великой истории России. В газетах и журналах проходили кампании по дискредитации имени писателя, печатались омерзительнейшие статьи, целью которых была не критика, а желание досадить и попортить нервы, создать вокруг него кольцо ненависти. Старый прием. И хотя снаряды, падавшие вокруг Пикуля, отпугивали лишь нашу трухлявую интеллигенцию, а тиражи и популярность писателя росли, защитников у Пикуля почти не было[3].

Он расспрашивал меня об Астафьеве. Я сказал, что следующей весной собираюсь к нему в Красноярск. Пикуль молча задумался. Теперь я понимаю – Пикуль искал союзников. А союзников в писательской среде почти не было. Огромную и одинокую фигуру уникального писателя обстреливали с разных сторон. Пикуль держался, как непотопляемый броненосец, не отвечая на газетную шрапнель. И выстреливал в ответ книгу за книгой.

– Не читайте статей про себя. Да, да. Не читайте и не берите в голову! – сказал мне Валентин Саввич, когда я пожаловался на разгромную статью про себя в газете "Юрмала". – Я не читаю, что про меня пишут.

– Я хочу ответить, – робко возразил я.

– На меня сколько помоев вылили. А я на помои не отвечаю.

В упор взглядывая на меня, Пикуль печально говорил:

– Русский писатель не хозяин в русской стране! Да-да! В русской литературе русский писатель – не хозяин! – Пикуль говорил это просто, как констатируя  дело давно известное и наболевшее, глядя на стеллажи за моей спиной:

– Эта камарилья (речь шла о руководстве СССР) ведёт страну к гибели. У нас в стране вся идеология отдана на откуп мировому еврейству. Они не знают пощады ко всем, кто не рожден евреем. Измордуем и оплюем! – вот их главная формула. Нагадить и оболгать – вот их главная задача.… Да-да. Оплевать и затоптать.

Как-то, по-моему, уже в ноябре Валентин Саввич сказал:

– Вот, меня называют жидоедом, а я сейчас пишу бульварный роман, да, да, так и назвал – "Бульварный роман". Так меня жидом называть будут.

И точно. Весной 90-го года моя знакомая Красногорская Л.А.  мне рассказывает:

– Ничего не понимаю, что у нас в институте творится? С нашими евреями что-то случилось. Таскаются с "Молодой гвардией"!!![4] И говорят, что Пикуль – жид!

Оказывается, в журнале "Молодая гвардия", у которого был ярлык патриотического, "красно-коричневого" издания, напечатан роман Пикуля "Ступай и не греши" с подзаголовком "Бульварный роман". О молодой еврейке с трагической судьбой.

Авторский экземпляр вышедшей книжки мне подарила уже вдова Пикуля Антонина Ильинична после похорон писателя.

Герои были по обе стороны баррикад

– Иногда на выступлениях бывает очень тяжело, – говорил я Валентину Саввичу, – некоторые посетители просто «достают» провокационными вопросами. Я начинаю нервничать.

– А я в таком случае делаю так, – и Пикуль показал как. Он сжал лицо ладонями и с силой размял и растёр его, начиная от лба и век. В момент, когда он отнимал руки от лица, оно было красным и устрашающим. Представив, что с такой физиономией Валентин Саввич смотрит в зал, я рассмеялся.

– И я сразу успокаиваюсь, – с улыбкой закончил Валентин Саввич.

Сам Валентин Саввич, выступая публично, говорил мастерски, с эмоциональным нажимом в нужных местах. У него, несомненно, был огромный ораторский дар.

Однажды он пригласил и меня выступить вместе с ним в Рижском Доме офицеров. Он представил меня залу, и я говорил о своих взглядах на революцию в России, про героизм многих деятелей Белого движения в Гражданскую войну. Из рядов встал офицер политотдела округа:

– Как можно так говорить о белых? Это же были враги революции.

Я хотел было ответить, но Валентин Саввич удержал меня, положив руку на плечо, и встал сам:

– А герои были по обе стороны баррикад. И с той и с другой стороны были русские!

Это были слова русского писателя.

Глядя на борьбу Пикуля за честь России, за наших предков, создавших великую державу, я не думал о том времени, что ждет меня, когда рядом не будет старших товарищей. И некому будет, положив руку мне на плечо, ответить за меня, как на том памятном вечере. И придет мой черед...

Русская тема в России самая опасная.

Она стоила карьеры и даже жизни многим прекрасным поэтам, писателям и художникам. Кого не могли заклевать при жизни, не оставляют в покое и после смерти, как, например, Шолохова. Кстати, знаменитое письмо Шолохова Брежневу[5] повторяет мысли Пикуля в более дипломатичной форме. Разница в том, что Пикуль говорил мне только о литературе, а Шолохов писал о культуре в целом. Но и тот, и другой одинаково прозревали суть происходящих событий и били в набат.

Пили? Тогда прощаю

Пикуль получал много приглашений за границу: от переводчиков его книг, от издателей, даже от потомков героев исторических романов, но никогда не был там.

– Я не езжу за границу потому, что знаю, как русские ездили туда до революции, – говорил Пикуль.

Однажды Валентин Саввич пригласил меня в поездку в Рундале. Это в сотне километров от Риги.

– Посмотрим Рундальский замок, - вслух планировал Пикуль, - я сам проведу экскурсию. Там и пообедаем.

Договорились о времени, когда я подъеду. Ехать надо было с раннего утра, так как Рундале далеко от Риги.

А накануне я отдавал заказчику портрет. И состоялось очень крепкое обмывание портрета, продлившееся до глубокой ночи. Пикуль звонил мне все утро, а я не мог проснуться. Наконец, в полдень я нашел в себе силы позвонить Пикулю.

– Пили? – Пикуль был суров и краток.

– Да, – чистосердечно признался я.

– Тогда прощаю. 

…

Портретная картотека

Книги занимали в большой трехкомнатной квартире Пикулей почти все место. Они стояли на полках в комнатах, в коридоре, в прихожей, на кухне. Необъятная для советской квартиры улучшенной планировки библиотека. Но помимо художественных, исторических и научных книг у Пикуля была собрана огромная библиотека художественных альбомов, и, заговаривая о художниках, он не раз вскакивал и доставал с полки альбом упомянутого в разговоре художника. Его познания в истории живописи были обширны, что вообще-то редкость для писателей, я встречал таких писателей, для которых живописи вообще не существует. А для большинства почвенников живопись заканчивается на пейзаже, многие почвенники в живописи ничего не признают, кроме пейзажа и притом исключительно с деревенскими домами и церквями. В крайнем случае – реалистический портрет. И дело здесь не во вкусе, а узконаправленном развитии. 

Особенно хорошо Пикуль ориентировался в портретистах прошлого. Рассуждая о портретах, он не клеил "ярлыки", жонглируя терминами. Кроме сходства и характерных особенностей, знание которых он почерпнул из разных исторических источников, он отмечал, как красив портрет в целом. Детально  рассматривал на парадных портретах все ордена, знаки отличия, фамильные драгоценности. Он знал об этих символах военных, чиновных и любовных достижений почти все.

Но это была коллекция купленных в разное время художественных альбомов. А кроме неё у Пикуля имелось еще совершенно уникальное собрание, созданное исключительно его трудом. Огромная портретная картотека. Его портретная картотека – это огромный труд, которым он занимался всю жизнь, начиная с тридцати лет. Трудно поверить, что это результат работы одного человека, а не целого института, настолько грандиозен объем свершенного. Портреты и информация, по-моему, на 300 тысяч исторических лиц! Все, что известно о человеке, где родился, в каком родстве с кем состоял, что известно о нем, что свершил, слабости, доблести, геройства. Где о нем можно прочитать, вся библиография. Где увидеть его изображения, фотографии, живописные портреты. 

И когда он все успевал? Антонина Ильинична рассказывала, что он иногда целыми днями, сидя на корточках на полу, разбирал, перебирал и дополнял свою картотеку.

Пикуль мне с веселой гордостью рассказывал, что у него есть такие портреты, которых нигде нет. Вот портрет героини романа "Три возраста Окини сан":

– Японцы удивляются. Во всей Японии не могли сыскать её портрета.

Рассказывая об их изумлении, между прочим, вспомнил, что когда японцы приезжали к нему в гости, то в туалете застряли минут на сорок:

– Мы стали волноваться, что такое? Гости пропали в туалете. Они, конечно, маленькие, но не такие же, чтоб в унитаз проскочить. Что случилось? Нам как-то неудобно, ходим, нервничаем. А дело в том, что слив был сломан и надо было действовать вручную – поднимать крышку бачка и дергать железяку, открывая отверстие. Мы-то люди, привыкшие к неисправностям, а они упорно искали таинственную кнопочку, чтобы заставить унитаз работать…

Неузнаваемая известность

Однажды Пикуль сказал:

– Завтра суббота, в городе – книжный развал. Я собираюсь туда. Пойдем со мной. Подходите к одиннадцати, и поедем.

На следующий день, чувствуя, что опаздываю к дому Пикулей, я рванул сразу на книжный рынок. Лотки с книгами располагались в полуподвальном помещении. Но Валентина Саввича с Антониной Ильничной и Марины с Валькой перед входом не оказалось. Я бегом пробежался меж всех лотков, спрашивая, не видели ли здесь Пикуля. За спиной я услышал уважительное:

–Это охрана Пикуля!

Действительно, с точки зрения обывателя, разве такое известное лицо, как Пикуль, может ходить без охраны? А я ходил в камуфляжной куртке. Вот и приняли за охранника. А охраны у Пикуля, конечно, никакой не было. Хотя одно время его на самом деле пришлось охранять, сам Валентин Саввич об этом рассказывал. Когда  наступил пик в травле Пикуля, когда жены Суслова и Брежнева лично редактировали его «Нечистую силу», когда с разных сторон раздавались звонки с угрозами жизни, флотские офицеры устроили дежурство у дверей его квартиры. Дневали и ночевали на лестнице. Видимо, у контрразведки Балтийского флота имелись основания бояться за его жизнь. И русский флот защищал своего писателя. Честь и хвала тем офицерам.

На книжный развал Пикуль с семьей тогда припозднился, и, встретившись, мы пошли вместе по рядам с книгами. Пикуль молча ходил, внимательно рассматривал разложенные издания. Иногда комментировал.

– Вот Бурцев. Тот самый Бурцев.[6]

Он взял в руки небольшую, только что изданную книжку, и начал листать. Но хозяин спохватился:

– Она уже продана, сейчас подойдут за ней.

Другой книжки Бурцева на развале не оказалось. Недели через две я уезжал в Питер и, встретив эту книжку в книжном магазине, купил. Когда приехал к Пикулям, еще с порога сообщил, что купил Бурцева и, вот, привез Валентину Саввичу. Валентин Саввич меня огорошил:

– А у меня уже есть Бурцев, – тут он увидел мою растерянность. – Давай так, ты мне эту даришь, а я тебе свою. И надпишу.

Я взял надписанный экземпляр. Антонина Ильинична заметила с улыбкой:

– Теперь у книги началась своя история.

Парадокс: сверхпопулярный писатель России был не избалован вниманием телевидения и газетных фотографов. Его лицо не примелькалось на экране и в газетах, и на книжном развале Пикуля не узнавали, да он и не представлялся никому, и было смешно слышать, как ему предлагали:

– Вот, последнее издание Пикуля. Берите, пока еще есть.

Пикуль часто покупал свои книги, авторских экземпляров не хватало на подарки друзьям и знакомым, да и просто гостям.

После этого похода я еще несколько раз бывал с Пикулем на рижском книжном развале. И скажу, что очень редко, но иногда Пикуля все-таки узнавали. Тогда продавцы просили оставить автограф. И тут же на глазах Валентина Саввича продавали книгу с автографом еще дороже. Валентин Саввич отворачивался и сумрачно отходил. Но вспоминал об этом с усмешкой:

– Да-да.

А однажды его узнали на продовольственном рынке. Мы зашли туда вместе с Валентином Саввичем уж не помню почему, кажется, это было в связи с презентацией портрета. Как-то так получилось, что я всегда передачу сделанных портретов обставлял как праздничное событие: с тостами за портрет – как за дитя, и за художника и модель – как за родителей.  Ну, и соответственно Пикули  готовились к застолью, а я помогал. Когда Валентин Саввич расплачивался за капусту, продавщица узнала его и … недодала сдачи – 25 рублей[7]! Валентин Саввич  раздосадовался и сердито вытребовал сдачу. Отдала.

Штрих эпохи

Во время очередного сеанса портрета Саввич, как бы между прочим, обмолвился:

– Вчера в Ригу приехал наш бывший разведчик за границей, полковник. Заходил в гости. Интересный человек. Работал в Южной Америке, его там так отделали, живого места не осталось, еле выжил, полгода лечили. Здесь, в Риге, он в командировке. Говорит, что все базы Народного фронта[8] они знают, где у них что – где склады оружия, боеприпасов. Всех знают поименно. Я спрашиваю: «А почему не возьмут их, оружие?» А он говорит: «Еще не время. А бояться нечего, у них все оружие старое, еще немецкое, с войны».

Вечером, после сеанса портрета «интересный человек» пришел, и я познакомился с ним. Юрий С(изов)[9]. Впоследствии я узнал, что Юрий помимо других дел тогда занимался переводом своей молодой жены из Риги в Москву. За окном еще шумел сентябрь 1989 года, до расчленения СССР оставалось меньше двух лет, а он уже торопился перевести её из Риги. А 4 года спустя, в напряженном сентябре 93-го за две недели до ельцинского путча я встретил этого загадочного человека в коридоре Белого Дома. Он тут же предложил мне перевезти выставку моих картин из Белого Дома в какое-то (не помню) посольство. Если я согласен, он сегодня же там договорится и завтра можно перебираться. Я отказался ‑ покидать Белый Дом в такое время!

– Ну, как знаешь, – сразу охладев, сказал он, – я тебе предлагал.

Больше он ничего не сказал. Стало быть, помочь хотел, как я потом понял. Спасибо за желание. Всё они знали о готовящемся ельцинском перевороте! Спецслужбы, то бишь. Сейчас, анализируя минувшее, понимаешь, что без усилий наших собственных спецслужб и разгром СССР в 1991 г. был бы невозможен.

Прошло несколько месяцев после той сентябрьской встречи в Белом Доме. Уже позади разгром СССР в 91-ом и кровавый расстрел Советской власти в 93-ем. Прошли выборы во вновь созданную Государственную Думу. Я организовывал встречу вдовы Пикуля Антонины Ильиничны с председателем Думы И.П. Рыбкиным, которого знал еще по Верховному Совету. Преодолевая барьеры чиновников, я звонил Рыбкину домой. Встреча состоялась, хотя и была бестолковой и безрезультатной. А когда спустя пару месяцев я снова позвонил домой И. П. Рыбкину по другому делу, то в трубке послышался знакомый голос, но не голос председателя Государственной Думы. Я представился и … изумлению не было предела – со мной говорил тот самый Юрий С(изов)! За эти месяцы у Рыбкина сменился весь быт, а в его бывшей квартире уже обретался мой загадочный знакомец – профессиональный разведчик. Мир тесен.

Смерть Пикуля

Умер Валентин Саввич 13 июня 1990 г. На похоронах Пикуля было невообразимое количество народа. Русское общество Латвии прощалось с великим патриотом России. По дороге на кладбище вереница автобусов и машин растянулась на много километров.

После расчленения СССР и образования суверенной республики националистические власти Латвии, подстрекаемые Западом, вытравливали все русское из Риги. Музей Я. Райниса[10], в котором размещалась библиотека имени Валентина Пикуля, «выселил» библиотеку из своего здания. Усилиями Антонины Пикуль библиотека и небольшой музей Валентина Пикуля размещаются теперь в двух комнатах на четвертом этаже, предоставленных фирмой «Нелли».

Я приезжал и на годовщину смерти Пикуля через год. Состоялся большой вечер памяти Пикуля в Доме офицеров. Огромный зал был набит битком. Были не только военные, пришло очень много других рижан. Приехали из Москвы издатели, писатели, друзья Пикуля, которых после смерти у него оказалось очень много. Выступления уже длились три часа. Зал устал, люди не слушали выступающих, разговаривая друг с другом. В зале висел все заглушающий гул. Мы с Мариной украдкой поминали Саввича «Белым аистом», время от времени выходя из зала в «предбанник». И вдруг Антонина Ильинична объявила, что предоставляет слово мне – единственному художнику писавшему Пикуля с натуры, его любимому художнику!

Я вышел на трибуну. Зал гудел. Слов выступавших уже никто не слышал. И я, разгоряченный коньяком, набрался духу и набатным гласом отчеканил в зал такое, чего не мог повторить  публично больше нигде. Не могу написать и сейчас. Я сказал только несколько фраз. В зале после первой же фразы повисла совершенно гробовая тишина. Все, прервав свои междусобойчики, уставились на меня, как сейчас помню, круглыми и бессмысленными глазами. Тишина провожала меня  и когда я сходил с трибуны. Марина до сих пор вспоминает это мое выступление и улыбается, вместо слов  - только междометия.

Да, я сказал очень резко и в лоб то, что говорить публично в России нельзя, но меня извиняет то, что остальные известные лица нализались до такой степени, что несли в микрофон просто бессвязную ахинею, а один крупный военный издатель в роскошном белом костюме к концу вечера даже описался. Его выносили.

– А такой видный, представительный мужчина, - смеялась Антонина Ильинична.

Портрет Антонины Ильиничны

Одна из глав в книге Антонины Ильиничны Пикуль «Валентин Пикуль. Из первых уст» посвящена истории создания портрета Валентина Саввича.

Но в семье Пикулей есть еще один портрет моей работы. С полотна смотрит статная, умная, красивая и обаятельная женщина с проницательным взглядом - Антонина Ильинична. Обычно я, работая над портретом, начинаю с написания  глаз модели. Когда на чистом полотне появились лишь глаза Антонины Ильиничны, то Пикуль заявил, что более уже ничего и не надо.

– Я и так узнаю свою жену.

За ужином Валентин Саввич несколько раз вскакивал и уходил смотреть на начатый портрет. Возвращаясь, приговаривал:

– Это же ты, матушка, – он часто называл её матушкой.

Потом перенес портрет в кабинет, где мы ужинали.

– После портрета я тебя еще больше люблю.

Законченный портрет он повесил над своим рабочим столом.

Портреты Валентина Саввича и Антонины Ильиничны присутствовали на всех моих последующих выставках. Овеянные пороховой гарью Приднестровской войны в 1992 году эти картины пережили расстрел и штурм Парламента России черным днем 4 октября в 1993 году. По счастливой случайности портреты в пылающем здании практически не пострадали. Их не задела ни одна пуля и миновал огонь[11]. Мне кажется, и не без оснований, что портреты людей, которых я писал, создают как бы особое защитное поле, своеобразный экран, отражающий зло. В окружении своих картин на выставке я чувствую себя под надежной защитой.

С 2006 года портреты переехали на вечное хранение в Ригу[12]. Рига со своим немецко-русским обликом для меня навсегда осталась связанной с именем Валентина Пикуля.

После образования государства Латвия Антонина Ильинична осталась гражданкой России.

Глоггер, Малявка и Валька

Валентин Саввич в шутку называл внука Глоггером (отрицательный персонаж романа "Каторга").  Валя был тогда очень шаловливым малышом. Во время сеансов портрета он и носа в кабинет не показывал, но стоило работе кончиться, Малявка, как его называла Антонина Ильинична, был тут как тут. Гостя он рассматривал как свою законную жертву. Особенно ему нравилось забираться гостю на спину, обхватывать шею детским подобием двойного нельсона и, улучив момент, попытаться её сломать. Слава Богу, силенок у него было маловато, но я с опаской косился на приближение Малявки. Когда Валька слишком расходился, дед покрикивал на него. В такие минуты Валя молча исподлобья смотрел на деда, оценивая обстановку - можно ли еще пошалить или дед уже сердит? Маленький Валя слушался только деда.

По привычке я после смерти Валентина Саввича продолжал называть его Глоггером.

– Не надо, Анатолий, – однажды мягко попросила меня Антонина Ильинична. – Зовите его Валькой.

Тельняшка Пикуля

Про работоспособность Пикуля рассказывали легенды. У меня сохранилась тельняшка Пикуля, подаренная Антониной Ильиничной.

Удивительное дело. Первое время, стоило её только одеть, то у меня появлялась просто дикая работоспособность! Я работал, работал и работал. С течением времени такое действие тельняшки прошло. А однажды получилось так, что моя будущая жена заночевала у меня в мастерской, а там в это время было очень холодно. Я дал ей эту, очень теплую тельняшку. Наутро жена сказала, что ей всю ночь снился Пикуль. Она не знала, чья тельняшка, и не была знакома с Пикулем. 

Коллега

Мистикой овеяна жизнь портретов.

На одной из моих выставок мне предложили участвовать своими картинами в политическом шоу[13], заменив названия ряда полотен (в частности, «Бред пьяного демократа» переименовать в «Бред пьяного коммуниста»). В этот момент раздался треск. Я оглянулся и увидел, что портрет Пикуля сорвался и косо висит только на одной из веревочек. Я извинился и пошел поправить картину и больше к теме участия в политическом шоу уже не возвращался. Я понял, что Пикуль с того света предостерег меня от непорядочного поступка.

У меня много книг с автографами Пикуля, но удивительна одна лаконичная надпись на книге с романами "Каторга" и "Крейсера":

"Авторский

Анатолию Набатову

коллеге

В. Пикуль

XX век. Riga"

Коллеге???! У меня на тот момент еще не был написан ни один исторический очерк. Тогда мне казалось, что имелся в виду вообще патриотизм, то есть то, что мы оба работаем во имя России, поэтому я и назван “коллегой”. Спустя годы я понимаю, что Пикуль, сходя во гроб, более ясно прозревал будущее. Улавливал в нем более четкие контуры.

Сторица

На кладбище прощалась с Пикулем пожилая женщина, приехавшая из Питера. Бывшая редакционная машинистка.

Оказывается, когда в молодости у Валентина Саввича не было денег на перепечатку рукописи, она перепечатала два толстых тома «Океанского патруля» даром. Разбогатеешь, мол, отдашь. Да еще и перепечатывала исправления молодого автора.

Как знать, если бы не она, когда вышел бы первый роман Пикуля? И когда бы начался его взлет? Господи, этой скромной машинистке, сжалившейся над безденежным молодым писателем, воздалось такой сторицей!

Она с тех пор давно ушла на мизерную пенсию, но соседи удивлялись, откуда у бедной пенсионерки деньги? А деньги ей ежегодно высылал Пикуль. А если он высылал, то высылал! Она на пикулевский «пенсион» не только жила, она каждый год с мая по сентябрь снимала дачу в Комарово! Поддержка не прекратилась и со смертью Валентина Саввича и продолжалась до самой её кончины в конце 90 гг. Высылала уже Антонина Ильинична.

Вот уж, действительно, разбогател - отдал! 

Привет от Пикуля

Скульптор К., известный патриот, из записных, которые везде заседают и везде участвуют, подрядился делать памятник на могилу Валентина Саввича. Сего ваятеля Антонине Ильничне сдуру посоветовал я, и не раз впоследствии каялся в этом. Скульптор взял аванс – 30 тыс. рублей (еще старыми советскими рублями). Прошел год, второй, третий. Ни слуху, ни духу. Неожиданно для себя, встретив Антонину Ильиничну на приеме у спикера Парламента в августе 1993 года, ваятель растерялся и клятвенно обещал, что всё уже готово, осталось только отлить, на заводе, мол, все формы уже готовы. Я, устраивавший эту "встречу на Эльбе", надеялся на счастливый конец затянувшейся истории. Но ваятель-патриот опять как в воду канул. А директор литейного завода, которого Антонина Ильинична посетила, страшно удивился:

– Никого памятника Пикуля у нас не планируется, я ничего не знаю.

Время шло, по телевизору показывали, что «пропавший без вести» скульптор то там, то здесь памятники водружает: то Николаю II, то маршалу Жукову у Кремля… Так проходит еще время. Вдова уже поставила другой памятник и просит отдать деньги.

Тут скульптор вообще растворяется в пространстве и времени. По его телефонам отвечают, что, мол, уехал, а кто звонил  – ему обязательно передадут, «не сумлевайтесь».  Но… от него ни звука. Когда мы с Антониной Ильиничной неожиданно нагрянули к нему в мастерскую, то он и оттуда таинственным образом мгновенно исчез. Хотя вот только что был тут – еще окурок в пепельнице дымится!

Так прошло четыре года.

Пасха 1994 года. Я с Владимиром Б. вхожу в церковь недалеко от Сухаревки и вдруг вижу "пропавшего" скульптора стоящим в первых рядах с благостным лицом. В принципе, наплевать на жуликоватого патриота, но и такой случай упускать жалко. Мы написали записку "Привет от Пикуля" и передали её по рядам.

– Восстав из мертвых, смертью смерть поправ!!! – гулко разносилось под древними сводами храма. Скульптор, глядя на записку нервно дергался.

Этот деятель, здоровый и еще не старый мужчина, возглавлявший крупную общественную организацию России и считающийся очень православным человеком, внезапно скончался в 2006 году. Нельзя обворовывать вдов и сирот. Этот грех относится к смертным. И Бог отнимает талант: более убогой конной статуи, которую он водрузил у Красной площади в Москве, я в нашем искусстве не знаю. 

Носильщики

Весна 1991 или 92 года. Ленинград, Варшавский вокзал.

Антонина Ильинична уезжает обратно в Ригу. Она увозит с собой авторские экземпляры только что вышедшего пикулевского многотомника. Тираж большой, и авторских экземпляров очень много. Мы с Володей Бельковым[14], нагруженные пачками книг выше головы, сопровождаем её до купе. А надо сказать, что это было время, когда обильно народившиеся коммерсанты еще не научились арендовать товарные вагоны, а просто покупали для своего товара купе пассажирского вагона. За торгашами охотились стражи порядка. А тут мы с пачками книг, как с хоругвями, торжественно шествуем по перрону. За нами увязывается милиционер и, тоже торжествуя, влезает в купе:

– Что за товар? Где накладные?

– Какой товар? Это авторские, – и Антонина Ильинична растерянно стала рыться в сумочке в поисках издательских бумаг.

– Какие еще авторские! Вы даже носильщиков наняли!

– Вот первый носильщик, – подал голос я.

Послышались тяжелые шаги, и в купе, грубо вдвинув милиционера внутрь, стала пролезать огромная стопа пачек. За ними показались широкие плечи с погонами, сверкнула адмиральская звезда.

– Куда? – и статный адмирал поставил книги в угол сиденья. Повеяло коньячным запашком.

– Второй носильщик.

И в двери просунулась стопа книжных пачек поменьше. Сверкнули две адмиральские звезды, и второй, еще статнее и величавее первого – грудь колесом, адмирал опустил книги на сиденье. Купе быстро наполнялось запахом коньяка. Стало очень тесно.

– Третий!

К купе грозно приблизилась чеканная властная поступь, как у пушкинского Командора. И свет в дверях застил бравый, молодцеватый, насквозь проконьяченный огромный адмиралище с тремя звездами и одной маленькой пачкой книг. Купе мгновенно пропиталось ароматом коньяка.

– Времени мало! – скомандовал трехзвездный адмирал и, не обращая внимания на милиционера, выудил бутылку коньяка. – Где стаканы?

Антонина Ильинична, бросив поиски бумаг, расставляла пластиковые стаканчики.

Милиционер тихо растворился. А у кого еще могут быть в носильщиках адмиралы? Только у вдовы Пикуля.