Я не хотел писать об октябре 1993 года. Слишком трагическая дата. Но вот попался мне один документ - знаменитое «письмо 42-х». Наверное, многие впомнили его - слишком страшно выглядит это требование устроить акты массового террора от лиц, которые до этого практически непременно говорили нам о гуманизме, об уважении к личности, свободе слова и тому подобное. И вот, эти люди, «совесть нации», внезапно призывают к тому, чего, казалось, можно ожидать только от самых отъявленных экстремистов. Абсурд, как он есть.
Но если рассмотреть эту ситуацию подробнее, то можно увидеть, что этот абсурд - мнимый. И что «письмо 42-х» не есть некий артефакт или результат помутнения рассудка. Нет, оно было абсолютно естественным в данной ситуации. И предпосылки к его появлению возникли задолго до того, как Ельцин подписал свой указ №1400. Но для того, чтобы понять это, следует сделать некоторое отступление.
Нас удивляет, что писатели предполагали саму идею террора. Но ведь именно террор является одной из важнейших функций государства, как такового. Дело в том, что государство в классовом обществе выступает, как инструмент обеспечения интересов правящего класса. И террор или запугивание всех, кто эти интересы может поколебать, является для него первоочередной задачей. В число "запугиваемых" входят, кстати, не только, и не столько революционеры, но и преступники всевозможных мастей, воры, грабители и мошенники, которые покушаются на «священную частную собственность» и неприкосновенность личности. При иных вариантах классового общества туда могут входить и иные представители рода человеческого, например, в феодальном обществе, где важна религия, очень опасны еретики.
Но, вне зависимости от того, что является преступлением, важно одно - государство всеми силами обязано не просто наказать лиц, уже его совершивших, но оно еще более обязано не допускать подобного в будущем. Именно поэтому террор - то есть устрашение - есть важнейшая обязанность государства. Именно поэтому с самого своего начала буржуазное государство подвергает жесточайшему наказанию самые незначительные проступки против собственности - казнит детей, укравших кусок хлеба ради того, чтобы не умереть с голоду. Нам это кажется ужасным - а это не наказание, но акт террора против тех миллионов детей, которые еще это не сделали. Они должны железно видеть основы общества и следовать этим основам - если хочется есть, то надо идти работать за гроши на хозяев жизни.
Поэтому террор власти не является особым случаем, а есть норма, присущая классовому обществу изначально. Единственно, что может противостоять ему - это организованное сопротивление низших классов общества. Именно оно способно заставить государство изменить свое отношение к насилию как универсальному способу решения проблем, и заставить его применять иные методы, например, попытаться искать консенсус интересов всех слоев общества. Но если рассуждать логически, то при определенном соотношении сил становится возможным не только давление низших классов на государственное устройство, но и изменение самой основы общества в сторону обеспечения интересов низших классов - то есть революция.
Революция лишает смысла само деление на высшие и низшие классы, создавая общество единства интересов. Смысл в государстве в таком случае теряется, и оно может быть демонтировано, как ненужный элемент. Именно это называется «отмиранием государства». Но тут есть одна тонкость. Так как изменение общественных основ по определению долгий процесс, то этот демонтаж государства занимает тоже весьма продолжительное время. В этот момент - когда меняется классовая структура и перестраивается бесчисленное количество общественных подсистем, - государство, как элемент, еще существует. При этом цель его определяется уже по-другому - как обеспечение стабильности существующего общества - то есть, то же самое, как и раньше, но не в интересах правящих классов, а в интересах общества в целом. Это в идеале, ну а в реальности может происходить и нечто иное - учитывая, что государство как элемент классового общества неизбежно приводит к воспроизводству элементов прежних систем.
Впрочем, тут нет смысла вникать в тонкости теории. Важно одно - государство есть элемент обеспечения интересов. Чьих - всего народа или правящих классов, - определяется общественным устройством. Можно принять, что в СССР после революции сложилась система, когда государство работало, пусть худо-бедно, но на общий результат. Опять же, подробно разбирать ее, объяснять суть идеи «диктатуры пролетариата» и развитие выстраиваемой системы по мере строительства советского общества, надо отдельно, равно как отдельно надо рассматривать роль пресловутой номенклатуры - речь тут не об этом. Пока же можно в «первом приближении» считать, что четко выраженных социальных групп, интересы которых должно было обеспечивать советское государство, не было.
Но для вновь выстраиваемого после 1991 года буржуазного государства ситуация была иной. Разумеется, данное государство обязано было выражать интересы буржуазии, но проблема осложнялась тем, что классообразование только началось, сложившихся классов еще не было. В обществе была заметная дезориентация - огромное количество граждан считало себя представителями условных высших классов, на самом деле, ими не являясь. Это, например, научная элита, инженерно-технические работники и прочая интеллигенция, которые переносили свой высокий статус советских времен на новую ситуацию. Реальную свою нищету они считали явлением сугубо временным, также как и неимоверную роскошь «новых русских» и бывших «зародышем» настоящей буржуазии. Прошло немало времени прежде, чем до интеллигенции дошло - при капитализме правит тот, у кого есть капитал.
Именно подобное состояние объясняет ситуацию 1993 года. Раз классовое разделение общества еще не сложилось, то огромное количество всевозможных социальных групп считало себя «аналогом» «правящих классов».
Теперь переходим к тому, ради чего было сделано это отступление - к «писателям». Дело в том, что в условиях бесклассового советского общества не просто интеллигенция выделялась в отдельную социальную группу, но и среди нее было свое деление, например, выделялась группа так называемой «творческой интеллигенции». Ее отличала довольно специфическая форма взаимоотношения с работодателем - гонорар или иные выплаты, отличающиеся от «стандартной» формы (оклад/премия), при этом отчуждение у творческих работников было наименьшим среди всех советских граждан, а свобода действий - наибольшей. Можно сказать, что по многим показателям творческие работники были самой «буржуазной» группой среди советского народа.
Именно поэтому эта группа не только оказалась в первых рядах сторонников реставрации буржуазии, но, во многом, считала себя кандидатом на «новую буржуазию». Даже можно сказать, кндидатами на «новое дворянство», потому что структуру классового общества эти граждане представляли себе слабо, и считали себя аналогом «просвещенных помещиков» прошлого. Они хотели «железной рукой» вводить среди масс «культуру», прививая им «настоящие западные ценности». Видя себя в качестве властителей, творческие работники приветствовали любое движение к усилению классового расслоения, отделяющего их от ненавистной массы. Именно среди них Ельцин нашел наивысшую поддержку, превышающую даже ту, что он имел среди представителей госбюрократии.
Это не означало, что творческая интеллигенция оказалась в числе основных бенефициаров вновь восстановленной буржуазной системы. Нет, конечно. Формирование классового общества шло по своим законам, абсолютно не связанным с представлением позднесоветского человека. Но в 1993 году понимания этого еще не было.
Таким образом, можно сказать, что писатели, актеры и музыканты, подписывающие «письмо 42-х» и призывающие с экранов телевизора к началу массового террора, выражали свой «классовый» интерес - то есть интерес, казавшийся для этой группы наиболее отвечающим ее нуждам. Они видели себя в качестве хозяев жизни (пусть даже это хозяйствование и было иллюзорно) - и для них неповиновение масс было страшным. Они видели не просто «коммунистическую угрозу» в жалких попытках отдельных сил апеллировать к идеям социальной справедливости - они видели мужиков, врывающихся в родные им помещичьи усадьбы и устраивающих из храмов конюшни.
Конечно, можно сказать - ну мало ли кому что кажется? Считают артисты и писатели себя «новым дворянством» - ну пусть и считают. Могут себя считать хоть императорами вселенной - некоторые, вон, Наполеонами себя считают - но ничего это не меняет. Единственное место для современного «Наполеона» - в соответствующей палате с мягкими стенами…
Но дело было не столь просто. Не только творческая интеллигенция считала сама себя «солью земли» - важно было то, что это мнение было общепринятым.
Дело, опять же, в ситуации, сложившейся в поздний период существования советского общества. Тогда, в мире, где никто не мог стать реальным «хозяином» и подмять под себя огромное количество людей, превосходство ограничивалось только моральным положением. Раз «высшие» не могут заставить «низших» выполнять их волю, раз они не способны превратить общество в инструмент, выполняющий только их капризы, обрекая остальных на нищету, то никто не видел опасности в том, чтобы часть людей воспринималась как абсолютные авторитеты. Как дети не видят опасности в своих «вожаках по играм», принимая «абсолютную» их власть (потому что эта «абсолютность» четко ограничена игровыми реалиями), так и советские люди вполне принимали верховенство «творческой интеллигенции». Если учесть, что творческая интеллигенция, как показано выше, находилась в ином, по отношению с основной массой людей, положении - над ней не было, формально, никакого начальства и она казалась свободной, то ее моральный авторитет стал подавляющим.
Для масс мнение какого-нибудь писателя или артиста могло значить много больше, нежели мнение представителя реальной власти. Власть то считалась «опасной» по определению (хотя реально опасной власти они тоже не видели до 1993 года). А вот академик Сахаров мог приниматься как абсолютная вершина общественной пирамиды - ведь ничего плохого от академика они получить не могли. Поэтому ситуация в конце советского периода была парадоксальной - люди, не имеющие никаких реальных рычагов власти, оказывались вверху «пирамиды общественных представлений», в роли «жрецов абсолютной истины». Это мы сейчас можем видеть, как противоречивы все утверждения Сахарова или Лихачева, как наивны и смешны представления Басилашвили или Ростроповича - но тогда, в конце 1980 - начале 1990 годов они были истиной, изрекаемой пророками…
Именно это, а не простое самомнение творческой интеллигенции, поставило ее в положение, когда, казалось, для нее открыты все вершины власти. Особенно после того, как сдерживающие факторы в виде советской власти были убраны. Творческие работники бросились конвертировать свою «моральную» власть во власть реальную…
И столкнулись с реальностью. Оказалось, что своим «высоким положением» они обязаны только особенностям советского общества, а в обществе буржуазном ситуация совершенно иная. И бывший бандит, обладающий деньгами, гораздо важнее всех писателей и артистов. Бывший советский начальник, успешно конвертировав свое прежнее место в место в новой структуре, становится успешным предпринимателем, а сотрудник силового ведомства оказывается более важным, нежели все «бывшие пророки». 1990-е стали моментом истины, когда бандиты, номенклатурщики, «менты», «кэгэбэшники» и прочие лица, занимавшие в «моральной пирамиде» конца 1980 низшие места, стали истинными хозяевами жизни, а творческая интеллигенция оказалась в единственно пригодной для нее роли - в роли шутов, исполнителей воли хозяев.
Но в начале 1990-х годов данная ситуация была еще не очевидна. Общественное сознание - вещь очень инерционная, и позднесоветские представления были еще очень сильны. И творческая интеллигенция тогда была не просто социальной группой, стремящейся урвать себе кусок от общего пирога, но все еще сохраняла прежнее положение «властителей умов». Таким образом, писатели, подписывающие требование к правительству, чувствовали себя реальной силой, которая во имя «высших ценностей» просто обязана дать обществу «единственно верное направление».
Таким образом, все оказывается на удивление логичным - и требование к установлению режима массового террора, - ведь именно это от государства и ждут, тем более, в условиях, когда сопротивление этому ничтожно. И группа, оказавшаяся наиболее радикальной - ведь писатели и прочие творческие интеллигенты - это не просто группа лиц, волей случая оказавшаяся на вершине политического Олимпа, но группа, обладающая, по ее собственному мнению, абсолютным авторитетом. Если власти и новые собственники еще хоть как-то боялись выступлений масс, то «творческая интеллигенция» этого не боялась - она, по определению, была выше масс. Именно отсюда весь этот столь высокий радикализм, доходящий до откровенно фашистских высказываний.
Это воззвание оказалось последним, которое данная группа смогла столь четко сформулировать. Победа Ельцина означала, что капитализм победил окончательно. Отсюда, чем дальше, тем менее важными становились позднесоветские реалии. Классовая структура общества оказывалась единственно важной, и больше никогда творческая интеллигенция уже не могла считаться претендентом на место властителей дум общества. Она оказалась в единственно пригодной для капитализма роли - в роли обслуги настоящих хозяев. Именно их мнение отныне и обязаны транслировать «творцы». А собственное мнение «творцов», мнение представителей определенной социальной группы, остается лишь одним из общественных факторов, мало что определяющим.
Поэтому мало кого волнует - что сказал, скажем, Быков, или, скажем, Лимонов, Лукьяненко или Чхартишвили. То же можно сказать и об артистах, художниках или музыкантах. Это - их частное мнение. И пусть уровень жизни этих людей много выше, нежели у писателей, артистов или художников советской поры, никто уже, включая их самих, не считает, что они могут являться властителями. Равно как и претензии того или иного писателя на роль морального авторитета кажутся сейчас не более разумными, нежели претензии на это какой-нибудь звездочки из «Фабрики» или члена «Comedy Club». Пускай каждый занимается своим делом и не пытается занять место хозяев, которое давно занято хозяином настоящим - капиталом.
Поэтому вряд ли кто воспримет теперь серьезно мнение этой группы - оно имеет не большее значение, нежели мнение иных представителей «офисного планктона». «Письмо 42-х» в нынешнем варианте невозможно - никто кроме крупной буржуазии не имеет столь значительное количество сил, чтобы идти на прямое нарушение «социального консенсуса». Сегодня все требования мелкобуржуазных сил имеют стандартный вид «за все хорошее, против всего плохого», с обязательным включением фраз дежурного гуманизма. Решать, кого казнить, а кого миловать - деятели культуры больше не могут. И это, если честно, правильно.
А нам, вспоминая и ужасаясь тому, что было, надо навсегда запомнить этот «эксперимент». И навсегда отбросить мысль о том, что можно поставить над обществом некий ареопаг высоконравственных блюстителей, «совесть нации», которая, якобы, сможет наставлять нас на «путь истинный». Мы должны четко понимать, что под «путем истинным» эта «совесть» будет видеть только то, что выгодно лично ей. И ради этого она будет готова на все, что угодно. Вот это и должно стать самым важным выводом на будущее…
|
|
|
Рейтинг: 4.97, Голосов: 39
|
|
|
