По Интернету разошлась взрывная новость с сайта islamnews.ru о чудовищном эпизоде в Ингушетии.
Род фамилии Далиевых объявил кровную месть полицейским Магомеду Б. и Тимуру К., работавшим по ограблению ингушского филиала «Россельхозбанка», откуда было похищено 12 млн. рублей. По подозрению в ограблении в местный отдел полиции были доставлены Марьям Далиева и её муж Магомед. Их допрашивали и пытали в течение суток. Магомед, не выдержав пыток, умер.
«Это нелюди», – говорит о причинах кровной мести один из представителей тейпа Сараждин Султыгов.
Со слов Марьям Далиевой, работавшей кассиром в банке, через несколько часов бесплодных угроз и пыток, полицейские решили действовать жестчё:
– Надели чёрный пакет на голову. Оставили отверстие, чтобы чуть-чуть дышать. Надели провода на пальцы рук, потом на пальцы ног и стали бить током… Били по голове со словами: «Хочешь услышать крики твоего мужа?»
Тем временем к дому Далиевых подъехало несколько машин с вооружёнными людьми в масках. Понятых пригласили туда лишь через два с половиной часа после обыска.
По словам свидетелей, в дом подбросили две гранаты. Кроме того, как рассказывает Марьям, полицейские украли из квартиры деньги, около 170 тысяч рублей, которые супруги собирали на искусственное оплодотворение…
Я попросил прокомментировать эту новость моего старого друга, бывшего следователя по особо важным делам Московской прокуратуры, сейчас работающего адвокатом. И вот что он сказал.
Это все даже не криминал – это политика, которая началась еще в 90-е и победоносно завершилась в середине 2000-х. Ее смысл: четко разделить всех преступников на две категории – кого можно карать по закону, кого нет.
В конце 90-х я закрыл в зверинец Петровки-38 самую кровавую банду того времени по имени «Нефсам» (Нефть Самары), полтора десятка уродов, на каждом из которых висело не по одному трупу. Собрал все доказательства – и вдруг мне в кабинет звонит сам Черномырдин: «Эти люди сегодня нам нужны на воле». Я как процессуально независимое лицо ответил обтекаемо, не думая их отпускать. Но прихожу на очередной допрос на Петровку – а мне говорят, что все фигуранты уже выпущены по высшему приказу. Причем один из них еще имел наглость позвать меня в ресторан «Прага» на банкет по случаю его освобождения!
Я ничего не смог с собой поделать – написал рапорт на увольнение. Такие же рапорты в период с середины 90-х по середину 2000-х написали все мои самые толковые коллеги – следователи и опера.
Реформа суда, который держался дольше всех, проведенная под патронажем фонда Сороса, добила и этот конечный пункт нашего правосудия. Запрет зачитывать заочно показания свидетелей привел к тому, что их стали беспощадно убивать. Раньше гарантией жизни свидетеля были как раз эти показания: как только он их дал, бандиту он уже неинтересен. А стало ровно наоборот: дал показания – значит, будешь убит, чтобы не выступил в суде.
Таких норм, давших преимущества преступникам перед законопослушными гражданами, стало до хрена. Но главным ударом по правосудию стал суд присяжных. В наших реалиях, при совершенно неподготовленном законе на этот счет, этих 12 дилетантов, часто самого маргинального происхождения, стало легче легкого скупить по 100 долларов за штуку. Что и творится сплошь и рядом.
Теперь по этому ингушскому делу.
В мое время в органах тоже были самые разные люди, включая тех, кто выбивали показания под пытками – побоями, «слониками», то есть противогазами с зажатым шлангом. Но их было крайне мало.
Пытки – это роспись в непрофессионализме. Я никогда к ним не прибегал, у меня была тысяча хитростей, как подвести злодея к признательным показаниям. Я могу 15 минут смотреть не мигая в переносицу человека, замучаю его вопросами, словлю на мелочи, выну душу – и он обязательно поплывет. За свою практику я засадил сотни убийц – и ни один из них никогда не имел ко мне претензий: дескать мы убегаем, ты нас ловишь. Ты нам никогда не врал, не обещал ложных свиданок, не пытал в камере.
Сегодня же вот что происходит. Настоящие профессионалы практически ушли их органов. Но работать-то все равно надо, с преступностью бороться надо! И эта борьба часто идет путем запугивания, пыток, шантажа. Злодеям чуть не в открытую предлагают откупиться, а если за ними стоит чья-то могучая спина – и вовсе взятки гладки.
Плюс к этому еще и перетряски в руководстве… Мой успех на службе следователя еще был обеспечен тем, что меня принципиально прикрывали вышестоящие начальники. Жалоб от адвокатов на меня было море, но начальство знало, что я действую законно, поэтому не подводило меня, а я – его. В работе следователя полно щекотливых моментов, и я знал, что всегда могу прийти к прокурору и честно выложить ему все карты на стол.
А когда в руководстве ералаш, сегодня он прокурор – а завтра государственный преступник, какое может быть доверие?
Но раскрывать-то дела надо! Сейчас идет борьба за «галочки»: затянешь дело – попадешь под выговор, а там и под увольнение. Никто не верит никому, моральной связки опер-следователь-суд, которая когда-то помогала убирать на зону бандитье, больше нет. Вот низовой состав, сегодня чаще всего профнепригодный, и выколачивает признания любым путем.
Я не могу, не зная подлинных деталей, оценивать этот случай в Ингушетии. Но зная ситуацию во всей правоохранительной системе, могу точно сказать: у нас с ней сегодня все очень неблагополучно.
Чтобы эта система работал на благо общества, нужна твердая государственная политика: преступников, независимо от их крыш и партийной принадлежности, сажать; невинных защищать.
Если этой простой формуле будет дан зеленый свет, в органы вернутся настоящее профессионалы, которым для раскрытия дел не нужны ни избиения, ни «слоники». И такие ужасы, как этот ингушский эпизод, навсегда канут в лету.
|
|
