Новым коммунистам предстоит создать новые, бескомпромиссно революционные оргструктуры

Несколько месяцев назад получил я письмо от Владимира Бурдюгова с предложением поучаствовать в дискуссии вокруг понятий «социализм», «коммунизм». Казалось бы, нет уже социализма, и советского строя, и никто уже не идет к коммунизму; казалось бы, эти понятия безраздельно принадлежат истории, а споры и дискуссии вокруг этих вопросов не утихают, не становятся тише. Поистине, мало найдется вопросов в  левой идеологии, вокруг которых сломано столько копий и будет сломано еще в будущем. И это очевидно - понятия-то стержневые. И опыт самый что ни на есть реальный. Миллионы людей мучает мысль – почему после семи десятилетий развития общества по одному пути все вдруг рухнуло, почему с таким трудом выстроенный и такой кровью выстраданный мир вдруг в считанные годы перестал существовать, казалось бы, безвозвратно канув в Лету? Неужели жизнь трех-четырех поколений оказалась напрасной? В чем суть того, что было? И в чем причина того, что то, что было, вдруг перестало быть? Заговор США? Экономический кризис? Отрыв правителей от масс? Неразвитость производительных сил? Отсутствие «нового человека»?

Определений социализма достаточно много, и все они отличаются разнообразием. Описаний механизма его возникновения и развития тоже немало. Но стержневую суть встретишь не в каждом. В основном это повторение поверхностных, очевидных истин. Или абстрактное философствование. Или повторение пропагандистских штампов времен Суслова – а порой и времен Сталина. Или закономерные для периода всеобщей реакции проявления вроде изысканий на тему «русского социализма как решения русского вопроса». А сути как не было, так и нет. Да, попадаются модели эмпирически адекватные, но они не отражают суть механизма. Как эпициклы в докоперниковской астрономии, позволяющие довольно точно вычислять положение планет на небесной сфере, но не позволяющие понять причину, физический смысл изменения их положения. Где то звено в общественной науке, где тот стержневой параметр, который позволит найти ответы на вопросы о сути социализма и советского прошлого – и шире – на вопросы о социальной справедливости, прогрессе?

Придется поднять вопросы, которые, как правило, поднимать считается признаком дурного тона, даже чем-то нечистым, что многие стараются обходить стороной. Но, посмотрев правде в глаза и назвав вещи своими именами, можно прояснить, кто виноват и что делать. Почему бы для достижения определенности не попытаться ввести понятийный и исследовательский аппарат одной из естественных наук – сравнительно молодой науки - в рассмотрение общественных проблем, в частности, проблемы социализма?

Когда-то все школьники Советского Союза должны были учить наизусть известный отрывок из повести Николая Островского «Как закалялась сталь». Тот самый, что о смысле жизни. «Самое дорогое у человека - это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества». Интересный, кстати, вопрос – освобождение от кого? Или от чего? От буржуев? От царей? От эксплуатации в общем смысле? Ближе к истине, думается, – освобождение от отчуждения. То, о чем писал ранний Маркс...

А есть еще один вариант. И этот вариант – освобождение от животной сущности человека.

Как говорится, «человек – это общественное животное». Без шуток. Увы, надо признать, что большинство людей предпочитает животные нормы поведения. Когда разум, рациональное начало, логика, призывает к одному, а инстинкты – к другому, предпочтение чаще всего отдается инстинктам. Инстинкты торжествуют над разумом, казалось бы, даже тогда, когда инстинктивный выбор противоречит рациональным интересам человека. Разум – всего лишь «технический инструмент» для удовлетворения потребностей, продиктованных инстинктами. Для многих, очень многих, инстинкт в целеполагании имеет безусловный, безоговорочный приоритет над рассудком, над логикой, над рациональным началом.

Вначале немного понятий и определений. Наука, изучающая инстинкты и модели поведения на их основе, носит название этология. Степень проявления инстинктивной мотивации в поведении человека – примативность. Проще говоря, чем больше в человеке животной сущности, тем он более примативен, и наоборот. Можно ввести еще одно определение: антипримативный – тот, кто не просто низкопримативный, но еще и сознательно ненавидит животные принципы в межличностных отношениях, животное начало в людях, основанные на животных принципах присвоения социальные системы, и готов специально работать и бороться за то, чтобы «зверье знало свое место».

Собственно, основа чувств и эмоций – это инстинкты. Само по себе еще наличие богатых чувств не дает возможности оценить, насколько данный человек является прогрессивным или реакционным, полезным или вредным для окружающих. В данном случае ключевым критерием является степень проявления исключительно вредного и нежелательного для человека, для человеческой цивилизации, инстинкта – инстинкта эгоистического доминирования, инстинкта присвоения по рангово-силовому критерию.

Здесь опять необходимо сделать теоретическое отступление в науку этологию. Приведем хрестоматийный пример, которым этологи иллюстрируют модель проявления инстинкта доминирования. Если поместить группу мышей в ограниченное пространство и установить за ней наблюдение, то вскоре можно выявить интересные закономерности. Например, если давать этой группе корм, то можно заметить, что каждый раз лучшие куски достаются одним и тем же особям. Эти же особи занимают лучшие места, на них приходится наибольшее количество спариваний с самками. Другие мыши довольствуются тем, что осталось от первых, следующие – тем, что осталось от вторых, и так далее. Таким образом, доступ к ресурсам определяется местом в этой иерархии. А место, очевидно, определяется способностью урвать, отняв у других, поставив их в приниженное по сравнению с собой положение, «построить» под своим началом. Не всегда, кстати, даже у животных способность урвать зависит напрямую от физической силы – скорее от ранговой наглости, способности подчинять других, демонстрировать свое превосходство, а также формировать команды, альянсы, плести интриги. Например, подобная «культура» очень хорошо развита у павианов, да и у других обезьян – ближайших биологических родственников человека.

При этом высокоранговые особи группе мало что дают полезного. Они не осуществляют снабжение ресурсами, даже не всегда воюют с внешним неприятелем. Их условная «полезность» в том, что они «держат все в кулаке», олицетворяют власть, вершат суд, поддерживают порядок – разумеется, порядок в их эгоистических интересах, элитарный порядок. Ничего не напоминает?

Будем считать, что с точки зрения последовательного коммуниста, прогрессивного человека, безусловным злом и проявлением реакции является порядок вещей в обществе, аналогичный вышеописанному, изучаемому этологами. Тот порядок вещей, при котором наиболее «сильные» в ранговом смысле эгоистически присваивают себе ресурсы, отрывая у других. Порядок, при котором эти высокоранговые эгоистически подчиняют себе «менее ранговых» в своих шкурных интересах, но не в интересах подчиняемых – обретая возможность решать их судьбу и принимать за них решения, которые они обязаны выполнять, опять же в интересах высокоранговых. Тот порядок вещей, при котором складывается иерархия эксплуатации, отчуждения и присвоения, работающая по указанным принципам. Наконец, тот порядок вещей, при котором указанные принципы и лежащие в основе реализации этих принципов инстинкты возводятся как в закон, так и превозносятся в общественном сознании, внедряются в культуру и так далее. Напомним, в этой системе наиболее высокоранговые определяют правила распределения ресурсов в своих интересах, а количество присваиваемого определяется преимущественно способностью урвать у общества (конечно, с учетом установленных ограничений), а не дать обществу. Проще говоря, коммунист должен быть принципиально «антипримативным», иначе это не коммунист.

Наверное, понятие «совесть» тоже в этом ряду. Очевидно, что коммунист без совести – также не коммунист. А очень многие люди вообще не знают, что это такое - совесть. И, несмотря на это, а может, и благодаря этому, распоряжаются судьбами тех, у кого с совестью все в порядке. А такого быть в принципе не должно, это позор для общества – когда звери правят людьми. Это дико.

Собственно, вся история человечества – и, разумеется, дочеловеческой эпохи даже в большей степени – это история эволюции именно этой, доставшейся нам в наследство от животных, схемы построения общества и присвоения ресурсов в этой схеме. При этом следует заметить, что степень жестокости проявления основных принципов построения данной схемы, степень личной зависимости низкоранговых от высокоранговых также эволюционировала с течением времени в зависимости от степени развития производительных сил, способа производства и, соответственно, общественно-экономической формации. Например, для аграрного способа производства характерной была личная зависимость непосредственного производителя от владельца средств производства (рабство, крепостная зависимость). При индустриальном способе производства – наемный труд. Соответственно, степень проявления животных принципов присвоения - если можно так выразиться, степень общественной примативности - с течением времени, по мере развития производительных сил и производственных отношений, очень медленно, но неуклонно снижается. Это процесс закономерный и объективный. Различные исторические события – восстания угнетенных, революции, приход к власти прогрессивных правительств – отражались на воображаемом графике функции «общественной примативности» резкими падениями вниз по сравнению со «средней линией», которая сама по себе снижается с течением времени, но медленно. Однако эти падения продолжались недолго – либо в результате мятежей, перерождений и внешних интервенций прогрессивные для своего времени, «низкопримативные» режимы оказывались свергнутыми, либо снижающаяся «общая кривая» рано или поздно «нагоняла» «локальную кривую». Контрреволюции, реставрации, реакционные перевороты соответственно, временно «поднимали» «кривую примативности».

К примеру, Великая Французская революция конца XVIII века, свершившаяся благодаря достаточному уровню развития буржуазных производственных отношений, осуществила с помощью политических, административных механизмов значительные для своего времени социальные преобразования, выразившиеся – если пользоваться применяемыми в данной статье критериями - в качественном снижении степени «общественной примативности». Но отсутствие должного базиса, то есть адекватных новой формации производительных сил – крупного машинного производства – привело к временной реставрации политической надстройки, соответствующей прежней формации. Окончательно новые общественные отношения и политический строй победили во Франции именно с развитием крупного машинного производства. Но история, однако, знает примеры устойчивого многовекового существования буржуазных государств с республиканской формой правления – например, Венеция, Флоренция, Нидерланды. По всей видимости, устойчивость их социальных структур, опередивших в своем развитии основной «тренд» того времени, заключается в относительной слабости аграрного сектора по сравнению с торговлей и мануфактурным производством в силу географических особенностей. Очевидно, что там, где доминирует торговля и промышленное производство, пусть и мануфактурное, немашинное, там места феодальным социальным структурам нет. В иных странах, чтобы выправить соотношение в структуре общественного производства в пользу тех сегментов, которые адекватны капитализму, а не феодализму, и, соответственно, прийти к соответствующим социально-политическим изменениям, приходилось дожидаться именно появления крупно-машинного производства. В странах, где доминирующей отраслью является добыча полезных ископаемых, особенно углеводородов, напротив, чрезвычайно сильны феодальные пережитки, а кое-где и по сей день живет и здравствует феодальная власть, включая абсолютную монархию.

Все это - иллюстрация развития общества по «классическому» пути – с эгоистическими ранговостью и присвоением; с эксплуатацией - в той или иной форме, в той или иной степени - но с эксплуатацией. Конечно, степень эксплуатации в человеческой цивилизации по мере развития общества снижается, но не исчезает. Очевидно, она естественным образом исчезнет с победой следующего после индустриально-капиталистического способа производства. Тогда же степень «общественной примативности» снизится до соответствующего уровня. И одержит победу соответствующее общественное сознание.

Однако данное развитие событий не исключает теоретической (и, как показала история, практической) возможности более или менее длительного существования «необычных» социальных структур, которые по степени своей «общественной примативности» радикально, качественно отличаются от современных им «классических» структур. Отличаются именно отсутствием эксплуатации «высокоранговыми» «низкоранговых», «господами» «простых людей» в своих личных эгоистических интересах. Несмотря на наличие злоупотреблений, коррупции и прочих «высокопримативных» проявлений, которые на самом деле резко противоречат сути таких структур, в них данный «животный» механизм выстраивания в иерархию, эгоистического подавления и присвоения ресурсов официально находится вне закона. За это высокоранговые высокопримативные особи и ненавидели, и ненавидят, и будут ненавидеть соответствующий общественный строй. По этой причине они боролись, борются и будут бороться против него. Бороться за то, чтобы они, как в «классических» системах, могли бы эгоистически доминировать и присваивать ресурсы по ранговым критериям на официальных основаниях. Странно было бы от них ожидать чего-либо иного.

Вот мы и подошли к определению социализма, к раскрытию его сути. Подошли, быть может, несколько с иной стороны, нежели подходили раньше. Первыми, кстати, на эту тему заговорили недоброжелатели социализма. Хрестоматийным, классическим изложением проблемы стали высказывания врача-кардиохирурга, пожелавшего вдобавок к своему основному роду деятельности примерить тогу социального философа – Николая Амосова. Через год после предательского развала СССР в своей статье «О природе человека» он выступил с обоснованием закономерности краха социализма. Мол, «я бы выбрал социализм, но природа человека не допускает его, потому его никогда не было и не будет». По его мнению, «биология человека пока еще сильнее разума», «по главному качеству - силе характеров, что определяет способность к напряжениям, 10 процентов самых сильных отличаются от 10 процентов слабых в 3 раза» (очевидно, то, что этологи называют «ранговым потенциалом»). Также, по его подсчетам, значимость идеологических убеждений - словесных формул, привитых обществом: «хорошо – плохо» и «как надо» - оценивается в 30 процентов от чувств, а воспитуемость как возможность изменения врожденных потребностей, оценивается в 25 процентов. Интересно, кстати, было бы ознакомиться с оформленными по всем правилам научными работами, на основе которых делаются подобные выводы. Или это выдача собственной идеологической позиции за научный факт?

Амосов считает: «Если учесть, что эгоизм и альтруизм соотносятся как 10:1, то чего стоят всякие фантазии по части "сделаем революцию, изменим условия, наладим воспитание и создадим идеальное общество"? Нет, в ангелочков граждан не переделаешь». И тут же он выдает – не может не выдавать в силу его очевидности – утверждение о том, что на самом деле все люди разные: «Во-первых, лидеров и крайних эгоистов - меньшинство. Им противостоит масса средних и слабых, у которых есть потребность объединяться против насильников и властолюбцев. В этом - надежды демократии. Во-вторых, существуют лидеры-альтруисты, они могут и сами организовывать общество так, чтобы «был порядок», не стесняясь использовать страх, убеждения и обман».

А вот еще интересно: «Сильные и лидеры всегда счастливее, особенно при капитализме. Социализм не дает им развернуться, на том и проигрывает вся система. Слабым лучше при социализме: мало платят, но жить надежнее». Кто бы сомневался насчет счастья «сильных и лидеров». А о том, в какой системе слабым («низкоранговым») платят меньше, пусть судят они сами, сравнив уровень дохода (включая и безоговорочно необходимые каждому блага – жилье, медицину, образование) при социализме - и сейчас. И выиграла ли «вся система», когда высокоранговые «развернулись» и начали беспрепятственно гнобить низкоранговых? Впрочем, статья написана в 1992 году, когда многие были полны радужных иллюзий, несмотря на дикую инфляцию и сгоревшие сбережения – как же, освободились от оков «партократии» и «административно-командной системы».

«Коллектив и равенство - для слабых. Личность и свобода - для сильного меньшинства, которое, однако, определяет прогресс». Здесь вообще без комментариев. Разве что небольшую ремарку вставить – а на кой черт тогда нужны сильные слабым? Слабые сильным – да, нужны, никто не спорит. Они и сильные-то лишь за счет слабых. Будет ли, к примеру, трагедией, если сильные будут растерзаны толпой слабых? Кому как. Да к тому же надо понимать, что имеется в виду особый вид силы и слабости – а именно способность подчинить себе ближнего своего, урвать у него, а не создать самому. Именно урвать, и никак иначе. Все тот же ранговый потенциал, одно из ключевых этологических понятий.

«Все философы хотели бы перестроить человечество по разуму. Дело оказалось за малым: биология не позволяет. Человек «рассчитан» эволюцией для жесткой иерархической стаи». И пусть, по мнению Амосова, таким и остается навсегда. И хотя он и говорит о значении фактора разума, но решающего значения ему не придает.

В общем, получается этакая довольно откровенная апологетика звериного начала в человеке. Трудно не согласиться с фактическими высказываниями. Но невозможно согласиться с тем, что так и должно быть. Что же сделать с этими «сильными-слабыми», «высокоранговыми-низкоранговыми»? Только одно – исходить из интересов «низкопримативных», «антипримативных». Даже Амосов признает, что люди разные.

Фактически о том же самом, но с диаметрально противоположной целеполагающей установкой, а именно, о конфликте животного и человеческих начал, который в социальном аспекте находит свое выражение в классовой борьбе, писал, к примеру, публицист Сергей Метик несколько лет назад в статье «В коммунизм я не верю, я про него знаю». Да, он тоже уловил суть проблемы. И свою линию продолжает в последующих работах.

А недавно мой товарищ Дмитрий Парамонов в своей статье «О безнравственности капитализма» эту проблему также вполне грамотно осветил. Словно отвечая апологету зверья Амосову, Парамонов пишет: «Индивидуализм ассоциируется со свободой и инициативностью. Но какая это свобода? Это свобода эксплуатировать ближнего, взять от него максимум до тех пор, пока жертва не восстанет или не умрет... Надеждой и стремлением к будущему паразитическому существованию для себя и своих потомков, обусловлена поддержка капитализма со стороны многих наемных работников. Они, несомненно, понимают, что подвергаются капиталистической эксплуатации, но видят решение не в уничтожении капитализма, а в стремлении самим стать буржуями или рантье. И только в моменты кризисов, когда жизнь настолько безрадостна, что надежда на скорый переход в ранг праздных паразитов исчезает или само существование становится невыносимым, безнравственность заменяется временной революционностью. Но эта революционность опять же основана на желании урвать максимум из сложившейся ситуации. Такие люди могут быть лишь временными сторонниками, но они не могут построить новое, коммунистическое общество, основанное на таких понятиях как любовь, равенство, великодушие и честность».

А есть и иные попытки понять суть социализма – но, увы, неадекватные. Например, антисоветчик Михаил Восленский в своей книге «Номенклатура», пытаясь вывести определение социализма и ответить на вопрос о его сущности, противоречит сам себе. То он говорит, что социализм – это не общественный строй, а метод управления, практически то же, что и пресловутый «азиатский способ производства». То он говорит, что социализм – это «реакция феодальных структур» на попытку начавшихся в 1917 году капиталистических преобразований; строй, который на исторической шкале идет не после капитализма, а предшествует ему. Так сказать, затянувшийся переходный период от феодализма к капитализму. Если оценивать его доперестроечный прогноз буквально, то он, конечно, оказался прав – но дело здесь отнюдь не в «переходном периоде». Однако об этом чуть ниже.

А небезызвестный левый политолог Александр Тарасов в своей статье «Суперэтатизм и социализм» утверждает, исходя из постулата тождественности - по определению Маркса – социализма и коммунизма, что социализма в СССР не было, а был некий «суперэтатизм». И пусть с теми положениями в работе Тарасова, которые касаются авангардного класса и будущего способа производства, необходимо согласиться, но это не относится к его анализу советского строя. Возможно, причиной здесь являются личные счеты автора к социальной системе СССР, но не стоит углубляться в эту тему и настаивать на этом предположении.

К сожалению, Тарасов, перечисляя основные признаки «суперэтатизма», забыл упомянуть главный – то, что строй советского типа есть строй эгалитарный и принципиально антипримативный. То, что в этом строе, несмотря на все фактические недостатки и злоупотребления, политическим руководством последовательно осуществлялась борьба с «классическим», животным, принципом построения иерархии и распределения ресурсов. В этом строе последовательно осуществлялось внедрение не просто низкопримативных, а антипримативных ценностей и норм в общественном сознании, культуре, идеологии. Есть риск скатиться в «совраскинский» пафос, но факт есть факт - советская культура есть высшая фаза развития человеческой культуры вообще, высота, до которой нынешним подражателям павианов - как пешком до Луны. Многочисленные культурные памятники советского прошлого – в кино, в литературе, в живописи, в музыке - и поныне ярко светят всем антипримативным людям, как маяки человечности и справедливости. Светят на черном фоне специально навязываемого злокачественно переродившейся властью культа наживы, скотских инстинктов и животного доминирования друг над другом. То есть высокопримативной культуры, отражающей воспеваемую амосовыми традицию.

Политическое руководство системы «реального социализма» сознательно и последовательно осуществляло резкое снижение уровня примативности в общественных отношениях – до уровня, соответствующего, по-видимому, будущей посткапиталистической формации. Да, уровень снижался принудительно, «неестественным» путем. Но цена не имеет значения, имеет значение лишь результат. Для того, чтобы блокировать яростный напор всех высокоранговых, желающих восстановить «классические» животные принципы построения социальной иерархии и распределения благ, по, видимому, допустимы – как вынужденная временная необходимость, но не как самоцель - и «культ личности» вождя-альтруиста, и массовые репрессии в отношении реальных и потенциальных социальных хищников, и жизнь в казарменных условиях на осадном положении, и спецпсихушки. Потому что это – восхождение человека, восхождение разума, бескомпромиссное подавление животного начала. И не надо этого бояться и стесняться. Чтобы убить животное в человеке, никакие меры не являются чрезмерными. Убивать зверя в человеке необходимо самыми дикими и зверскими способами, ни в коей мере не стесняясь, потому что этот зверь права на жизнь, а уж тем более на власть, не имеет. Главное, чтобы цель была достигнута, чтобы не впустую все это было. А еще главнее – чтобы пострадали только сторонники звериных социальных принципов, но не пострадали люди, не принимающие высокопримативных социальных отношений.

Итак, начиная с 1917 года впервые в истории началась реализация грандиозного цивилизационного проекта – создания общества без эксплуатации человека человеком (то есть низкорангового высокоранговым в своих личных интересах). То, о чем мечтали тысячелетиями, то, за что отдавали жизнь лучшие – выражаясь языком этологии, антипримативные - представители человечества, начало последовательно и сознательно воплощаться в жизнь, стало правовой нормой и официальной идеологией. Целых семь десятилетий локальная траектория функции «общественной примативности» советского общества и производных от него обществ находилась существенно ниже общемировой, что вызывало дикое, запредельное бешенство у высокоранговых в животном смысле слова особей всех стран, включая и СССР. Само наличие такого общества, не говоря уже о прямой помощи, подстегивало весь мир, многие народы на разных континентах «опускать» по мере сил «кривую примативности», бороться за прогресс, за социализм, имея перед глазами, какой-никакой, но маяк, образец того, к чему надо идти, как наглядное доказательство возможности жить не по-звериному. Рухнул СССР – и весь мир оказался в своем социальном развитии, в развитии идеологии, отброшен далеко назад. А вот надолго ли – это зависит от правильности понимания сути социализма и причин его успехов и неудач.

Исходная точка нового мира, начало практического воплощения вековых надежд и чаяний миллиардов людей на всей планете. Навеки вошедший в историю 1917 год. Этот год был своего рода «точкой бифуркации». К этому году феодальная социальная система себя полностью изжила, и возник закономерный вопрос – кто придет на смену правившим в ней силам. Периферийный характер России в миросистеме обусловил ряд принципиальных моментов. Российская буржуазия как на мировой, так и на внутренней арене играла отнюдь не авангардную роль. Во внешнем аспекте она была «экономическим вассалом» буржуазии передовых развитых стран Европы, а во внутреннем – «вассалом», как политическим, так и экономическим, феодальной власти. Относительная слабость буржуазии была очевидной, что очень важно для понимания механизма соперничества постфеодальных сил, пришедших к власти после неизбежного краха царизма в феврале 1917-го.

Очевидно, что если бы не один важнейший фактор, то после нескольких месяцев неустойчивого равновесия Россия начала бы развиваться по буржуазно-периферийному пути. Этот фактор – серьезная и сплоченная организация, принадлежащая также к постфеодальным силам, но по сути своей являющаяся неклассической, необычной в определенном смысле. Речь идет об организации последовательных и радикальных эгалитаристов – большевистской партии, возглавляемой Лениным, без преувеличения, самым гениальным человеком двадцатого века. Наверное, впервые в истории организация, искренне защищающая интересы «простого народа», то есть низкоранговых в социальной системе, организация людей с достаточно редким сочетанием личных качеств – «сильных альтруистов» - смогла достичь столь высокого уровня организованности и боевитости, что в совокупности с благоприятными объективными обстоятельствами позволило ей прийти к безраздельной власти в стране. Из всех постфеодальных сил она оказалась самой успешной.

Низкоранговые (в индустриальной системе – пролетариат) – все же не представляют собой передовой класс, здесь Маркс, если воспринимать его теоретические выкладки, оказался неправ. Не рабы покончили с рабовладельческим строем, не крестьяне «завалили» феодализм – а господствующий класс следующей формации. Пролетариат не является господствующим классом следующей по отношению к капитализму формации. А в нынешней формации эта роль отведена буржуазии – «высокоранговым» в капиталистической социальной системе. Но бороться за права угнетенных, низкоранговых – всегда есть дело прогрессивное, человечное, «антипримативное». Даже если пролетариат (те люди, которые не ушли из рабочего класса в административный аппарат) и не являются передовым классом – все равно нельзя назвать прогрессивной социальную систему, где низкоранговых угнетают в эгоистических интересах «господ». Отсутствие эксплуатации человека человеком – человечно. Наличие же ее – зверино. И в этом смысле советский строй, по уровню развития производительных сил проигрывающий современному строю начала XXI века, все равно был безусловно прогрессивнее и человечнее. А раз прогрессивнее – значит, у него есть будущее, на новой материально-технической базе, более успешное будущее. Тот, кто утверждает, будто человечное должно уступить место звериному, тот либо идиот, либо подонок.

Итак, произошла социалистическая революция, «классические», элитарные, буржуазные политические силы потерпели в соперничестве с большевиками – «неклассической», эгалитарной политической силой – поражение, закрепленное в итогах Гражданской войны. И тут возникает такой вопрос. Если буржуазии уже нет, если пришедшие после краха феодализма к власти силы – кстати, пришедшие на штыках пролетариата, в интересах пролетариата - директивным, административным решением, всей своей политикой, фактически «отменили» капиталистов как класс?

Даже если отменили, то надо все равно выполнять ту социальную роль, которая объективно выполняет буржуазия – управление производством, обществом. Но управлять на эгалитарных принципах, в интересах всех трудящихся. Эту роль взял на себя аппарат большевистской партии, пресловутая «номенклатура». Этот аппарат преимущественно комплектовался выходцами из классов непосредственных производителей, которые, однако, пополнив ряды аппарата, переставали таковыми быть. Всеобщая национализация, единое плановое хозяйство – все это технические средства для того, чтобы общество функционировало на эгалитарных принципах. Хотя потом пресловутая «номенклатура», тяготившаяся «неадекватным» эгалитаризмом, желавшая полного владения тем, чем распоряжалась, закономерно, гнусно и паскудно предала народ.

Злокачественно переродившаяся номенклатура продолжает править и поныне – по крайней мере, в России и сырьевых республиках. В Белоруссии, что интересно, тоже продолжает править номенклатура, но не подвергнувшаяся, однако, злокачественному перерождению. Кстати, только тот может называться настоящим коммунистом, кто выступает за диалектическое отрицание элементов прошлого – в данном случае коммунистам необходимо максимально решительно, бескомпромиссно, яростно, выступить за революционное свержение, за уничтожение давнишнего порождения тех же коммунистов – номенклатуры. По крайней мере, той, что переродилась. Иначе так и придется топтаться на месте. Но есть большие сомнения в том, силы, которые были порождены номенклатурой КПСС, революционным путем свергнут тех, кто был также порожден номенклатурой КПСС. Даже если зовутся коммунистами. Есть внутренний «блок» на фундаментальном уровне целеполагания. По крайней мере, у «вождей». Потому что они – ближайшие родственники друг по отношению к другу: более удачливые и сильные приватизировали материальные ценности, менее удачливые и слабые – идеологию. Это, увы, две стороны одной медали. Хотя пока еще не создано по-настоящему революционной партии, к счастью, в нынешних олицетворяющих эгалитаризм организациях есть и менее сговорчивые по отношению к власти люди, которым терять нечего.

Возвращаясь к месту советской системы в системе координат общественно-экономических формаций, необходимо понять, что однако какими бы эгалитарными, «антипримативными» ни были основополагающие социальные принципы советской системы, она не являлась и не могла являться следующим по отношению к капитализму формацией. Альтернативной капитализму, «классическому» капитализму с его обычной для капитализма социальной примативностью – да, безусловно. Но не посткапиталистической системой. Это ключевой момент для понимания причин краха советского строя.

Кстати, что интересно, можно привести несколько примеров из истории феодального общества – о существовании социальных образований – локальных во времени и пространстве – которые можно назвать в определенном смысле социалистическими. Социалистическая альтернатива феодализму – не столь уж невероятный факт. Иногда в эпоху хаоса, религиозных войн на небольшой территории на короткое время устанавливались режимы с очень высокой степенью социального эгалитаризма. Воплощенные в практику утопии – Мюнстерская коммуна, коммуна Дольчино. Коммуна, которую бы создал Томмазо Кампанелла, если бы удалось готовящееся им восстание против испанских завоевателей в Калабрии. В общем, предтечи более «серьезных» социалистических систем были еще в эпоху феодализма, задолго до Парижской коммуны.

Итак, социализм – отнюдь не новая формация, не переходный период от феодализма к капитализму. В определенном смысле это действительно метод управления, но метод, призванный решить принципиально важные социальные задачи. Социализм – это общественный строй, который ставит целью социальное равенство, ликвидацию эксплуатации низкоранговых высокоранговыми и ликвидацию частной собственности как экономического института, позволяющего одним людям в своих эгоистических интересах эксплуатировать других. Социализм – строй воинствующей социальной – да и индивидуальной тоже – антипримативности. Социализм – строй, где социальные процессы с той или иной степенью успешности управляются всеохватно, системно, рационально, по единому плану, где планируется прогресс как таковой. Причем все это – в интересах всех добросовестных членов общества, не стремящихся эксплуатировать других в своих шкурных интересах. Те же, у кого наличествует это антиобщественное стремление, в условиях этого строя подавляются, за это они этот строй ненавидят, как было сказано выше. Даже если говорят, что ненавидят за другое – не будут же они признаваться, что желают стать господами над своими ближними, а то эти ближние и морду могут в споре набить. Многие низкоранговые, кстати, тоже ненавидят антипримативный строй под названием социализм – в том случае, если являются высокопримативными особями. Почему – очень просто: мечтают стать господами и по-животному возвыситься над другими. Вот кто действительно предан социализму и ненавидит элитарный строй – так это низкопримативные и антипримативные люди. Именно к их числу во все времена принадлежали революционеры и ниспровергатели систем угнетения, правда, до 1917 года удача им не сопутствовала, устойчивой антипримативной социальной системы до СССР так и не было создано. Нигде и никогда.

Социализм – это строй, в котором степень «социальной примативности» искусственным путем существенно снижается по сравнению с тем «классическим» строем, где производительные силы развиты в той же степени. Снижается до уровня, который соответствует «естественному» уровню посткапиталистического общества. По крайней мере, ее пытаются снизить. По крайней мере, она снижается внешне, при этом «примативные симптомы» загоняются вглубь. Ибо можно заставить людей не поступать высокопримативно, антиобщественно – но нельзя заставить их перестать желать этого. Так показал исторический опыт. И еще горький вывод: согласно научным данным, степень проявления инстинктов – врожденная, неизменная, и это надо учитывать, строя социализм. Поэтически выражаясь, призрак Амосова бдит и злорадствует. Но все же антипримативные, настоящие, люди в условиях социализма чувствуют себя полноценными людьми. И к низкоранговым людям социализм гуманен, даже если многие из них его ненавидят, желая стать господами. С вероятностью 1:10, ага. Многие угнетенные недовольны отнюдь не элитарным высокопримативным строем, а лишь «местом в строю». Искушение господством в высокопримативной социальной системе – самое сильное искушение. Но все же в истории были не только «отмороженные» господа из вчерашних холопов, но и революционеры-«прогрессоры» из господствующих классов. И самый великий из них – сын дворянина.

Социализм – строй, который, не являясь отдельной социально-экономической формацией, существует и развивается «параллельно» с «классическим» эксплуататорским строем, являясь его альтернативой. В практическо-историческом смысле социализм является «параллельно-альтернативным» строем по отношению к капитализму. То есть общество может свернуть на социалистический путь с «классического» под воздействием объективных и субъективных факторов, сложившихся на момент кризиса, после которого возможно развитие по одному из многих вариантов. А может свернуть и обратно – также под влиянием тех или иных факторов. Повороты осуществляются в моменты неустойчивости социальной системы, в точках бифуркации, в кризисные моменты, когда дальнейшее развитие многовариантно.

А факторов, определяющих успешность социализма в данный момент времени, целая куча. Это, конечно, и развитие производительных сил, и уровень культуры и образования, и военная мощь, и качество системы управления производством и распределением, и внешнее воздействие, и устойчивость к внешнему воздействию.

Почему все же рухнул СССР? Над этим вопросом бьется уже не одно поколение мыслителей – а уже целых два, с учетом времени, прошедшего с события. Представители поколения, выросшего уже не в социалистической системе, тоже ищут свой ответ. Десятки объяснений, и каждый подходит со своей стороны. Но опять же – стержня нет, нет фундаментального обоснования.

Если вернуться к определению социализма и принять, что одним из принципов его является планомерное всеохватное системное управление обществом, управление централизованное, то отсюда следует вывод – решения, принимаемые центром, решающим – просьба извинить за тавтологию – образом влияют на состояние общества и на живучесть самого социализма.

Можно ли выделить какой-то параметр, поддающийся, хотя бы теоретически, количественному измерению, который характерен именно для социализма и определяет, если можно так выразиться, степень его «социалистичности»? Который можно и нужно сделать целевым параметром, целевой функцией социализма? Параметр, при опускании значения которого ниже определенной критической черты можно сделать вывод о том, что социализма уже нет, что имеет место злокачественное его перерождение в обычный, элитарный, высокопримативный социальный строй? Параметр, который не придется менять с течением времени, универсальный по всей «шкале t»?

Думается, такой параметр выделить можно. И то, что в своей деятельности советское – оно же партийное – руководство не руководствовалось явным образом таким критерием и даже не обозначило его как фундаментальный важнейший критерий, послужило, по-видимому, основной причиной краха социализма. Все остальное – лишь «патогенез» и «симптомы», но не «этиология». Если в сложной системе не задана целевая функция, не задана область допустимых значений этой функции, при которой система все еще сохраняет свое качество – а если ничего этого не задано, то это не значит, что нет параметра, отвечающего за сохранение этой системы как таковой – то этот параметр будет бесконтрольно «уходить» и в конце концов покинет область допустимых значений, что будет означать конец системы в прежнем качестве. То есть злокачественное перерождение в данном случае. То есть то, что мы и имеем на сегодняшний день.

Что же это за универсальный параметр, который характеризует само существование социализма как такового? Его можно обозначить, если исходить из определения социализма. Из адекватного определения, а не из того, что было при самом этом социализме. Это не что иное, как степень выраженности социального равенства. Это степень защиты всех, кто искренне не желает жить по «животным принципам», от проявления этих самых «животных принципов». Это степень гуманности к тем, кто в классической, элитарной, высокопримативной системе стал бы «низкоранговым», эксплуатируемым. Это то, насколько при распределении благ и назначении на ответственные должности руководствуются рациональными критериями, интересами общественного прогресса и разума, а насколько это происходит в ходе рангово-животных интриг. Это степень доминирования антипримативной культуры над высокопримативной в общественном сознании и в нормах, устанавливаемых лицами, принимающими решения.

А на самом деле целевой функцией при социализме, надо признать, были иные критерии – степень развития производительных сил, уровень военной мощи, степень внешнеполитического и внешнеэкономического влияния СССР как ядра мировой системы социализма. И, конечно, повышение уровня благосостояния граждан. Но при социализме все же не стремились явно, официально к постоянному и неуклонному снижению степени относительного социального неравенства, к совершенствованию системы распределения благ и ответственных постов по справедливости, по крайней мере, не ставили это на первый план. Считали, что раз «развитой социализм» построен, то все это и так имеет место по умолчанию. А ведь это и есть главный критерий. Будет «улучшаться» он – будут «улучшаться» все остальные параметры. Но не факт, что если будут «улучшаться» остальные параметры, по сути все же технические, будет «улучшаться» основной критерий – степень социального эгалитаризма и социальной антипримативности.

В итоге, раз присущий социализму основополагающий и решающий критерий явным образом не отслеживался, не был включен в систему обратной связи, то и социализм постепенно и закономерно подвергался эрозии, в системе накапливались ошибки. Как результат – значение основного критерия неуклонно снижалось. Перестройка – это лишь переход количества в качество, конкретный социальный механизм, в ходе работы которого критерий прошел «критическую черту» качественного изменения общества, переставшего таким образом быть социалистическим. О том, как все это происходило, написаны горы книг, и повторять это лишний раз не имеет смысла. В общем, итог – 72 года. Сравнимо со средней продолжительностью жизни человеческого организма. Даже интересно провести такую аналогию. Организм после наступления репродуктивного возраста уже не «отслеживает», не поддерживает качество клеток, и постепенно развивается деградация. Социалистическое общество – тоже организм и, что чрезвычайно важно, качественно отличный по системе управления от «классического» общества – в котором не отслеживается качество его элементарных составляющих и качество социальных связей между ними, обречено, увы, на «старение» и смерть.

Несмотря на повышение общего уровня жизни за прошедшее постперестроечное время, значение главного критерия отброшено далеко назад по сравнению с доперестроечными годами. Во всех странах разваленного СССР. Где-то – в Белоруссии – значение критерия наивысшее, где-то – в азиатских республиках – «ниже плинтуса». Но даже Белоруссия, при всем человеческом уважении к ее «низкопримативному» руководству – отдельное спасибо за это Петру Машерову, наиболее «социалистическому» по своим личным качествам из всех республиканских правителей, создавшему в свое время надежную команду управленцев, - не дотягивает до СССР. Думается, не из-за злой воли, а в силу объективных обстоятельств. Так выгоднее в данный момент в данных условиях. Что интересно, в Молдавии под властью коммунистической партии общество в большей степени капиталистическое и элитарное, чем в Белоруссии, управляемой формально безыдейной бюрократией. Интересно было бы найти ответ на вопрос, что причиной этому – разница в уровне развития или желание правящих кругов?

Резко сдал по главному критерию и Китай – по сравнению с эпохой Мао Цзэдуна. Вновь появились господа, частная собственность, эксплуатация человека – ладно бы еще государством – нет, человеком. Да, официальная коммунистическая идеология пока не позволяет скатиться еще ниже, до уровня той же Индии. По-видимому, на нынешнем необходимом этапе мобилизации национальных производительных сил в условиях ликвидации мировой системы социализма коммунистическая идеология в Китае пока играет свою роль, и ниже определенного уровня значение критерия социального эгалитаризма пока не опустится. Для желающих опустить его еще ниже была устроена в свое время показательная расправа на площади Тяньаньмэнь. Прогресс – производительных сил, конечно, - пока там еще имеет место, но ценой падения основного критерия. Разумеется, там не социализм, но и не общество а-ля США или Нигерия, разные по уровню благосостояния, но одинаковые по степени отношения к социальному равенству.

Как это ни кажется странным, но самое эгалитарное государство на планете сейчас – в плане отказа от деления на «господ» и «быдло», от эксплуатации человека человеком - это КНДР, при всем «тоталитаризме», бедности населения и осадном положении. А что публика хочет – чтобы никакого отступления от социализма не было, а внешнее окружение доброжелательно на это смотрело и оставило в покое? Интересно, если бы, скажем, Южная Корея оказалась во «враждебном социалистическом окружении», которое относилось бы к ней так же, как капиталистическое окружение сейчас относится к КНДР, каков был бы уровень жизни на юге полуострова, насколько тоталитарной была бы политическая система, насколько силен был бы административный произвол? Однозначно произошла бы революция, свержение существующего строя. А КНДР - держится, и остается пожелать ей, чтобы держалась и дальше. Ради отсутствия «господ» можно и нужно многое стерпеть. Для настоящего человека главное отнюдь не жратва и шмотье. Хотя, с другой стороны, трудности с приобретением товаров на честно заработанные деньги реально унижают людей и являются существенным аргументом против социализма. Но это опять же – инженерная проблема, проблема учета и планирования, личной заинтересованности в совершенствовании механизмов справедливого распределения.

Интересные процессы начинают разворачиваться в стремительно левеющей Латинской Америке. Держится полноценный, хотя и бедный, социализм на Кубе – правда, за счет допуска рыночных механизмов значение «эгалитарного» критерия снизилось, но не упало ниже допустимой черты, как в Китае и Вьетнаме. Развивается боливарианская революция под руководством Уго Чавеса в Венесуэле. Своя революция происходит и в Боливии. И это в условиях, когда нет СССР, который «прикрывал» бы социалистические преобразования. В этих странах, хотя главный критерий еще не приблизился к черте, за которой общество уже можно назвать социалистическим, но он приближается в прогрессивном направлении, его производная - положительна.

Что же касается политических организаций, которые претендуют, хотя бы на словах, на изменение существующего строя в сторону большей социальной справедливости, то ситуация пока весьма плачевная. В мире – тотальный откровенный правый неолиберальный уклон социалистических и социал-демократических партий – впрочем, они и раньше были холуями буржуазии, только были вынуждены оглядываться на реальный социализм СССР и его союзников. Коммунистические партии выродились, утратили революционность и в общем не желают свергать существующий строй, безраздельно приходить к власти и устанавливать социализм, довольствуясь своей долей в парламенте. В России же даже в идеологии произошел откат – ни одна из партий, даже носящих имя коммунистической, не дотягивает по «левизне» до догорбачевской КПСС.

На повестке дня – «русский вопрос», «православие», в лучшем случае «слава великому Сталину». Не говоря уже о полной политической импотенции, начавшейся прогрессировать еще с беззубого шамкания «Борис, ты не прав». А ведь народ не интересует «русский вопрос». Социальная несправедливость, иногда приобретающая оттенок национальной, все равно является несправедливостью социальной. И бороться надо именно за социальную справедливость, за уничтожение частной собственности. Поэтому с объективной точки зрения для народа актуальным является, ну хотя бы восстановление Госплана на качественно более высоком техническом уровне. Неужели не очевидно, что если будет новая Советская власть с непосредственным голосованием каждого желающего посредством компьютерной сети, если будет новый кибернетический Госплан, управляющий экономикой в режиме реального времени, то все остальные химерные вопросы автоматически потеряют свою актуальность, словно их и не было? Но никто этого не предлагает. Произошел какой-то дикий откат даже не от социализма, а от обыкновенного рационального мышления. Весь мир стал одним большим «Городом Зеро» по Шахназарову.

Но что бы там ни было, утверждение, бытовавшее в начале 1990-х годов, о том, что коммунистическая идея себя исчерпала, настолько бредовое, что его комментировать как-то неловко. Из того, что оказалась разваленной конкретная социальная система, пытавшаяся на практике реализовать коммунистические принципы, еще ничего не значит. Никогда не исчерпает себя идея отказа деления общества на «господ» и «быдло», отказа от эксплуатации человека человеком, никогда не исчерпает себя идея социального равенства и антипримативности. В зависимости от обстоятельств, от степени развития тех или иных параметров будут выбираться те или иные пути, механизмы реализации этих идей, но сами идеи не умрут никогда, как бы этого ни хотелось высокоранговым высокопримативным недочеловекам. Кстати, очевидна закономерность – тот, в ком больше человеческого начала, тот в большей степени за социализм, а тот, в ком больше звериного начала – за элитарный строй.

Актуальность и необходимость прогресса человека, освобождения его от животного начала тоже никто не отменял.

Кстати, возвращаясь к выкладкам ранее упомянутого Амосова – что же все-таки делать с нашими достопочтенными «сильными лидерами», «ведущими за собой слабых»? Допустим, следующая после капитализма формация по сути своей будет и социалистической в аспекте социального эгалитаризма, но не потому, что социалистические принципы будут в ней утверждены директивно, а в силу своей природы, способа производства. Но это потом – а что делать сейчас? Как сейчас, скажем, после революции, избавить общество от нынешней скверны, расчистить авгиевы конюшни воинствующей торжествующей примативности?

Очень просто. Для высокопримативных личностей, желающих урвать у других и прорваться «наверх», чтобы диктовать остальным свою волю, надо устроить самый настоящий ад. Учитывать все обращенные к обществу, к окружающим, поступки людей, начиная с детства. Ввести тотальный перекрестный информационный интерактивный контроль, но не анонимный, а с ответственностью за свои свидетельства. Подвергать жестоким наказаниям с самого детства – желательно с пожизненной изоляцией или изгнанием - любые попытки звериного насилия высокопримативных высокоранговых особей над теми, кто не желает, кто отказывается жить по животным законам. Не стесняться вышвыривать лиц, склонных к антиобщественному поведению, из страны, в массовом масштабе, и принимать на их место настоящих людей, вне зависимости от цвета кожи – пусть в данном случае страна нового типа, «новый СССР», формируется не по национальному признаку, а по признаку приверженности граждан тем или иным социальным принципам. Не стесняться жестоко расправляться с врагами общества. Что крайне важно - на руководящие, на судебные, на воспитательные должности нужно назначать исходя из степени личной антипримативности, а не животной ранговости и (или) преданности «клану», как это происходит сейчас и как это отчасти было в СССР. То есть чем сильнее человек ненавидит систему животного господства и присвоения (это совсем не то, что высказывание показной лояльности идеологии, партии и уж тем более не то, что преданность определенным личностям, кланам, это универсально и безоговорочно), тем более высокий пост он может занимать. Значит, должна быть система объективного «измерения» примативности людей, работающая под общественным контролем. Для низкопримативных и антипримативных людей, желающих гарантированно быть изолированными от животных проявлений более примативных, необходимо создать закрытые административно-территориальные образования, где они могли бы жить в полной безопасности. И – «воспитывать, воспитывать, воспитывать коммунистов», перефразируя Ленина с его «учиться, учиться и учиться коммунизму». Средствами культуры и пропаганды формировать антипримативное общественное мнение – ни в коем случае не делая из людей тупых зомби, а, наоборот, раскрывая их гуманитарный потенциал, давая развиваться в соответствии с их желаниями, ограничивая, но ограничивая абсолютно жестко и безоговорочно, лишь рамками, связанными с примативностью.

В совокупности с развитием производительных сил, который позволит выйти за пределы капиталистической формации, в направлении следующей формации, основанной на знаниях, - с развитием средств управления народным хозяйством, это и приведет к тому самому коммунизму, за который лучшие люди в истории вынесли столько страданий и отдали столько сил, здоровья и крови, положили столько жизней. Для тех, кто прожил жизнь «так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы»,  человечество, освобожденное от животной сущности человека, будет наилучшим памятником. Памятником тем, кто был первым на этом пути освобождения.

Развитие по социалистическому пути – это развитие не только производительных сил, но и систем распределения по человеческим, а не животным критериям, развитие эгалитаризма. СССР в условиях социализма решал задачу развития производительных сил по пути к посткапиталистической формации, но специального внимания повышению степени социального равенства и снижению социальной примативности не уделял. А ведь производительные силы развиваются и в условиях «классического» элитарного общества, порой даже лучше, чем при социализме. Но социализм дает то, что не дает самое богатое капиталистическое общество – возможность жить по-человечески, а не по-звериному. Причем раньше, чем это позволят производительные силы при «естественном» развитии. И в этом его непреходящая историческая ценность.

Новым коммунистам предстоит создать новые, бескомпромиссно революционные оргструктуры, которые будут руководствоваться рациональным и объективным, универсальным и не зависящим от времени, пониманием социализма и социальной справедливости. Они должны опираться на нарождающийся производительный класс посткапиталистической формации и активно участвовать в стихийно происходящем создании в недрах существующего строя элементов будущей формации, будущего способа производства. Они должны восстанавливать старые и формировать новые элементы антипримативной, социалистической культуры. Они должны, наконец, реабилитировать рациональное понимание общественных процессов. Главное ведь – ясно понимать, к чему необходимо прийти.

А если же история еще до наступления следующей общественной формации предоставит шанс повернуть общество по социалистическому пути – например, в условиях нынешнего кризиса элитарной модели общества – то коммунисты этого шанса ни в коем случае не должны упускать. Они должны, отбросив глупые и ненужные, недостойные человека, амбиции, сообща свергнуть прогнившую власть недочеловеков, совершить новую социалистическую революцию, построить новое советское социалистическое общество, и уже в его рамках идти к следующей технологической эпохе.

Новая волна революционных преобразований на подходе. Новое поколение борцов за человеческое начало в человеке вступает в жизнь. Впереди – решающее наступление сил прогресса, которое будут иметь беспрецедентное историческое значение. Впереди – восхождение человечества еще на одну ступень его бесконечного великого пути.