Для современных российских левых (впрочем, не только для современных и не только для российских – но сейчас речь именно о них) характерна весьма существенная ошибка, при определённых обстоятельствах могущая стать роковой. Дело в том, что означенные товарищи, рассуждая о будущей революции, по умолчанию принимают, что она будет именно пролетарской. Иными словами, российские наёмные работники (я специально употребляю это осторожное выражение, чтобы не втягиваться в спор о терминах) осознают свои коренные интересы, сорганизуются – при помощи некой партии, партийного блока, на худой конец, профсоюзов – и покончат и с нынешней властью, и с нынешним строем. А посему любое антиправительственное выступление, не являющееся однозначно пролетарским, поддерживать не следует – ведь оно лишь отвлекает трудящихся от их истинных интересов.
В основе такого подхода лежит вульгарное, обывательское представление о революции как об акте. Точнее всего подобный взгляд сформулировал Маяковский в поэме «Хорошо!»: «Дул, как всегда, октябрь ветрами. Рельсы по мосту вызмеив, гонку свою продолжали трамы, уже – при социализме». Произошло некое событие – и вот уже на дворе социализм. Но Маяковский-то был поэтом, и в качестве такового мог себе многое позволить – во всяком случае, научная точность от него не требовалась.
Между тем, подобного взгляда нынче часто держатся и весьма подкованные в теории люди.
На самом деле, конечно, революция не акт, но процесс, причём сложный и противоречивый. Рассмотрим в самых общих чертах механику этого процесса.
Как событие, революция прежде всего является порождением определённых социально-экономических проблем (и, разумеется, также средством их решения – но к этому мы перейдём ниже). Для того, чтобы сложилась революционная ситуация, необходимы два условия.
Во-первых, эти проблемы должны почувствовать (не просто осознать, а прочувствовать, грубо говоря, на своей шкуре) достаточно широкие слои населения. Во-вторых, нужно, чтобы власть явно продемонстрировала неспособность или нежелание эти проблемы решать.
Однако никакая социальная группа не может быть полностью изолирована от общества в целом. Поэтому любые достаточно серьёзные проблемы (а несерьёзные вряд ли могут привести к революции) в той или иной мере затрагивают если и не всех граждан, то огромное их большинство. И революция видится им выходом из тупика. Отсюда следует то, что мы уже многократно имели возможность наблюдать в истории: чрезвычайная пестрота и разнородность революционного движения на первом этапе.
В свержении старого порядка участвуют не только классы и социальные слои, заинтересованные в революции, но и те, чьим интересам она – в долгосрочной перспективе – явно противоречит. В 1789 году против монархии Бурбонов единым фронтом выступили не только крестьяне, буржуа, рабочие и ремесленники, но и немалая часть духовенства, и даже дворянства (что не мешало этим людям через несколько лет активно отправлять друг друга на гильотину). А в царской России казачество в целом было, безусловно, реакционной социальной группой (как-никак зажиточные землевладельцы вовсе не были заинтересованы в коренной ломке существующего порядка). Но в феврале 1917 года это не мешало казакам вместе с петроградскими рабочими избивать и убивать ненавистных всем полицейских.
Итак, поначалу революция имеет – хотя бы по видимости – не классовый, а общенациональный характер. Граждане объединятся – и сообща отправляют отживший строй на свалку истории. Но что же происходит дальше?
Народное сознание вообще-то консервативно и склонно оперировать штампами. Штампы эти оно берёт даже не столько их мифов, сколько из сказок – где зло конкретно и материально, где достаточно лишь уничтожить его источник. Сломай иглу – Кощей умрёт, и настанет счастливый конец. Отруби голову дракону – и сразу можно вести принцессу в церковь и заказывать корону по своему размеру. Точно так же и здесь людям долгое время кажется, что с падением старого порядка зло уничтожено, нужно лишь избавиться от его остатков (пережитков). Наступает массовая эйфория. Всем кажется, что худшее уже позади, что на этот раз удалось обойтись без насилия и крови.
На волне этой эйфории поднимаются политиканы-краснобаи наподобие Мирабо или Керенского. Отличить их очень легко: они претендуют на то, чтобы представлять не чьи-то конкретные социальные интересы, а «революцию вообще». В то же время они стремятся сохранить за самой революцией, так сказать, косметический характер – то есть сменить верхушку государственного аппарата (сохранив сам аппарат в неприкосновенности) и, не свергая сам господствующий класс, расширить его границы, включив в него те группы, которые и при дореволюционном режиме пользовались некоторым влиянием. Но – ничего сверх этого.
На этом этапе революции как раз существует спрос на подобную риторику: «Зачем нам ссориться? Это же наша общая революция, и мы вместе должны её защищать!».
Такой период может продлиться от нескольких недель до нескольких лет. Более того, не во всех случаях революция может развиваться дальше. У всех нас перед глазами наглядный пример – Украина. Вот уже более четырёх лет прошло с тех пор, как старая власть в стране пала – однако проблемы, приведшие к её падению, не решены и по сей день. Более того, политические группировки, обладающие властью на Украине или всерьёз претендующие на власть, отнюдь не демонстрируют стремления эти проблемы решать.
Но эйфория рано или поздно проходит. Общественные низы со временем осознают, что для них революция мало что изменила, а новая власть оказалась не лучше старой. И лишь тогда революция начинает обретать подлинно классовый характер. К людям приходит понимание того, что никакой «общей революции» нет – у буржуазии своя революция, у наёмных работников своя.
Здесь между участниками первого этапа революции начинаются жёсткие конфликты, нередко приводящие к крови. Революционный маркиз Лафайет расстреливает на Марсовом поле мирное шествие республиканцев. Народный кумир Керенский во время Июльских дней и после них громит тот самый петроградский гарнизон и столичные советы, которые, собственно, и привели его к власти. Двумя месяцами позднее генерал Корнилов уже готовит путч. Иными словами, часть революции, ставшая уже если не контрреволюционной, то консервативной, переходит в наступление. И здесь особенно важно, чтобы сила, способная возглавить её противников, оказалась достойна своей роли.
Класс (или наиболее передовая, сознательная и организованная часть класса), готовый к дальнейшему развитию революции (и окончательному решению породивших её проблем) уже существует, уже способен действовать – вопрос лишь в том, кто поведёт его за собой. Если такой организации (или союза организаций) не найдётся, то – уж простите мне избитое выражение – весь пар уйдёт в свисток. Здесь классовый конфликт и становится открытым и явным – не раньше.
Первый этап революции – называй его хоть мелкобуржуазным, хоть общедемократическим – подготавливает почву для него, и потому он необходим. «Проскочить» его так же невозможно, как ребёнку невозможно сразу превратиться во взрослого, не побывав подростком.
Попробуем взглянуть с этой точки зрения на современную Россию. Идут разговоры о кризисе, но любому мало-мальски внимательному наблюдателю понятно, что настоящий кризис ещё только приближается. Однако уже сейчас обстановка в стране чрезвычайно взрывоопасна.
Какие социальные группы в такой ситуации могут стать революционной силой? Да много какие. Хотя бы и мелкобуржуазные – вроде тех же владивостокских автомобилистов. В конце концов, люди пришли к осознанию того, что власть не только не решает и не пытается решить их проблемы, а, напротив, активно их создаёт. Они это поняли – и лучше поздно, чем никогда.
Революционная ситуация назревает. А для пролетарской революции время ещё придёт. Но начнётся эта революция – не как пролетарская.
|
|
