Слово одно, смыслы разные
Слово «коммунист» нельзя назвать старым – ему всего-то век с небольшим. Однако за свою столь короткую историю его значение менялось не раз, причем в зависимости не только от эпохи, но и от страны.
В России оно поначалу значило революционера, фанатика, жертвующего настоящим во имя будущего. Коммунистам верили, коммунистов боялись, коммунистов уважали, коммунистам сочувствовали.
После гражданской войны значение слова несколько изменилось. Теперь «коммунист» (он же «большевик») стал жестким и решительным управленцем, тружеником-стахановцем, армейским политруком. Новый большевик не мечтал о будущем – он его строил. При этом он, в отличие от своего предшественника, больше внимания обращал на реальное положение дел, чем на марксистские постулаты.
Такое представление о коммунистах продержалось довольно долго – до 60-х годов прошлого века. Позднее оно претерпело значительные изменения – теперь это слово стало означать карьериста, заученно твердящего истматовские догмы, и ни на йоту в них не верящего.
Прошу заметить, что я говорю не о реальных коммунистах (среди которых, конечно, такими были далеко не все), а о народном представлении о них. Снижение образа партии в народном сознании шло параллельно с другим процессом: ростом убежденности в том, что коммунизма не будет (опять-таки, речь идет не о реальности, а о ее восприятии).
Кем же представляется людям сегодняшний коммунист? В первую очередь – это человек, который смотрит не в будущее, а в прошлое – и стремится его возродить.
По жестокой иронии судьбы, значения слова «коммунист» в 2005 году стало в точности противоположным тому, что оно означало в 1905 – тогда это был ярый революционер, сегодня – столь же ярый консерватор.
От каких традиций мы отказываемся
Я вовсе не хочу сказать, что быть консерватором плохо. Думаю, всякий согласится, что для осуществления значительных перемен в обществе необходимо достаточное число пассионарных личностей. Современный мыслитель Александр Панарин выделял два типа пассионарности: «пассионарность завета» и «пассионарность обетования».
Пассионарность обетования устремлена в будущее – такие люди стремятся «клячу истории загнать». Они рвутся к тому, чего еще нет – но им очень хочется, чтобы это было.
Что же до пассионарности завета, то она основана на традициях, на «святой старине». Она – для тех консерваторов, которые могут быть радикальнее любых революционеров.
В русской истории пассионарность завета наиболее ярко представлена протопопом Аввакумом, пассионарность обетования – Петром Великим. Если мы повнимательнее приглядимся к нынешним российским коммунистам (не забывайте, что этот «брэнд» уже давно запатентован Зюгановым), то в глаза сразу бросится тот факт, что их проект устремлен в прошлое – конечно, с поправками на эпоху, с «модификациями», но при сохранении старой, советской сути. Теоретически такой проект мог бы быть неплох. Ну а практически…
Старина-то у нас, конечно, есть – но кто назовет ее «святой»? Героический период истории СССР закончился еще в первой половине 50-х годов – кто у нас сейчас помнит те времена?
Те, кто зовет нас обратно в Советский Союз, имеет в виду примерно 70-е годы (пусть даже они и именуют себя «партией Жукова и Гагарина»). Безусловно, тогда нам всем жилось не в пример сытнее, чем сегодня. Но крах идеалов, но нарастающий всеобщий цинизм, но постепенное отупение и власти, и народа…
Этот образ кое-кого может прельстить – но только обывателей, которых не интересует ничего, кроме личного благополучия. Такие сторонники могут даже принести неплохой успех на выборах, но на баррикады или даже просто на площадь их звать бесполезно.
Назвался груздем…
Нет, я не пытаюсь облить грязью КПРФ. Дело даже и не в ней, а в том образе и в том имени, которые она приватизировала. Собственно, ее название следовало бы писать так: «Коммунистическая партия(ТМ) Российской Федерации». Назовись коммунистом – и все автоматически причислят тебя к КПРФ.
Что касается образа будущего, то я уже попытался хотя бы схематически нарисовать его в статьях «Чего мы хотим?» и «Народное – значит, мое». Что же до имени…
А многое ли от него зависит? Очень многое. Шекспировская Джульетта была неправа: если розу назвать не розой, она и пахнуть станет хоть немного, но иначе. Сегодня, назвавшись коммунистом, человек автоматически принимает на себя обязательство действовать определенным образом, имея перед собой определенную цель.
Что же это за цель? Построение коммунизма? «Реальные политики» (а значение слов в наше время определяют именно они) при мысли об этом лишь иронически улыбнутся. В наше время и в нашей стране коммунист – это аналог европейского социал-демократа, который при всей своей оппозиционности молчаливо соглашается играть по правилам. А по этим правила выиграть нельзя – с этом вряд ли кто-то станет спорить. Его цель – максимально возможно улучшение капитализма (или как еще назвать тот порядок, который мы имеем?).
Если хочешь победить, заложником слова быть нельзя. Придется назваться как-то иначе – да хоть народными социалистами, чем плохо? Но главное – революционная идея должна быть устремлена в будущее, иначе даже слабые шансы на победу пропадают.
Про халяву – забудьте
Социальный проект, который левые предъявят народу, по своей сути вполне может (и даже должен!) быть коммунистическим, но самого этого слова лучше избегать. Избегать, конечно, не потому, что в самом этом слове есть нечто дурное, а из-за того, что уже в 60-е годы образ коммунизма в народном сознании был извращен – и это искажение не исправлено по сей день. В чем же оно состоит?
Конечно, большую роль сыграл и тот факт, что, начиная с хрущевской эпохи, коммунизм воспринимался людьми как морковка, подвешенная перед мордой осла. Люди перестали верить в возможность его построения – а заодно разочаровались и в самой идее. Но гораздо важнее другое.
После Сталина коммунизм начал представляться людям как общество всеобщего изобилия – причем изобилия халявного. Это было нечто вроде сказочной страны, где текут молочные реки в кисельных берегах, а на деревьях растут печатные пряники. Советские люди смотрели на коммунизм именно как потребители – главным для них стало само изобилие, а не свободный и творческий труд, который и является основой коммунизма (а то самое изобилие – лишь побочный продукт такого труда). Это и было начало конца СССР.
Поскольку самого коммунизма никто в глаза не видел, наших сограждан легко смогли убедить в том, что вожделенное изобилие гораздо эффективнее сможет обеспечить экономика западного типа (я не называю ее капитализмом, поскольку от классического капитализма, описанного у Маркса, она отличается довольно сильно).
Работников такой дешевой приманкой соблазнить не удалось бы – но СССР к тому времени уже населяли потребители. Вот почему в новый проект (С. Кара-Мурза называет его «новым советским проектом») непременно должны войти основы новой трудовой этики.
Конечно, развращенных, деградировавших людей трудно снова приохотить к труду (я подчеркиваю: не просто заставить работать, а именно приохотить), но сделать это необходимо. Если труд действительно создал человека из обезьяны, то он сможет сделать людей и из нынешних мещан. Но делать это необходимо в рамках строительства нового общества, а не реставрации старого, советского. Как бы нам ни хотелось, из омлета нельзя снова сделать яйцо. А для общества будущего нужна если не новая идея, то хотя бы новая модификация старой. В конце концов, даже самая мощная бомба не может взорваться дважды.
|
|
