После ухода Глеба Павловского (1951–2023) автор этих строк написал по этому случаю некролог. Но остался им крайне недоволен: не смог я показать, какого замечательного человека потерял мир, какое сердце биться перестало. Поэтому попробую исправить эту ошибку... тем более, что 5 марта г-ну Павловскому как раз должно было исполниться 72 года.
Начать с того, что Глеб Павловский — прототип персонажей культового романа Виктора Пелевина «Generation „П“» (1999). То ли одного из второстепенных, то ли даже самого главного — Вавилена Татарского. Действительно, без Глеба Олеговича Святые Девяностые сильно обеднели бы, как и Безымянные Двухтысячные. Он ярко представлял поколение, которое, по слову Пелевина, «…улыбнулось лету, морю и солнцу — и выбрало „Пепси“». И все последующие зигзаги его судьбы. Кстати, в одном из более поздних романов «Empire V» (2006) Пелевин мимоходом коснулся судьбы своего экс-персонажа:
«— А чем занимается Татарский? — спросил я.
— Главный креативщик, — сказал Энлиль Маратович.
— Был главный креативщик, — буркнул Мардук Семёнович. — Был, да вышел. Повторы, самоцитирование... Похоже, п***ц ему наступил.
— Ну почему, — сказал Энлиль Маратович. — Он ещё может...
— Да что он может, — махнул рукой Мардук Семёнович. — Последние работы г***о полное».
Но всё же даже самое внимательное знакомство с романом Пелевина не позволяет понять «внутреннюю кухню» г-на Павловского, то есть то, что творилось у него в голове. А по моему первому некрологу могло создаться ошибочное впечатление, что никакого внутреннего стержня у данной личности не было, а было нечто абсолютно бесхребетное и, по его собственному выражению, «всеядное». Но это не совсем так или даже совсем не так. Твёрдая идейная основа у г-на Павловского имелась, несмотря на все его ошеломляющие и беспорядочные, на первый взгляд, кульбиты.
И эта основа заключается в одном-единственном простом слове — «народ»! Поэт Серебряного века Сергей Городецкий написал в 1922 году своего рода насмешливую стихотворную эпитафию старому интеллигенту 1880—1920-х годов:
Теперь и дурень разберёт,
Куда он гнул, куда он гнёт.
Всю жизнь стоял он за народ.
Но только задом наперёд.
Но это — про интеллигента последнего полувека царской России. А в Советской России всё было строго наоборот! И Глеб Олегович — ярчайший, а возможно, и самый яркий тому пример. Потому что он стоял — но только не «за народ», упаси боже, хотя бы и на словах, а категорически против! Чтобы убедиться в этом, достаточно пролистать подшивку журнальчика «Век ХХ и мир», который Глеб Олегович редактировал в позднем СССР, в 1990—1991 годах. В котором сотрудничали некоторые бывшие, как и он сам, диссиденты. Лично я этот журнал читал ещё тогда, он не был лишён некоторой свежести мысли, я бы сказал. Потому что в СССР культ народа был чем-то вроде общего места, всеми разделявшейся веры, и его яростное отрицание выглядело тогда и ново, и оригинально, и неожиданно. Чем-то вроде пощёчины общественному вкусу.
Основная мысль, послание, которое где-то мягко, а где-то и жёстко пытались донести до читателя редактор журнала и его авторы: о том, какое величайшее вселенское зло представляет собой народ. Этакое воплощение мирового Хаоса, источник всех бед и несчастий в истории. Не случайно в этом журнале публиковалась Валерия Новодворская, там же появилась и статья журналиста из Рыбинска (и давнего знакомого как Павловского, так и автора этих строк) Андрея Новикова под говорящим заголовком «Я — русофоб». Бедолага Андрей Новиков тоже от души ненавидел народ, и совершил на этой основе сложную политическую биографию (был либералом, потом соратником, а затем и противником Проханова и Кургиняна, а в конце концов, в 2000-е, по политическому обвинению угодил за решётку и в психушку). Но это уже — другая тема.
Однако назвать Глеба Олеговича «русофобом», как самоохарактеризовал себя его автор Новиков, я бы не рискнул. Это было бы слишком мелко для него. Нет, берите выше! Он искренне отрицал не только русский, но и любой народ, и видел в нём источник инфернального Зла. «Я был тогда народофобом — крайне мрачного мнения о качествах народа и элит — и считал, что на народ полагаться нельзя». «Тогда» (это про начало 90-х)! Скромничает Глеб Олегович, скромничает. Всегда!
Ну, хорошо, спросите вы, но если не народ, тогда что же? Противоядием против народа Глеб Олегович, судя по всему, считал Государство. Если народ — воплощение Зла и Хаоса, то Государство, как орудие Порядка — его антитеза. Как ни странно (а может быть, и совсем не странно), но именно такое понимание истории и привело г-на Павловского в ряды диссидентов 1970-х годов, а затем и в Бутырскую тюрьму. Диссидентов в советских газетах того времени именовали «отщепенцами», оторвавшимися от народа. Значит, по указанной логике, это и были самые достойные люди, и ничуть не удивительно, что Глеб Олегович оказался в их числе. Ну, а советское государство было, видимо, слишком народно, и поэтому бороться с ним, или хотя бы наставлять его встать на истинный путь (борьбы с народом) было совсем не зазорно. Павловский: «В пятом классе я наклеил свою первую политическую листовку, с которой меня едва не поймали. Нам повезло, мы с подругой удрали. На одесском почтамте мы повесили призыв: «Голосуйте за Джона Кеннеди». Это была весна 1963 года, между прочим. Детская глупость, естественно». Соратник Павловского по диссидентским временам Игорь Иванников вспоминал, что 19-летний Павловский уже тогда был настолько самоуверен, что набросал «в записной книжке эскиз своей мемориальной доски, которая должна непременно появиться, когда ему стукнет 60-70 лет».
Затем, с 1982 года, была ссылка в республику Коми. Да, в брежневском СССР идейных врагов народа (в буквальном смысле) ссылали (в СССР ленинском их зачастую расстреливали...) Павловский вспоминал о своей жизни ссыльного: «Я жил в состоянии какого-то державнического неистовства, писал в Политбюро и в КГБ трактаты с поучениями, как спасти СССР, упорно именуя его „Россией“. Местный алкоголик-оперуполномоченный читал их и подшивал к моему делу. Так мы переписывались с историей».
А потом пришла перестройка... В первом некрологе я написал, что Павловский был с 1987 года одним из организаторов митингов и демонстраций «в защиту Б.Н. Ельцина» и выступал на одном из первых стотысячных митингов ельцинистов в Лужниках в мае 1989 года.
Но чего я не написал — так это того, что после того митинга и выступления на нём Глеба Олеговича стошнило (в буквальном смысле слова) от отвращения к тем, перед кем ему пришлось выступать. Он вспоминал, что там «впервые ощутил мрачную силу массы»: «На митинге я почувствовал почти физическое отвращение к происходящему. Я понял, что говорю не то, что я хочу, а то, что они от меня хотят. Я должен говорить то, что ждёт от меня эта сосущая масса, которую я должен поддерживать в ревущем состоянии. И я понял, что я этого не хочу». «Толпа жёстче следователей КГБ. Она заталкивала мои слова обратно мне в глотку, а наружу тащила другие, лающие слова вражды, какие ей и нужны, — вспоминал он о митинге. — Ты говоришь не то, что думаешь, а то, чего от тебя ждёт это море голов».
Вполне логично, что в начале 1990-х такие установки привели г-на Павловского в гайдаровский Рабочий центр экономических реформ на Старой площади. Здесь тоже были озабочены той же сверхпроблемой, которая издавна занимала мысли Глеба Олеговича: «народ и как с ним бороться». По словам Павловского, именно там, в гайдаровском центре, «была впервые вслух поставлена неприличная проблема, которую просто нельзя было тогда ставить в демократической среде: „Мы хотим проводить реформы. Как бы сделать так, чтобы эти реформы не трогало грязными руками население?..“ То есть как продать эти реформы населению, которое, в общем, туповато и которое, конечно же, будет мешать?..»
В 1996 году народ был настроен поддержать Зюганова и КПРФ, естественно, что Глеб Олегович с азартом включился в кампанию по борьбе с ним на стороне Ельцина. Он стал одним из «моторов» его предвыборной кампании. «Всякие там антикоммунистические штуки, липовые газеты коммунистов, клипы с озверелыми коммунистами, которые жгут тираж „Не дай Бог!“, исповеди проституток, обслуживающих руководство КПРФ. Замечательные наклейки — вся Москва была обклеена красными наклейками „Этот дом после июня подлежит национализации“, — с нескрываемым удовольствием рассказывал Павловский. — Это были не просто наши идеи — это был наш продакшен. Вспоминать стыдно, но это было. Я вошёл в дикий азарт к концу кампании и, наверное, психологически был готов даже поджечь ларёк и сказать, что это сделали коммунисты. Но до этого, к счастью, не дошло». «[Интеллигенция] стала отворачиваться от Ельцина. Я ещё не забыл, как она отвернулась от Горбачёва, понял, что сейчас они приготовят Ельцина таким же образом, — и я ещё раз потеряю государство. Вот тут уже я разозлился окончательно. Моя концепция была очень проста: хватит уничтожать каждого лидера вместе с государством, которое он создал». «Первую десятку творцов победы Ельцина составляли миллионеры во главе с Борисом Березовским, которые дали на это деньги. Если бы этого не было, не было бы ничего. Ельцин продул бы с разгромным счетом. Вторая десятка — это группа Анатолия Чубайса, в которую я входил. Вот так примерно это выглядело». «В 1996-м мой выбор был очень прост, — говорил Павловский. — Я считал, что нельзя допустить повторения революции, её можно не допустить, а значит, мы её не допустим». И, как известно, не допустили... «Это ощущение, когда со всех сторон, из каждого утюга — Ельцин, Ельцин, Ельцин — и страшные-престрашные коммунисты, — оно сработало на короткий срок. Этого срока хватило».
А в 1999 году к власти, как считалось, тараном шли Евгений Примаков и Юрий Лужков в союзе с теми же самыми проклятыми коммунистами. Народные рейтинги их зашкаливали. И вот тут-то снова в борьбу с тем же извечным Злом, народом, включился наш Герой-победитель, который к тому моменту считался уже Главным Политтехнологом России. Он достиг апогея своего могущества. Именно к таким звёздным часам биографии относятся его слова: «Было такое ощущение, что можно лепить реальность. Я очень любил это ощущение, поэтому пронёс его потом с собой в политтехнологии». «Наша задача была максимально ослабить Лужкова как претендента на президентство: он же был один из двух основных претендентов с Примаковым. Это было сделано, — рассказывал Павловский. — Мы писали для Доренко всякие сюжеты, искали антилужковские, антипримаковские. Этого было много».
Новую российскую реальность Глеб Олегович готов был лепить «из того, что было», из чего угодно, любого материала, он ощущал себя уже почти что всемогущим Демиургом. Кто будет следующим первым лицом Государства? А, не суть важно, всё годно в дело. Именно в этом смысле, как автокомплимент, следует понимать слова Павловского о собственной «всеядности»: «Чёрт с ним, пускай Аксененко!.. Вы понимаете, я был абсолютно всеяден тогда. Абсолютно». «Мне было интересно строить новый режим». «Мне было всё равно, понимаете? У меня есть машина, которая выберет кого угодно. Назовите покойника — мы сделаем конструкцию, встроим его, и его тоже выберут». Прошлое Путина как сотрудника КГБ Павловского нисколько не смущало. «Наоборот — заводило! Создавало дополнительный драйв. Путин не принадлежал к 5-му управлению — абсурдному политическому сыску, который после путча 1991 года перешёл на службу к олигархам. Теперь, я думал, былые разногласия остались в прошлом, цель — Россия. Путин мне нравился, и моральных проблем я не испытывал». «Я ведь не ожидал, что преемником будет Путин. Но мне это было и неважно. Я готовил кампанию для любого преемника. А потом пришёл Путин. Он оказался сильным и в игре, и в политике. И мне он очень понравился. Вообще приятно выигрывать кампании, а не проигрывать. А потом я, можно сказать, политически влюбился. Я стал человеком, который хочет всё больше усиливать своего обожаемого президента».
Старый соратник Павловского ещё по диссидентству Вячеслав Игрунов вспоминал: «На самом деле он свою роль давно сформулировал, в 1986 году. Одно из его последних писем из ссылки содержало план: он хотел стать советником нынешней власти и её реформировать. И вот эта его мечта реализовалась во времена Путина. Он стал очень влиятельным, очень важным человеком».
Павловский был одним из соавторов эпохи Ельцина и — ещё в большей степени — автором эпохи Путина. Как написала нынче Ксения Собчак: «Он эти эпохи сам создавал и сам же осмыслял».
Увы, проклятая реальность не лепилась так, как хотелось г-ну Павловскому. Ненавистный народ, как вездесущая вода, просачивался сквозь его изящную лепку, через все выстроенные им хитроумные плотины и дамбы, тупо заливал их своей массой и брал-таки верх самыми невероятными путями, вопреки всем убийственным политтехнологиям по народоборчеству.
И Павловский, как ни парадоксально (а может быть, совсем и нет), оказался в 2010-е вновь отброшен к исходной точке, к разбитому корыту, в праволиберальную оппозицию. Как в эпоху перестройки...
Как я уже писал, 15 декабря 2012 года на несанкционированном оппозиционном митинге на Лубянке я узрел героя этого очерка воочию на расстоянии вытянутой руки. Он что-то с упоением вещал на микрофон. О злодее Путине, вероятно. Рядом с Глебом Олеговичем стояли Немцов и Навальный. Последнего, впрочем, окружало такое плотное кольцо микрофонов и камер, что разглядеть его самого не представлялось возможным. В конце концов тот митинг разогнали, и надеюсь, г-н Павловский получил давно заслуженный им удар дубинкой по шее. :)
Вячеслав Игрунов (кстати, тоже знакомый автора этих строк ещё по перестроечной эпохе) заявил, прощаясь со своим старым соратником по диссидентству, с которым был знаком с 1971 года: «Он предвидел то, что другие не предвидели, и предсказывал за десятилетия. Я не был сторонником его идей, но красота его формулировок достойна того, чтобы они вошли в цитатники, учебники... Он своим уходом эпоху не закроет. Он был человеком, который бросил вызов этой эпохе, шел поперёк. Эпоха отомстила ему, она опрокинула его и заставила пережить сокрушительное поражение».
А мы добавим: и слава богу! :)
|
|
