НОВАЯ РУССКАЯ ИДЕОЛОГИЯ КАК НЕСЧАСТЬЕ РОССИИ
Понятие, что ты в государстве и в обществе находишься как бы в семье, выработало у русских просто гипертрофированное требование равенства, о котором будем вспоминать всё время, поскольку это главенствующая идея русской идеологии.
А сейчас обратим внимание на вопрос о власти, понятно, что начнём с высшей – с «царя». На первый взгляд всё просто, а по сему должно быть и надёжно – во главе семьи царь-отец, и если он настоящий, то он любит и заботится о семье, и народу этого достаточно – что именно делает царь, народу может быть и не понятно. Главное, чтобы отец был настоящим и ни от кого не зависел, то есть служил всей семье одинаково.
Скажем, когда возникло подозрение, что Пётр III не умер, а вместо него незаконная царица – «не настоящая мать», - то это вызвало не только тяжелейший во всей истории России Пугачёвский бунт, но и после него было около 40 восстаний, во главе которых воскресал и воскресал пресловутый Пётр III.
Уже не помню, кто из старых государственных деятелей, возможно, Черчилль, говорил, что монархия является идеальной формой государственной власти, но имеет страшный недостаток – при монархии люди перестают думать о государстве. Казалось бы, а что тут не так? Ведь как народ может смотреть за государством и когда ему думать о проблемах государства? Есть царь, вот пусть он и думает! А царя будет заботить процветание государства потому, что он своё государство оставляет своим детям и поэтому не заинтересован в его разорении. Это то положительное свойство монархии, за которое государственные деятели монархию хвалят.
Однако беда в том, что на месте монарха вскоре появляется ленивое, безвольное существо, которое перекладывает свои обязанности на свой двор – на своих советников, а те, оставшись без царского надзора, разрушают государство, как это было в конце Российской империи при замечательном семьянине, прекрасном фотографе, но никчемном царе Николае II.
И уж точно У. Черчиллю приписывают вывод: «Демократия – плохая форма правления, однако ничего лучшего человечество не придумало». Казалось бы, Черчилль безусловно прав, особенно, когда посмотреть на историю СССР, в котором вполне себе демократическим путём у власти оказались откровенные мерзавцы-предатели - Горбачёв, Яковлев, Шеварнадзе и прочие тупые и подлые ельцины, - и в результате их подлой деятельности великой, и самой лучшей в мире страны не стало. А о тупых мерзавцах, пришедших к власти на осколках СССР в результате «разгула демократии», и говорить не приходится.
Но, одновременно, Черчилль и не прав. Демократия единственная возможная форма власти, однако никто не учитывает главного – демократически избранная власть должна нести ответственность за последствия своего правления и в случае отрицательных результатов управления, власть должна за эти результаты отвечать, и понимать, что расплата неизбежна. Как, скажем, большевики понимали, что будут убиты, если лишатся поддержки народа и их власть в СССР падёт.
Таким образом, русская идеология требует во власть царя, и требует на том основании, что русские люди и на высшую власть смотрят, как на семью, – не может же отец в семье вредить семье? Вот и царь не может!
И в этом огромная слабость русских – царь (высшая власть) получается безответственным, посему любой мерзавец или парламент из тупых или трусливых мерзавцев во главе России без проблем для себя из алчности или из тупости легко губят государство.
Соборность
Более интересная власть собственно русская – крестьянских общин.
Царь не имел возможности, да и не стремился, обложить налогами и государственными повинностями каждого крестьянина отдельно, посему тяготы возлагались на мир – на всё сообщество данного села или деревни. Это означало, что если кто-то свою долю повинностей не вносил, то за него это были вынуждены делать остальные. Была коллективная ответственность – все отвечали за всё, вне зависимости от того, что они лично хотели, могли или сделали.
Посему внутри общин вся полнота гражданской и часть уголовной власти принадлежала только миру – всем крестьянам сразу. Всем! Одинаково! Причём, нельзя было выгнать из семьи члена семьи, и нельзя было выгнать никого из крестьянской общины (они могли уйти, но добровольно – по собственному желанию). Таким образом, каким бы ни был данный человек, в том числе и каким-бы сукиным сыном он ни был, но и он имел власть равную со всеми.
А для такого обеспечения власти каждого члена общины, решения русские общины принимали только ЕДИНОГЛАСНО! Если хотя бы один человек был против, решение не могло быть принято! На Западе я знаю всего лишь один случай подобного принятия решения – избрание Папы Римского. В остальных случаях на Западе избирают большинством голосов, но при этом меньшинство вынуждено подчиниться большинству! Это не русская идея! При принятии решения большинством голосов нет равенства – это не по-русски!
Вот живший среди крестьян А. Энгельгардт рассказывает об этом.
«Я уже говорил в моих письмах, что мы, люди, не привыкшие к крестьянской речи, манере и способу выражения мыслей, мимике, присутствуя при каком-нибудь разделе земли или каком-нибудь расчете между крестьянами, никогда ничего не поймем. Слыша отрывочные, бессвязные восклицания, бесконечные споры с повторением одного какого-нибудь слова, слыша это галдение, по-видимому, бестолковой, кричащей, считающей или измеряющей толпы, подумаем, что тут и век не сочтутся, век не придут к какому-нибудь результату. Между тем подождите конца, и вы увидите, что раздел произведен математически точно — и мера, и качество почвы, и уклон поля, и расстояние от усадьбы, все принято в расчет, что счет сведен верно и, главное, каждый из присутствующих, заинтересованных в деле людей, убежден в верности раздела или счета. Крик, шум, галдение не прекращаются до тех пор, пока есть хоть один сомневающийся.
То же самое и при обсуждении миром какого-нибудь вопроса. Нет ни речей, ни дебатов, ни подачи голосов. Кричат, шумят, ругаются — вот подерутся, кажется, галдят самым, по-видимому, бестолковейшим образом. Другой молчит, молчит, а там вдруг ввернет слово — одно только слово, восклицание, — и этим словом, этим восклицанием перевернет все вверх дном. В конце концов, смотришь, постановлено превосходнейшее решение, и опять-таки, главное, решение единогласное».
Вот и сравните тщательность обсуждения вопроса собранием при требовании русской идеологией единогласного решения, с идиотизмом Государственной Думы России, в которой провозглашено, что Дума – «не место для дискуссий». В которой поручают подлой дуре выступить с сообщением, что «трудящиеся присылают мешки писем, в которых требуют» обнуления срока нахождения у власти артистов, которых дура называет «президентом Путиным»… и всем «народным представителям» выступления этой подлой дуры достаточно - все тупо нажимают кнопки.
Вот эта русская идея, что управлять и имеет право, и обязан каждый, что решение может быть принято только такое, которое устраивает всех, называется «соборностью».
А если появится урод, который будет своим несогласием тормозить решения, не объясняя смысла и не воспринимая доводы остальных? Как быть с ним? Но ведь этим он оскорбит мир, сядет миру на голову, а мир - это же не институт благородных девиц – мир мерзавца немедленно поставит на место. Откуда и поговорка «против мира не попрёшь».
Такими образом, все эти голосования большинством – это не просто не русские выдумки, это противоречит русской идеологии. Да, это упрощает принятие решений, но упрощает только тогда, когда решающий орган не отвечает за своё решение.
Как эта безответственность властвует на Западе, как это внедрено уже давно и в России.
Однако перед тем, как предлагать русский способ управления - соборность, - надо понять, что соборность возможна только там, где есть коллективная ответственность за решение. Крестьянская община своими деньгами и своей судьбой несла коллективную ответственность за свои решения, посему там возможна была и соборность. Если нет ответственности – заранее предусмотренного наказания за глупое коллективное решение, - бессмысленна и соборность.
По́мочь
Крестьянская община - мир - собирала больше денег, чем требовало от нее царь. Дополнительные средства шли на те цели, достичь которых сегодня обещает государство за счет увеличения налогов и передачи части этих налогов местной бюрократии типа для народного блага.
Община создавала резервы хлеба, община строила школы и нанимала учителей, а если была достаточно сильна, то и врачей или фельдшеров. Фактически каждый ее член платил налог больший, нежели предусмотренная царём подать, но размер взимаемых сверх подати денег устанавливал сам крестьянин и тратил эти излишки тоже сам. В результате за то, что могло сделать только центральное правительство, деньги платились царю; на то, что могла сделать сама община, деньги собирались ею и в руки бюрократии не попадали.
Во всех русских общинах существовала система взаимопомощи. Но особенность ее состояла в том, что каждый, к кому обращались за поддержкой, оказывал ее не от щедрот душевных, а потому, что обязан был помочь, как члены одной семьи помогают друг другу.
Эта помощь (в народе говорили: «по́мочь» с ударением на первом слоге) подразделялась, в общем, на три категории. В первом случае, если тебя приглашали помочь, нужно было идти, не рассчитывая на какое-либо вознаграждение, а лучше всего вызваться самому, не дожидаясь, пока тебя позовут. Так поступали, как правило, в самых тяжелых случаях, когда член общины сталкивался с обстоятельствами непреодолимой силы, скажем, стихийным бедствием (наводнение снесло избу и т.п.). Тут уж те, кого он просил, или вся община в полном составе отстраивали утраченный дом заново, и никто не вправе был потребовать за это никакой платы.
В другом случае член общины звал на помощь, затеяв дело, которое со временем стало ему не по силам. Скажем, надумал поставить мельницу; или арендовал запахал и засеял столько земли, что не в состоянии собрать урожай; или в семье внезапно умер муж, а вдова решила сама сжать созревшую ниву, но не отказываться от надела. В этом случае каждый, кого звали, обязан был помочь, но и хозяин, в свою очередь, должен был отплатить «за помочь» — устроить ужин с выпивкой (отсюда и все наши бутылки во взаиморасчетах).
В третьем случае речь шла, скорее, не о помощи, а о найме на работу в условиях, когда старые патриархальные отношения не позволяли давать и принимать деньги за работу. Помощь, так сказать, по-соседски. Скажем, помещик зазывает к себе крестьян починить прорванную на пруду плотину или размытую дорогу. В этом случае он обязан заранее оговорить, каким будет вознаграждение: например, только ужин с выпивкой или еще и танцы. Кого обещанное не устраивало, тот мог с чистой совестью отказаться.
Кстати, системой взаимопомощи крестьяне обманывали бога. Дело в том, что в страду каждый день был дорог – нужно было свой урожай собирать, а в воскресенье бог запрещал работать, нужно было отдыхать. Но ведь запрещал-то он работать, а не помогать! Вот и помогали слабым с июня по сентябрь, каждое воскресенье, падая к вечеру без чувств от усталости.
В наше время всё это ещё было – без колебаний можно было позвать приятелей вскопать по весне дачу или перевезти вещи на новую квартиру, и только в Москве я с удивлением увидел, что, оказывается, москвичи уже могут и отказаться помогать. Уже передовые люди!
Нет героев
И если на Западе высоко ценилось понятие подвига и следовавшей за подвигом славы - во имя чего на Западе герой шёл и на смерть, - то в России понятие подвига долго прививали сверху с очень скромными результатами. Цари – тот же Пётр I - желали иметь в государстве массы героев, а народ не понимал, чего цари от него хотят. И само понятие, и слово «герой» - не русские.
Позволю себе еще одну пространную цитату из Ф. Нестерова:
«В июле 1701 года шведская эскадра в составе семи боевых кораблей входит в Белое море и направляется к Архангельску, чтобы согласно королевской инструкции «сжечь город, корабли, верфи и запасы». Шведы знают, что русские считают Архангельский порт своим глубоким тылом, а потому и рассчитывают на внезапность диверсии. Операция закончилась, однако, провалом. Шведский историк XIX века А.Фриксель, используя сохранившуюся в архивах документацию, объясняет следующим образом неудачу экспедиции:
«Когда шведские корабли вошли в Белое море, то они стали искать лоцмана, который сопровождал бы их в дальнейшем пути в этих опасных водах. Два русских рыбака предложили тут свои услуги и были приняты на борт. Но эти рыбаки направили суда прямо к гибели шведов, так что два фрегата сели на песчаную мель. За это оба предательски действовавших лоцмана были избиты возмущенным экипажем. Один был убит, а другой спасся и нашел способ бежать. Шведы взорвали на воздух оба своих фрегата и затем возвратились в Готенбург. Царь Петр тотчас вслед за тем поспешил в Архангельск, одарил деньгами, а также из собственной одежды рыбака, который с опасностью для жизни посадил на мель шведские корабли, назвал его вторым Горацием Коклесом».
Русские источники кое-что добавляют и исправляют в шведской версии события. Архангельский воевода князь Прозоровский через голландских купцов был осведомлен о готовившейся экспедиции, а потому запретил рыбакам выходить в море. Дмитрий Борисов и Иван Рябов ослушались приказа воеводы и были захвачены шведами, которые угрозами и посулами принудили их показать безопасный путь к берегу для высадки десанта. Лоцманы, как видно, действительно хорошо знали свое дело, коль скоро не только посадили на мель шведские фрегаты, но сделали это как раз напротив недавно поставленной береговой батареи. После десятичасовой перестрелки русские пушкари разбили оба корабля (другие, опасаясь мелей, держались вдалеке), шведы не взорвали их, а покинули на шлюпках. Русские обрели на шведских судах 13 пушек, 200 ядер, 850 досок железных, 15 пудов свинца и 5 флагов. Дмитрий Борисов был застрелен на палубе шведского флагмана, а Иван Рябов выбросился за борт и вплавь добрался до берега, после чего был засажен в острог за самовольный, вопреки указанию воеводы, выход в море.
Князь Прозоровский, следует признать, действовал более в духе своего общества, нежели царь Петр. Он, конечно, доволен поступком рыбаков и даже избавляет Рябова от причитавшихся ему батогов, но не разделяет восторга Петра. Будь на месте Ивашки с Митькой, думал воевода, Сидорка с Карпушкой, то, наверное, тоже не оплошали бы; чего же ради смотреть на Рябова как на чудо морское? За выполнение долга не требуется особой благодарности.
Европейский взгляд, выраженный А. Фрикселем, прямо противоположен русскому. Характеризуя действия рыбаков как предательские, он подразумевает, что Рябов с Борисовым поступили бы разумно и порядочно, если бы указали шведам слабые места русской обороны и, пересчитав добросовестно заработанные деньги, с низким поклоном удалились. Разные шкалы этических ценностей действуют на западной и восточной частях одного континента.
Петр попытался применить европейское понятие героизма к российской действительности, но, наверное, не был понят окружающими. Его подданные классического образования не имели, Тита Ливия не читали, а поэтому приняли Горация Коклеса скорее за одного из тех голландских капитанов, с которыми любил бражничать государь.
…Героизм в его классическом понимании всегда есть исключение из правила. Герой, то есть сын бога, полубог, совершает непосильные простым смертным деяния. Он возвышается над толпой, которая служит пьедесталом для его неповторимой личности. Долг, совесть, различие добра от зла -все это хорошо для низкой черни, не для него. Цезарь Борджа, а потом Наполеон Бонапарт - любимые герои Европы, в них видела она апофеоз своего индивидуализма. Но такая компания вряд ли подходит скромному Ивану Рябову, и на пьедестале он должен чувствовать себя не слишком удобно.
Со времен Петра понятие героизма все же вошло в обиход русской мысли, но при этом оно обрусело, потеряло первоначальную исключительность. Антитеза между героем и толпой как-то незаметно стерлась, и на ее месте появилось маловразумительное для европейца словосочетание «массовый героизм», то есть что-то вроде исключения, которое одновременно является и правилом».
В России в цене была жертвенность, ценилось «пострадать за мир», то есть за общество. Скажем, у данной крестьянской общины помещик был самодуром, жалобы царю не доходили, тогда несколько крестьян убивали помещика вместе с его семьёй, усадьбу сжигали, а сами сдавались на расправу царскому правосудию, которое отправляло их на каторгу. Это и было «пострадать за мир». Кстати, община потом всё время пребывания на каторге «пострадавших за мир» собирала деньги и посылала этим каторжанам. Такое решение вопроса для мира – для общины - было накладным, посему если была возможность, то старались обойтись без страдающих, скажем, пойманного конокрада убивали всей общиной, малых детей подводили, чтобы они пнули труп ножкой. Раз все, то все!
И во всех случаях русским герои не требовались – героями назначала судьба – что-то независимое от самой общины и людей, - выпала человеку такая судьба, как она выпала, к примеру, Борисову и Рябову, – обязан был проявить жертвенность, ну, а если ещё не выпала, то героя назначал просто жребий. Жребий всё определял – и кому помещика убивать, и кому в армию идти, и надел при очередном переделе общинной земли. Нет героев в западном понимании – в России все преступники и все герои.
Цари ввели награды для отличившихся в бою солдат, но командиры, если сами не видели подвига, отдавали награды солдатам для того, чтобы они сами наградили своих героев, скажем, по пять георгиевских крестов на отличившуюся в атаке роту. Так ещё и в Первой мировой войне русские солдаты и не пробовали оценить заслуги каждого солдата в атаке – они тут же делили кресты по жребию.
И вот когда сейчас в военкоматы безропотно приходят массы вызываемых повестками мужчин, возникает вопрос – что их толкает на эту дикую глупость? Только ли сама глупость и скука нынешней вонючей жизни? Или ещё и жена?
Ведь ещё Твардовский о советских солдатах Великой Отечественной писал:
«Смех - не смех, случалось мне
С женами встречаться,
От которых на войне
Только и спасаться.
Чем томиться день за днем
С той женою-крошкой,
Лучше ползать под огнем
Или под бомбежкой».
Или, всё же, и то - ещё старое русское чувство - «пострадать за мир»?
(продолжение следует)
|
|
