Моя мама умерла четыре дня назад. 22 июня. В День памяти и скорби — так он теперь официально именуется. В этом году речей и акций было больше, чем обычно: как-никак 80 лет с начала войны. Скорбели у Могилы неизвестного солдата, молчали в 12.15 (когда в 41-ом Молотов сообщал по радио о нападении Германии), что-то зажигали от Вечного огня, куда-то везли, приспускали знамена. Красиво писали о том, что погибших не забудем, ветеранов в обиду не дадим, а Колю в Бундестаг больше не пустим.
Видит Бог, как не хочется мне ерничать по такому поводу. Но три дня унижений я запомню.
В 1941-ом году мама закончила девятый класс. Большая семья (четверо детей, воспитывали еще одного родственника, работал только дед) жила в Кратове. Мама пошла работать в ЛИИ (Летно-исследовательский институт), который и сейчас существует в Жуковском. Когда немцы подошли к Москве совсем близко, всё бросили и уехали в эвакуацию в Ташкент. Жили там с другими семьями в заброшенной мечети. Холод был ужасный, от голода пухли. Дед не воевал из-за изуродованной полиомиелитом ноги, родственник сгорел в танке под Ленинградом, младшего дедова сына пока не призвали по возрасту. А у старшего была бронь. Он был — сейчас звучит удивительно — астрономом. Вскоре после переезда в Ташкент его назначили начальником экспедиции в Кара-Кумы, искать источники воды (никто не знал, как повернется война, пустыня — тоже место жизни). Он взял с собой в экспедицию младшую сестренку. Восемь месяцев они шли по пустыне на верблюдах, ориентируясь по звездам и отыскивая спасительные источники. Мамин верблюд был черного цвета, его звали Лейтенант. На экспедицию выделялось питание: это спасло маму от голода.
У мамы была очень нелегкая жизнь. Хотя и счастье было — благо она умела радоваться малому. Последние годы она лежала, я нанимала круглосуточных сиделок. От государства мама имела патронажного врача, который за несколько лет приходил трижды: перед выборами Собянина, во время избирательной кампании в Мосгордуму и один раз по моей просьбе. Если случалось что-то серьезное, я вызывала платных врачей. Включая даже рентген. Еще маме был положен соцработник, которая приносила памперсы и оплачивала коммунальные услуги — из маминой пенсии, само собой. Узнав о маминой смерти, она отказалась получить для нас положенную от города субсидию на погребение: клиент умер — значит всё, её работа закончена.
Мама умерла в восемь вечера. Час мы ждали скорую, еще час — полицейского, бесконечно долго составлявшего свой протокол, еще два часа перевозку трупов. Ближе к часу ночи маму увезли. За это время мне позвонили с десяток агентов, один даже прибежал, подарил визитку с гербом Москвы и невнятным названием конторы и рассказал, как завтра будет возить меня по разным необходимым учреждениям «всего лишь за небольшое вознаграждение».
На следущий день я отправилась в морг, где мне выдали бумажку, с которой я пошла в поликлинику и, отстояв очередь, получила мамину карту (последние двадцать с лишним лет мама в поликлинику не ходила, кому нужны записи конца 90-х?). Отнесла карту в морг и получила бумажку для МФЦ. Еще одна очередь — и вот у меня уже есть свидетельство о смерти с еще какой-то бумагой, которые я опять отнесла в морг. И оплатила услуги. В районе 100 тысяч получилось: это пока без всякого кладбища и погребения.
На улице +36. Почему-то такси не я вызывала, как-то худо соображалось. Хоть и ожидалось всё, но... это же мама, я её любила очень сильно.
На следующий день — прощание в морге. Потом на Хованское, в крематорий. Двор заставлен ритуальными автобусами, толпы народу. Два часа в очереди на оформление кремации. Когда выяснилось, что впереди еще столько же в очереди на саму кремацию, я почувствовала, что сейчас просто упаду. Спросила, можно ли хоть как-то убыстрить процедуру. «Доплатите 5.500 и идите в вип-зал без очереди». Доплатили, простились. Вечером урыдалась и напилась.
А наутро пошла за субсидией. Велели идти в отделение соцзащиты, пришла — а там говорят, что надо в отделение пенсионного фонда. Пришла — мне недовольно сообщают, что, во-первых, нужно записываться на определенный день, во-вторых, необходим номер моего счета и снилс. Сказала пенсионной даме много невежливых слов, после чего она мигом выписала какую-то квитанцию, по которой я получила деньги на ближайшей почте. 18 тыщ с копейками!
Мама была ветераном войны (папа — участником, он давно умер); таких, как они, уже почти не осталось на свете. Они хоть чего-то заслужили, кроме приспускания знамен?! Мне 22 июня не скорбь государственная была нужна, а какой-то специальный человек, который бы всю эту бюрокартическую байду, многократно усложнившуюся из-за ковида, взял бы на себя. О деньгах я даже не говорю.
Ветеранов обижать нельзя, это теперь по закону. А тем, кто давно в могиле, — память и скорбь. А мама прямо в День памяти и скорби в промежуточном положении оказалась — надо же, как неудачно!
Гребаный стыд...
|
|
