Вспомним Перестройку – заключительный этап ползучей контрреволюции, начатой сразу после смерти Сталина.
Наша новая буржуазия, которая налилась соком и пошла в гору благодаря оппортунизму Хрущева и Брежнева, с восторгом смотрела, как шикарно живет ее старшая сестра – западная буржуазия. Смотрела и слюнки пускала от зависти. Нашу буржуазию, как ни крути, все-таки стесняли и ограничивали остатки Советской власти (хотя и изрядно разрушенной хрущевцами и брежневцами). Все-таки ей, когда она проворачивала свои подлые дела, паразитировала на социалистической экономике и грабила советское государство, приходилось оглядываться, изворачиваться, опасаться разоблачения. И нередко бывало так, что ее разоблачали, и власть рабочего класса ее по головке не гладила. Хотя, правду сказать, бывало и так, что спевшиеся, сросшиеся с нею и кормившиеся от нее государственные и партийные чиновники ее заботливо оберегали и не давали рабочему классу воздать ей по заслугам. (В чем и проявлялось все большее разрушение пролетарской диктатуры).
Однако на капиталистическом Западе дела буржуазии обстояли вообще блестяще. Там за паразитирование не наказывают, а превозносят. Там паразитирование считается самым почетным делом, а паразиты – самые уважаемые люди. Наша буржуазия захотела и для себя того же – захотела выйти из подполья и грабить уже в открытую, ничего не боясь и ни от кого не таясь. Ей хотелось, чтобы паразитирование превратилось в закон, в ее «священное право собственности». Чтобы она паразитировала – и ее за это не наказывали, а на руках носили, не мразью считали – а элитой нации.
И вот она принялась за работу – за подрыв и уничтожение Советской власти. А кто ей в этом активно помогал? Кто же еще, как не наша интеллигенция. Точнее, самая паршивая ее часть. Эта интеллигенция была пропитана высокомерием и презрением к трудовому народу. Она злобно зубоскалила о кухарках, которые, мол, смеют управлять государством, подразумевая под этим Советскую власть. Она воспевала контрреволюцию, которая должна положить конец «власти кухарок», то есть, рабочего класса, и привести к власти «культурных людей», то есть, новую буржуазию. И все смелее клеветала на ненавистную ей революцию, которая и дала возможность «кухаркам управлять государством».
И тут ей очень пригодилась знаменитая «слезинка ребенка», о которой писал Достоевский. Как она за эту слезинку ухватилась, как носилась с ней, как размахивала ею!
Это был такой подлый спектакль! Ворье и жулье, мечтающее усесться на шею народу и жить в свое удовольствие, закатывало истерику – как это, мол, российский пролетариат в семнадцатом году посмел так решительно разделаться со своими кровопийцами! Как это он посмел строить царство справедливости на слезе ребеночка!
А что мы видим теперь? Мы видим, что вся эта свора, которая тогда вопила про слезинку ребеночка – ныне обнаглевшая и обожравшаяся сидит на шее народа и разбухает от его крови. И не то, что слезиночки она не боится – а готова миллионы наших жизней положить, лишь бы сохранить это приятное и сытное для нее положение.
Писатель Достоевский своей «слезинкой» удружил богатым, грабителям, народным злодеям.
А «бедных людей», которым он вроде бы сочувствовал – Достоевский предал. Униженным и оскорбленным, о которых он столько сокрушался – Достоевский сделал зло, воткнул нож в спину.
Конечно, спору нет, Достоевский – великий писатель. У него есть произведения, пропитанные гуманистическим пафосом, правдиво раскрывающие всю бездну народного страдания и все ужасы унижения человеческой личности в классовом, несправедливом обществе. И его душераздирающие строки стали для многих сердец фитилем протеста, гнева и возмущения – значит, сыграли прогрессивную, революционную роль. И сам Ленин, марксист-диалектик, который ненавидел, возмущался реакционными, обскурантскими чертами Достоевского – при этом всегда признавал прогрессивный, гуманистический аспект его творчества.
Да – Достоевский действительно любил униженных и оскорбленных и сострадал им. Но он не имел четкой классовой позиции, и поэтому не был последователен в своей любви и сострадании. Он не пошел до конца, остановился на середине пути. Он хотел, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Или, говоря словами английской поговорки, которую любил Ленин – Достоевский был из тех, кто хочет сделать яичницу, не разбив яиц – он хотел счастья униженным и оскорбленным, но без борьбы против угнетателей.
Поэтому его сострадание помимо его воли очень часто превращалось в лицемерие. А знаменитая «слезинка ребенка» превратилась просто в крокодилову слезу фарисея, в обман и ложь.
Действительно, эта «слезинка» по своему лицемерию – что-то омерзительное. Представьте себе – приходит человек к «бедным людям», к «униженным и оскорбленным». И начинает распинаться – ах, вы мои бедные люди, ах вы, униженные и оскорбленные! Как же мне вас жалко! Какие же вы страдальцы!
Но вот униженные и оскорбленные вдоволь настрадались, нахлебались издевательств, наумывались кровавыми слезами. И больше уже не хотят. Они больше не хотят быть униженными и оскорбленными. Они решают восстать против тех, кто их оскорбляет и унижает. Они хотят добиться справедливости, покончить с гнетом и вернуть себе человеческое достоинство. И вот наш защитник униженных и оскорбленных хватается за волосы, начинает с ужасом восклицать: «Что вы! Что вы! Неужели вы захотите прибегнуть к насилию!? Неужели вы готовы построить ваше справедливое общество на слезинке невинного ребеночка!? … Опомнитесь!!! Остановитесь!!!»
Словом – наш сердобольный писатель сперва распинался над униженными и оскорбленными, оплакал их горючими слезами. А кончил тем, что призвал их покориться угнетателям – то есть, навеки остаться униженными и оскорбленными. Мол – терпите, раз уж такая вам выпала доля, страдайте - а я о вас посокрушаюсь, трогательно опишу ваши страдания. Тем и будьте довольны.
Но среди униженных и угнетенных нашлись такие, которых роль безропотной жертвы не устроила. Им не надо было, чтобы их оплакивали сердобольные писатели. Им нужны были – свобода, равенство, справедливость, счастье народа. И они послали ко всем чертям слезы плакальщиков – и решили идти до конца. Они стали революционерами.
И вот тогда наш сострадательный писатель их возненавидел! Он стал клеветать на них, чернить их и мазать грязью. Достоевский даже стал, как заправский кликуша-обскурант, называть их «бесами». И даже написал целый роман-пасквиль под таким же названием, в котором поставил себе цель – изобразить как можно более отталкивающе революционеров. (То есть, именно тех, кто на деле боролся за «униженных и оскорбленных»).
И еще - примечательно, что Достоевский вопрос о слезинке ребенка задавал только тем, кто дает отпор угнетателям, кто стремится построить общество справедливости. А вот тем, кто готов был лить как воду кровь угнетенных, чтобы сохранить общество несправедливости – им подобного вопроса Достоевский никогда не задавал. Он не спрашивал царей, Николая Первого и Александра Второго – почему они казнят революционеров? А как же, мол, слезинка ребенка? Видно, о слезинке ребенка полагается думать только тем, кто восстает против угнетения, кто хочет уничтожить крепостное право, самодержавие и частную собственность. А тем, кто, наоборот, давит восстание угнетенных, хочет сохранить самодержавие, крепостничество и частную собственность – им об этом думать не надо. Им можно по колено шагать в крови.
Еще одна деталь. Достоевский был одним из восторженных сторонников завоевания Константинополя. В своем «Дневнике писателя» он с упорством маньяка повторял, что «Константинополь должен быть наш». И даже дело до того дошло, что в воинственном воодушевлении наш «пацифист» стал делить шкуру неубитого медведя – мол, неправы те, кто говорит, что мы должны владеть Константинополем совместно с другими славянскими народами! Константинополь – наш и только наш, и никакие там другие славянские народы на него права не имеют!
Значит, что выходит? Пугает слезинкой ребенка революционеров, которые добиваются социальной справедливости. И сам призывает к массовому убийству, к рекам крови, к миллионам трупов. И для чего? – для того, чтобы взять Константинополь! То есть - чтобы помочь русскому самодержавию и русским помещикам поработить и ограбить новые народы. Вот за это можно положить без счету и русских и турецких солдат, осиротить без счету и русских и турецких детей. Когда надо помочь царю, помещикам и попам, заставить русских людей безропотно воевать за их интересы – тут уже и речи нет про «слезинку» ребеночка. А чуть только униженные и оскорбленные восстают против зверской несправедливости – вот тогда начинаются возгласы про слезинку, проповедь смирения и всепрощения, требования, чтобы жертвы по-христиански возлюбили своих палачей.
Словом, перед нами предстает поучительная картина. Талантливейший писатель, гуманист, обличитель несправедливости, защитник униженных и оскорбленных. И вот - из-за отсутствия четкой классовой позиции, из-за непоследовательности и неумения идти до конца он становится лицемером, обскурантом, мракобесом, рупором реакции, орудием эксплуататоров в их идейной борьбе против угнетенных. Превращается в слугу тех, кто грабит, душит и истязает народ, а униженных и оскорбленных, о которых столько сокрушался – предает.
Его пример – другим наука. И каждый из нас должен твердо запомнить. Пускай ты считаешь, что ты на стороне угнетенных, пускай ты им сострадаешь и желаешь им добра. Но если у тебя нет твердой и последовательной классовой позиции, если ты не можешь встать на сторону угнетенных полностью, окончательно (а это значит – безоговорочно признать их право на борьбу против угнетателей) - то ты рано или поздно предашь угнетенных и станешь клевретом угнетателей.
Идеологи господствующего класса самодержавной, помещичьей, дворянской России хорошо понимали, какую пользу приносит им Достоевский и не забывали его благодарить за верную службу. Вот что говорил Достоевскому Победоносцев, главный идейный столп тогдашней реакции:
«Вы – один из тех, кто помогает нам сдерживать революцию в России».
Как Достоевский тогда помогал царскому самодержавию сдерживать революцию – так он в Перестройку помог новой буржуазии совершить контрреволюцию. Его «слезинка» была взята на вооружение нашими перестройщиками и сослужила им хорошую службу. Однако теперь эта ложь окончательно протухла. «Слезинка ребенка» превратилась в такую воняющую лицемерием мерзость, что от нее просто тошнит. Мы уже поняли, кому она нужна – тем, кому надо поудобнее держать трудовой народ за глотку, чтобы ехать на нем и погонять.
Знаем мы теперь и то, кто настоящий друг «униженных и оскорбленных», кому надо верить и за кем идти. Настоящий друг униженных и оскорбленных не тот, кто сперва рыдает над ними – а потом зовет покориться злодеям. Настоящий друг униженных и оскорбленных – тот, кто пробуждает в них гнев и ненависть к угнетателям, кто поднимает их на борьбу за свободу и человеческое достоинство.
|
|
