Вступившему вчера в должность президента России Дмитрию Медведеву с высокой вероятностью с января следующего года придется иметь дело с Джоном Маккейном, которого многие упрекают в чересчур жесткой политике в отношении Кремля, которая вряд ли смягчится.
Комментируя вчера высказывания бывших высокопоставленных сотрудников американской администрации Роберта Макфарлайна и Генри Киссинджера о том, что позиция кандидата в президенты США от Республиканской партии Маккейна по России со временем все же претерпит изменения в сторону большего прагматизма, руководитель украинской редакции ФОРУМа.мск Владимир Филин сказал:
"Американские бывшие высокопоставленные чиновники исходят из абсолютного приоритета принципа голого ситуационного прагматизма над идеологией и политическими убеждениями людей. В большинстве случаев это срабатывает, так как у лишенной стратегии бюрократии, как правило, нет вообще никаких убеждений.
Но иногда случаются сбои. Например, в случае Рональда Рейгана. Казалось бы, что человеку не сиделось в Белом доме? "Рубил" бы себе "бабло" и прагматично сотрудничал бы с кремлевскими герантократами. Ан нет, Рейган совершенно непрагматично приклеил СССР клеймо "Империи зла", объявил о программе СОИ и расширении помощи афганским моджахедам, затем обвалил мировые цены на нефть, и Советский Союз сдался.
Между тем, нынешняя нефтедолларовая Россия, вопреки заблуждениям, куда менее прочна экономически и политически, чем СССР эпохи застоя. А Джон Маккейн, к слову сказать, считает себя последователем Рональда Рейгана. В том числе в части мотивации: целью 72-летнего ветерана Вьетнама является не просиживание штанов в президентском кресле, а выполнение великой миссии, как он ее понимает, что позволит ему войти в американскую и мировую историю. Впрочем, тем, кто привык абсолютизировать бюрократические или коррупционные подходы, этого понять не дано".
Следует отметить, что в случае избрания Джона Маккейна президентом США, стратегический вектор американской внешней политики будут определять вовсе не Генри Киссинджер и другие ветераны "разрядки напряженности", а совсем другие люди, самый яркий из которых, несомненно, 50-летний Роберт Каган.
Роберт Каган - один из самых влиятельных аналитиков в области международных отношений. Некогда близкий неоконсервативному лагерю, сегодня он выступает в роли советника Джона Маккейна по международным вопросам. Каган работает экспертом Фонда Карнеги и Фонда Маршалла. Он - автор бестселлера 'Рай и великая держава. Америка и Европа в новом миропорядке'. В годы правления Рональда Рейгана он работал в Государственном департаменте. Сейчас живет в Брюсселе, является автором ежемесячной колонки в газете Washington Post.
Ниже вниманию читателей в переводе Иносми предлагается серия недавних статей и интервью Роберта Кагана, человека, который в скором времени, видимо, будет оказывать решающее влияние на внешнюю политику крупнейшей мировой сверхдержавы. При этом хотелось бы обратить внимание на следующее обстоятельство.
Роберт Каган резко критикует Россию. В то же время он весьма политкорректен, высказываясь о Германии, в частности о той части ее политического спектра, возглавляемой экс-канцлером Герхардом Шредером и нынешним вице-канцлером, министром иностранных дел Франком-Вальтером Штайнмайером, что стоит на позиции создания в Европе постмодернистского IV Рейха - конкурирующего с США мирового центра силы во главе с Германией, для которой Российская Федерация выполняла бы функцию сырьевой колонии.
Каган по понятным причинам об этом прямо не говорит, но он и его единомышленники прекрасно это понимают, в чем я имела возможность лично убедиться. Во многом благодаря такому пониманию при президенте Маккейне курс США в отношении России будет предельно жестким. Это стратегический, идеологический, если угодно выбор, призванный лишить IV Рейх сырьевой базы, что сделает само создание такой постмодернистской наднациональной геополитической конструкции практически нереальным.
Что до территории нынешней России, то ей в схеме Маккейна-Кагана предопределена судьба вслед за Польшей, Прибалтикой, Балканами, Украиной и Грузией стать частью "Новой Европы". Когда и как такое вхождение произойдет, целиком Российская Федерация будет интегрирована в "Новую Европу" или частично, сейчас предсказать невозможно, это покажет сама жизнь.
Наталья Роева, политический обозреватель ФОРУМа.мск
28 января 2008 года, Dziennik, Польша
Россия и Китай угрожают миру
Какой конфликт в современном мире является самым важным? В своих последних текстах вы неустанно подчеркиваете, что на наших глазах идет война между либеральной демократией и авторитаризмом. И в любой момент чаша весов может перевесить в ту или другую сторону...
Во-первых, сегодня мы имеем дело с возвращением великих держав и их соперничеством. Разумеется, это Соединенные Штаты, а также Китай и Россия. Но есть и новые державы - Япония и Индия. У этих великих держав практически отсутствует общее понимание политических принципов, нет какого-либо единства моральных ценностей. Зато есть подозрения, нарастающая враждебность и ощущение то, что теоретически возможный союз будет иметь шаткие основания и развалится при первом же серьезном испытании.
В этом смысле ситуация зеркально противоположна той, которая была в конце 'холодной войны'. Во-вторых, эти противоречия наиболее ярко проявляются там, где на соперничество национальных амбиций накладываются идеологические разногласия.
Две важнейшие мировые державы - Россия и Китай - являются в то же время двумя важнейшими в мире автократическими режимами. Эти страны полностью опровергают основополагающую парадигму либерализма, согласно которой, чем страна богаче, тем больше там демократии. Происходит обратное - чем богаче становятся эти страны, тем меньше в них свободы...
И это крупнейшая ошибка политических наук после 1989 г. - оказалось, что теория модернизации, постулирующая триумф демократии, недорогого стоит...
Мне всегда было непросто относиться к политическим наукам всерьез. А теперь - особенно, потому что я вижу, что современные автократии пользуются богатствами, прежде всего, для укрепления собственной власти. Именно это происходит в Китае. То же самое в России. Автократы заключают с народом своего рода пакт, говоря: 'У вас может вырасти уровень жизни, вы можете получать все больше. Только держитесь подальше от политики! А если будете совать нос в политику, то мы вам носы переломаем'.
Как в Китае, так и в России большинство принимает такой пакт. В Китае - потому, что там никогда не было демократии, а в России - потому что 90-е годы воспринимались как период хаоса, а Ельцин - как крайний неудачник. Между тем, сегодня, благодаря росту цен на нефть и газ, появилось гораздо больше денег. А Россия снова ощущает свое величие на международной арене. Она вновь обретает потерянное достоинство, гордость. И, по моему мнению, для россиян это самое главное.
То есть, для россиян оскорбленная гордость гораздо важнее, чем реальные интересы? И поэтому с Москвой так трудно договориться? Ведь интересы можно более-менее точно определить, а потом торговаться. А когда в игру вступает оскорбленная гордость, мы не соглашаемся на уступки, опасаясь, что другие воспримут их как признак слабости...
Некоторые утверждают, что все сводится к интересам. Они забывают о том, что вновь обретенная гордость совершенно меняет восприятие собственного интереса. Возьмем внешнюю политику. При Козыреве у России был совершенно другой набор интересов - приоритетами были интеграция с Западом и экономическая либерализация.
Поэтому контроль над бывшей советской зоной влияния был не так важен. Ведь если Россия и так станет частью Запада...
Именно. Путин это полностью изменил и вернулся к более традиционному пониманию интересов России. Он начал снова оперировать такими категориями как сфера влияния и держава, диктующая свои условия в том или ином регионе. Россия была доминирующей силой в прошлом и должна стать ею сегодня. Ведь именно по этой причине Путин так недоволен независимостью Грузии и Украины. По всей видимости, ему не нравится членство прибалтийских государств в НАТО.
Впрочем, в отношении всех стран, которые когда-то были в советской сфере влияния, а теперь являются членами НАТО, Путин хочет иметь возможность блокировать стратегические решения.
Например, исключительно в этом заключается смысл спора вокруг противоракетного щита. Ведь Россия не опасается того, что размещение этих малозначительных в стратегическом смысле установок в Польше и Чехии станет угрозой ядерному потенциалу Москвы, значительно ограничит ударную силу Москвы. Ни о чем таком речи здесь не идет. Кстати, Путин сказал Западу довольно прямо: 'Постройте себе этот щит во Франции или в Италии, стройте, где хотите, но не помещайте его ни в Польше, ни в Чехии'.
Когда Time присудил недавно Путину титул Человека года, Генри Киссинджер разъяснял, что в России все вовсе не так плохо, что это никакая не диктатура, даже проходят выборы...
Сегодня мы часто слышим: 'Все уже не так, как в советские времена, все гораздо лучше'. Только тоталитаризм не должен быть главной точкой отсчета. Мне кажется, что эпоха 'холодной войны' заслонила нам тот факт, что важнейший идеологический конфликт современности - этот вовсе не борьба капитализма с коммунизмом, а борьба автократии с либерализмом.
Именно этот вопрос вызвал конфликт между Соединенными Штатами и значительной частью Европы в конце XVIII века. А в XIX и XX веках это был основной конфликт в самой Европе. Многие люди считают, что российские или китайские лидеры ни во что не верят, что они не представляют какую-либо идеологию.
Это неправда - они просто убеждены в том, что автократия для их стран лучше, чем демократия, потому что гарантирует стабилизацию и создает условия для обогащения. Так же и европейские монархии в XVIII и XIX веках презирали демократию, считая ее строем, при котором правит лишенная всяких принципов голытьба, ослепленная жаждой денег.
Китайцы говорят сегодня, что демократия 'неэффективна'. Они убеждены, что целей можно достичь быстрее в обход демократических процедур.
Кроме того, они опасаются, что результатом демократических перемен будет распад Китая. В случае России мы уже как минимум 200 лет слышим о том, что демократия ослабляет эту страну. Путинская теория т.н. суверенной демократии, которая с настоящей демократией не имеет ничего общего, придает этому аргументу некую идеологическую последовательность: Россия должна быть сильна на своей территории, чтобы, благодаря этому, быть сильной за границей. Россия должна быть сильна за границей, чтобы, благодаря этому, защищаться от вмешательства либералов на своей собственной территории.
Слыша, как Путин говорит, что не допустит в России никакой 'оранжевой революции', что не позволит шакалам, поддерживаемым Западом, вмешиваться во внутренние дела этой страны, мы еле сдерживаем смех. Но, на самом деле, нам нужно воспринимать его исключительно всерьез.
В какой мере эти две великие авторитарные державы подражают друг другу? В 80-е годы китайцы направляли своих наблюдателей в Польшу - они следили за диссидентскими движениями, чтобы не допустить появления оппозиции в собственной стране. Также они внимательно следили за Россией - из-за Горбачева, и поэтому не пошли на идеологические реформы в стиле перестройки. А сегодня россияне пытаются чему-то научиться у китайцев...
Это правда, у меня складывается такое впечатление, что Путину очень нравится китайская модель...
И отсюда идея партии 'Единая Россия'?
Да. В распоряжении китайцев имеется необычайно дисциплинированная партия. Именно благодаря этому они так хорошо справляются с кризисными ситуациями. Между тем, в России существует проблема преемничества, которая подчинила себе все. Не уверен, что Путин так легко с ней справится. Ему будет очень трудно вернуться к тем позициям, на которых стоят китайцы. Он только завершает реконструкцию монопартии, а у Пекина она уже есть.
Отличаются ли чем-нибудь сегодняшние автократии от автократий прежних времен? Внесли ли они какие-то принципиальные идеологические поправки в старую модель?
Основное отличие заключается в том, что старомодные автократии действуют в окружении современной экономики. По окончании 'холодной войны' была создана модель, которую можно назвать глобализационной парадигмой. Грубо говоря, она сводится к тезису о том, что, если государство не справляется с вызовами глобализированной экономики, то оно должно согласиться на проникновение на свою территорию международных организаций - таких, например, как Международный валютный фонд. Оно должно играть по определенным правилам.
Между тем, сегодняшние автократии этого не делают. Они задумываются о том, как черпать выгоду из глобализированой экономики - и эффективно делают это. А вместе с тем не позволяют глобальной экономике проникнуть на свою территорию и каким-либо образом оспорить их господство. Это прекрасно видно хотя бы на примере отношений России с Европой. Россия может инвестировать в Европу, сколько ей вздумается. А Европа не имеет права инвестировать в Россию.
'Холодная война' приучила нас к конфликтам, имеющим явно идеологический характер - свободный демократический мир против коммунизма. Существует ли риск возникновения своего рода лиги автократий? Способны ли эти страны сформулировать общие интересы?
После 1989 г. нам объявили, что мир вошел в совершенно новую эпоху: либеральные демократии одержали триумф на идеологическом фронте, рыночный капитализм победил как экономическая система. Однако мы упустили из виду тот факт, что этот триумф был связан с тем, что крупнейшие державы были либеральными, рыночными демократиями. Что произойдет, если крупнейшие державы будут автократиями?
В 20-е и 30-е годы фашизм торжествовал. Почему? Потому что те, кто наблюдал за Германией и Испанией, говорили: 'Сделаем то же самое!'. Таким образом, фашизм покорил Европу и Латинскую Америку. Когда Советский Союз был сильным, повсеместно считалось, что коммунизм - это то, чему следует подражать. А потом коммунизм рухнул - и никто уже не мечтает о революциях. Так это и происходит. Триумф политической системы является в огромной мере эффектом ее господства в том или ином регионе. Выигрываешь не только потому, что ты лучше всех.
А возвращаясь к вашему вопросу - в некоторых случаях имеет место очень тесное сотрудничество. Разумеется, не во всех областях. Например, геополитические интересы могут очень сильно расходиться - это случай России и Китая.
Недавно мы беседовали с Гарри Каспаровым, который подчеркивал, что страх перед китайским господством в Сибири - а, следовательно, отколом ее от России - становится все более распространенным.
Вместе с тем, по очень многим важным вопросам автократии находят общий язык. А наибольшее согласие у них царит в том, что касается желания сделать мир безопасным для всех автократий. С конца 'холодной войны' сообщество либеральных демократий пытается переделать мир по собственному образу и подобию. А эта переделка мира оказывает большое влияние на вопросы, связанные с суверенитетом государств.
Иными словами, либеральные демократии утверждают, что международное право важнее суверенитета государств в случае вопиющего нарушения прав человека.
И нет ничего удивительного в том, что сегодня Китай и Россия - ведущие защитники вестфальского порядка, поскольку он подчеркивает неприкосновенность суверенитета всех государств. То, что в глазах либерального Запада является гуманитарной интервенцией, политики в Москве или Пекине всегда воспринимают как незаконные действия или оккупацию.
Россия и Китай не хотят проповедовать авторитарное евангелие или начинать всемирную автократическую революцию. Они лишь исходят из того, что, чем больше автократии, тем меньше изоляция Москвы и Пекина на международной арене. Китай и Россия поддерживают диктаторов в Беларуси, Узбекистане, Зимбабве и Бирме. Эти действия можно толковать как результат узко понимаемых материальных интересов - Китаю нужна нефть из Судана и Ирана, Россия получает сотни миллионов долларов за оружие и атомные реакторы.
Но это не все. Как когда-то объяснял посол Китая при НАТО, 'международные санкции всегда вызывают у нас определенные вопросы'. Россия и Китай хотели бы лишить международное сообщество возможности действовать.
Когда мир говорит: 'Давайте сделаем что-нибудь с Бирмой', китайцы притворяются, будто им нет до этого дела, но в действительности они сделают все для того, чтобы застопорить все действия, поскольку бирманское правительство поступает так, как еще недавно поступали китайцы.
Взглянем на Совет Безопасности ООН - основополагающий факт таков, что, когда встает вопрос о международном вмешательстве, на одной стороне спора у нас демократии, а на другой - автократии. В будущем нас ждет множество подобных конфликтов. Ничего удивительного, если в конце возникнет что-то наподобие неформальной лиги диктаторов, поддерживаемой Москвой и Пекином. Встает вопрос: что сделают Европа и Америка, чтобы это предотвратить?
Уже давно мы слышим разговоры о том, что Китай перестает быть региональной державой и в недалеком будущем может сравниться с Америкой. На настоящий момент Соединенные Штаты обладают гигантским технологическим преимуществом, а китайская экономика полностью подчинена американской. Китайский военный бюджет - хотя он и растет быстрыми темпами - невелик по сравнению с американским. Так что вряд ли Китай догонит Америку. Но это еще не означает, что это невозможно...
Есть кое-что еще. Господство Америки в мире ни в коем случае не является производной любви к моей стране. Оно вытекает из самой структуры международной системы. Проблема любого государства, стремящегося уравновесить американское могущество, даже в своем собственном регионе, заключается в том, что у соседних наций начинается паника, и они делают все, чтобы ослабить зарождающуюся державу.
Китай окружен странами, которые больше боятся Китая, чем США. Именно поэтому Япония и США укрепляют свои военные связи. Именно поэтому Индия и США впервые в истории пошли на сближение. Символом этих перемен были совместные маневры военно-морских сил США, Японии, Австралии, Индии и Сингапура в сентябре 2007 г. в Бенгальском заливе.
Китай воспринимал эти маневры как демонстрацию силы, направленную против него. И, по моему мнению, он совсем не ошибался. Так что, вопреки тому, что говорили политологи, мы вовсе не видим в мире попыток уравновесить американское могущество. Пока мы видим попытки уравновесить могущество других стран.
Из Европы этого пока не видно.
Конфликт между автократиями и демократиями становится все более явственным. Мой прогноз заключается в том, что, чем больше будет обостряться этот конфликт, тем больше будут сближаться Америка и Европа. Несмотря на то, что американцы - с Марса, а европейцы - с Венеры, как я когда-то написал... Мы будем вместе следить за попытками уравновесить влияние Китая в Азии и России в Европе.
В случае Японии укрепление сотрудничества с США кажется очевидным - Япония действительно боится Китая. С Европой дело обстоит несколько иначе. Становится все очевиднее, что за очень тесными отношениями стоял страх Европы перед Советским Союзом. Америка была защитой от угрозы. Поэтому ее обожали, любили или, по крайней мере, принимали как есть. Когда распался Советский Союз, связующие нити ослабли. Америка стала ненужной.
Европа пытается превратиться в то, что Роберт Купер назвал великой державой XXI века. То есть освободиться от традиционного понимания силы, традиционного понимания геополитики. Минимализировать значение военных средств и опираться, прежде всего, на международное право. Европа хочет быть постмодернистским политическим образованием XXI века.
А вместе с тем - вопреки всем ожиданиям - она оказалась рядом с державой XIX века, каковую представляет собой Россия. И пока не имеет никаких предпосылок к тому, чтобы с этим справиться. Я говорю не только о военных вопросах - ведь совершенно очевидно, что здесь у Европы шансов нет никаких.
Но даже по тем вопросам, где она могла показать свои сильные стороны, она выглядит довольно слабо. Возьмем энергетическую проблему. Здесь Россия - крупный игрок, способный пользоваться энергией в стратегических, геополитических и экономических целях. У Европы нет ни малейшей возможности ответить тем же.
Европа обычно отвечает: 'Да, нам нужны российские энергоносители. Но России нужны наши деньги. Так что никакой опасности нет'.
Этот ответ знаком мне давно. На самом деле, европейцы сами не верят в то, что говорят. Когда вы разговариваете с европейскими чиновниками неформально, часами, и говорите им, что они должны быть более непреклонны в отношениях с Россией по Грузии или Косово, ответ всегда звучит одинаково: 'Но мы ничего не можем сделать. Нам нужны российские нефть и газ'.
Правда такова, что Европа совершенно не способна дать хоть какой-нибудь урок России. Комиссар Европейского Союза Питер Менделсон даже публично заявил об этом: 'Ни одна страна в мире не обнажает экономическую слабость Европы в такой степени, как Россия'. Короче говоря, ЕС знает, что проблема есть. Но, в то же время, не знает, что с этой проблемой делать. Поэтому каждый раз, когда Россия давит на Эстонию или Польшу, и одна из этих стран вопрошает: 'Европа, защитишь ли ты меня?', Европа отвечает: 'Перестаньте создавать проблемы!'
Поляки и эстонцы очень часто слышат: 'Вам нужно успокоиться'. В чем же в таком случае заключалось бы создание противовеса для России в Европе?
В некотором отношении это уже происходит. Союзнические отношения между странами Центрально-Восточной Европы и Америкой похожи на американо-японские. Когда Россия начинает угрожать, эти страны смотрят в сторону США, а не Франции.
Во-первых, как известно, Соединенные Штаты далеко. Во-вторых, не Польша, а Германия является привилегированным партнером Америки в Европе. И хорошие отношения Польши с Германией в огромной мере определяют хорошие отношения Польши с Америкой. А Германия требует, чтобы Польша не раздражала Москву...
Одно Путин делает очень хорошо - заставляет всех нервничать. Китайцы стараются вести себя осторожно и безразлично, они подчеркивают, что бы ни делали: 'Будьте спокойны, совершенно спокойны. Мы не хотим никаких осложнений'. Другое дело - Путин, он только угрожает и шантажирует. Однажды это обернется против него, в том числе, и в Западной Европе.
Во-вторых, Европа должна, в конце концов, переварить эту восточную проблему. Более, чем вероятно, что в Брюсселе даже не заметили, что вступление Польши и других стран в Европейский Союз приведет к напряженности в отношениях с Россией. Вдобавок, ЕС хочет во всем видеть предмет торговли и переговоров. То есть: мы Польше даем субсидии, а Польша взамен перестает беспокоиться из-за России.
Только не все подлежит обмену. Это не срабатывает - просто нельзя перестать беспокоиться из-за опасных соседей. Короче говоря, у Европы не было ни малейшего желания заниматься восточной проблемой. Вместе с тем, новые государства-члены, в конце концов, втянут ее во все более конфликтные отношения с Москвой.
И, наконец: пока ничто не свидетельствует о том, что США намерены выходить из Европы. Однако европейцы должны исходить из того, что однажды это случится. Это означало бы, что Россия займет еще более конфронтационную позицию в отношении соседних государств.
Сторонники реализма утверждали, что крушение Советского Союза означает конец конфронтации между Россией и Западом. Однако история убеждает нас в обратном - вооруженные конфликты в Европе с участием России возможны и без советского коммунизма.
Продолжается неустанная дискуссия о том, как должна выглядеть внешняя политика после Буша. Многие комментаторы, в том числе, и американские, говорят: 'Нужна новая модель мирового порядка. Такая, при которой Америка откажется от части своих амбиций, а мир, в котором господствует одна сверхдержава, превратится в мир, опирающийся на более партнерских отношениях'.
Это иллюзия. Я убежден в том, что многополярный мир будет просто опаснее того мира, в котором доминирует Америка. Разумеется, сегодняшний порядок далек от совершенства, и нет никаких гарантий того, что не произойдет конфликтов между великими державами. Может произойти война между Китаем и Тайванем, в которую будут также втянуты США и Япония. Может произойти война между Россией и Грузией - что вынудит США и Европу принимать решение: или мы вмешиваемся или смиряемся с последствиями победы России. Также возможен конфликт между Индией и Пакистаном или между Ираном и Израилем.
Что бы Америка ни сделала, с этими войнам справиться нельзя. Однако, если Америка ослабнет - или сойдет со своих стратегических позиций - эти конфликты станут еще более вероятны. Те, кто считает, что большее равноправие между государствами выгоднее американского господства, совершают логическую ошибку. Они убеждены в том, что в многополярном мире те элементы международного порядка, которые им нравятся, останутся неизменными. Чепуха. Сегодняшний порядок основан не на идеях, а на раскладе сил. Станет ли мир, в котором Россия, Китай и Индия будут иметь большее право голоса, лучше, станут ли его больше любить либералы? Искренне в этом сомневаюсь.
Короче говоря, мы не стоим перед выбором между миром, подобным Европейскому Союзу и миром, в котором господствует Америка. Пост-американский порядок формировался бы в Пекине и Москве...
Мы живем в мире, в котором главные роли играют Вашингтон, Пекин и Москва. Европа сама себя ослабила и, тем самым, стала гораздо менее привлекательной. Опасаюсь, что сегодня все великие державы в той или иной мере презирают Европу. Нельзя этого не отметить, слушая, как русские или китайцы отзываются о Европе. Даже индийцы воспринимают ее так же.
Европейцы часто подчеркивают, что их беспокоит рост американского могущества. Но ведь их беспокойство носит чисто теоретический характер. Здесь никто не опасается того, что Америка совершит вторжение в Европу. Подлинная причина, по которой европейцы так не любят Америку, сводится к тому, что все воображали, будто мы живем в новую эпоху, в эпоху международной гармонии. А если мы живем в эпоху гармонии, то кто создает проблемы? Разумеется, американцы.
Только мы живем вовсе не в эпоху международной гармонии, а в эпоху традиционного соперничества между державами. Сегодня люди злятся на Буша, но, когда Буш уйдет, Путин и Коммунистическая партия Китая останутся. Равно как и Ахмадинежад. Джихад продолжится. Неужели европейцы будут и дальше думать, что Америка - самая большая проблема? Не смешите меня.
Кстати, отношения Европы с Америкой уже неплохие. Саркози пришел на место Ширака, а Меркель - на место Шредера. В Великобритании у нас Браун. Это не проблема. Настоящий вопрос сводится, скорее, к тому, что такое Европа, и каковы возможности действия. Часто я слышу, что Европе для адекватного уровня развития нужно 25 лет. Тогда я спрашиваю: 'Неужели вы действительно думаете, что мир даст вам 25 лет?'
Европа уже не является антиамериканской, она изменила свою ориентацию. А как изменится американская внешняя политика после ухода Буша?
В Европе все исходят из того, что изменится все. Это иллюзия. На самом деле, сегодня в Америке нет принципиальной разницы между лагерем Буша и анти-Буша. Никто не задает таких вопросов, как 'А, может, нам вообще не надо применять силу?' Сегодня Америка тратит на армию 500 млрд. евро. И все согласны, что это адекватная сумма. Порой говорят, что нужно тратить больше на сухопутные силы. Но, Боже мой, что делают сухопутные силы? Оккупируют другие страны...
В Европе формулировка 'война с терроризмом' подвергается цензуре. В Америке, если ты кандидат в президенты, ей нельзя не пользоваться. Более того, нужно подчеркивать: 'В войне с терроризмом я буду жестче Буша!' А если ты Барак Обама, то можно еще добавить: 'Я отправлю американские войска в Пакистан'. Разве это позиция либеральных левых?
Шутки в сторону. Благодаря уходу Буша, многие почувствуют себя лучше, и не сегодня - завтра придут к выводу о том, что с Америкой все в порядке. Короче говоря, после Буша у нас будет новый президент. Но я сомневаюсь, что будет новая внешняя политика.
Действительно ли более, чем вероятная победа демократов ничего не изменит?
Кое-что изменится - например, скорее всего, начнутся переговоры с Ираном. Впрочем, по моему мнению, Буш должен начать их уже сейчас. А американская внешняя политика не изменится. После окончания 'холодной войны' Америка довольно часто отправляла войска за рубеж. Буш-старший осуществил интервенцию в Панаму, Ирак и Сомали. Клинтон - в Боснию, Косово и на Гаити. Штаты чаще отправляли свои войска за границу после окончания 'холодной войны', чем в ходе ее.
По моему мнению, преемственность американской политики определяется двумя вещами - и если эта политика подвергнется изменениям, то пришлось бы ликвидировать хотя бы один из этих элементов. Первый - это убежденность в том, что Америка может использовать силу в отношении других государств. Второй - убежденность в том, что Америка должна играть особую роль в мире. И ни один из кандидатов не говорит, что мы не будем применять силу или что не будем переделывать мир по своему образу и подобию. Эту позицию Америка сохраняет, по крайней мере, с окончания Второй мировой войны.
И, более того, по моему мнению, Америка не может стать обычной нацией - потому что стремление к изменению мирового порядка некоторым образом заложено в наш ДНК. Экспансионизм, грубость, склонность к вмешательству в дела других и стремление к гегемонии - это не извращения американского национального характера. Это самые существенные его черты.
Мы не всегда руководствовались альтруизмом, порой мы заходили слишком далеко. Но нельзя сказать, что за успехи отвечает хорошая Америка, а за неудачи - плохая. Все было делом одной и той же Америки, руководствовавшейся амбициями и желанием пользоваться своей властью.
Вас воспринимали как одного из ведущих неоконсерваторов. Теперь вы являетесь советником Маккейна. Вместе с тем, вы не жалели очень теплых слов в адрес Обамы.
Это именно то, о чем я говорил - Обама подчеркивает, что мы не должны никому уступать наше лидерство в мире. Он ведет себя как Джон Кеннеди. Он считает, что мы не слишком много, а слишком мало вмешивались в дела этого мира. Он говорит, что мы должны не избегать применения силы, а что мы можем применять ее и тогда, когда под угрозой наши важные интересы. В некоторых отношениях он наивен - например, веря в то, что весь мир жаждет американского лидерства. Порой он ведет себя непонятно - например, он медлил с ответом на вопрос о том, должна ли Америка применить силу в случае очередного теракта. Но, в основном, то, что он говорит, мне очень нравится.
Американская политика не изменится. Означает ли это, что Буш не совершил ни одной принципиальной ошибки? И поэтому не нужно ничего менять?
Буш совершил много ошибок. Если бы мне пришлось подытожить годы его правления, то я бы сказал, что история сыграла с ним дурную шутку. Ирония заключается в том, что в начале Буш заявлял, что не намерен играть такую большую роль в мире, как администрация Клинтона. Он хочет быть скромней, немного отступить.
А потом вдруг случилось 11 сентября. И у людей Буша не было подготовленной почвы. У них не было хороших внешнеполитических отношений, они не понимали озабоченности других стран. Они оказались в ловушке собственных ожиданий, предположений, оказавшихся ошибочными.
Читая американских комментаторов, часто испытываешь такое впечатление, что Ирак - единственная важная проблема в мире, а всего остального почти не существует. Разве это не самое худшее в наследии Буша - убежденность в том, что американская политика должна ограничиваться ответом на 11 сентября? Как будто все остальные перемены, происшедшие в мире, были несущественными...
Это действительно большая ошибка. Буш не понял, что в международных вопросах окончание 'холодной войны' было гораздо важнее, чем 11 сентября.
'Аль-Каида' может нанести огромный ущерб, но это не та сила, которая изменит облик мира. Мир будет формироваться соперничеством великих держав, а не людьми, кочующими в горах на границе Пакистана и Афганистана. И мечтающими вернуть богобоязненное прошлое, которое никогда не вернется.
Конфликт между традиционализмом и модернизацией является единственным фоном международной сцены. Разумеется, американцам пришлось что-то делать, потому что нужно что-то делать, когда кто-то может взорвать атомную бомбу в Нью-Йорке (тут европейцы - большие лицемеры, потому что официально они заявляют, что терроризм не имеет никакого значения, в то время, как неофициально их спецслужбы не занимаются ничем иным). Нельзя сидеть сложа руки, но, в то же время, парадигмой американской внешней политики не может быть война с террором. Впрочем, никто в мире этого не понимает.
Буш полностью изменил свою политику, потому что изменились обстоятельства. А что произойдет, если они снова изменятся? Если, например, Америка потерпит окончательное поражение в Ираке, испытает еще большее унижение?
Менее, чем через шесть лет после поражения во Вьетнаме был избран Рейган. Потому что он обещал восстановить американскую военную мощь и вернуться к гонке вооружений с Советским Союзом. Короче говоря, поражения во внешней политике вовсе не обязательно ведут к потере господства. Сверхдержава может проиграть войну - во Вьетнаме или Ираке - но не перестанет быть сверхдержавой, если только международный расклад сил не изменится значительным образом.
Уже сейчас видно, что война в Ираке не принесла результатов, ожидавшихся сторонниками тезиса об упадке Америки. Не видно никаких принципиальных изменений. Союзнические отношения США со странами Азии не только не были ослаблены Ираком - совсем наоборот, они улучшились. В Европе все возвращается в норму.
Даже на Ближнем Востоке, где ситуация наиболее тяжела, страны, поддерживавшие Америку, продолжают ее поддерживать. Ни ХАМАС, ни 'Хезболле' не удалось совершить революцию. Сирия и Иран довольно изолированы. Положение гораздо лучше, чем в годы 'холодной войны', когда, например, Египет - страна очень важная - вдруг перешел на другую сторону и начал идти в одной шеренге с Советами. И когда из-за панарабского национализма многие страны выступили против США.
С этой точки зрения 1979 г. был катастрофическим - Иран, бывший опорой американской стратегической позиции, вдруг стал ведущей антиамериканской силой в мире. Ирак не привел ни к чему подобному. Я знаю, что все опросы общественного мнения указывают на то, что люди ненавидят Америку. Но я смотрю на то, что делают правительства. А они по-прежнему хотят сохранять близость к Штатам. Так что, все в порядке.
1 мая 2008 года, Newsweek, США
Реалист
Роберт Каган считает, что 21-й век будет во многом таким же, как 19-й: миру снова предстоит борьба между великими державами.
Джон Маккейн 26 марта выступил в Лос-Анджелесе с программной речью - по сути со своей внешнеполитической платформой. При этом многое из того, что было сказано, на самом деле принадлежит перу Роберта Кагана, советника в предвыборном штабе Маккейна и старшего эксперта Фонда Карнеги. В своей новой книге 'Возвращение истории и конец мечтаний' Каган продвигает мысль о том, что триумф демократии в 90-е годы прошлого века оказался временным явлением. По его мнению, нам предстоит очередная эра соперничества великих держав.
Основой этого соперничества станет противостояние двух политических традиций - западной либеральной демократии и восточной автократии, олицетворяемой прежде всего поднимающимся Китаем и восстающей Россией. Наш корреспондент Кристофер Флавель побеседовал с Каганом о том, какие вопросы это поставит перед внешней политикой США и как Джон Маккейн, если станет президентом, собирается на них отвечать. Внизу мы приводим выдержки из этой беседы.
NEWSWEEK: В своей книге вы пишете, что, поскольку мир снова оказывается во власти великодержавной политики, Западу необходимо более серьезно думать о защите своих интересов.
РК: Мне представляется, что мы, по большому счету, возвращаемся в девятнадцатый век. Не потому, что следствием этого возвращения обязательно станут всеобщая изоляция и конфронтация. Но при этом я считаю, что настоящий реалист всегда должен учитывать природу властной системы, с которой он взаимодействует. Любая политика, которая не учитывает, что у авторитарной властной системы - например, путинской России - возникают особые интересы просто потому, что она авторитарна, всегда будет по отношению к России неправильной.
NEWSWEEK: В таком случае возникает вопрос: а что значит правильная политика по отношению к России?
РК: В первую очередь, правильная политика - это понимание того, что в настоящее время идет соревнование - инициируемое по большей части Россией - за сферы влияния, в первую очередь за Грузию и Украину. Я очень надеюсь, что следующий президент приложит достаточно много усилий, чтобы убедить наших союзников в том, что НАТО, и это очень важно, должна взять на себя определенные обязательства по отношению и к Украине, и к Грузии - чтобы у России не возникало искушения начинать в этих странах конфронтацию или даже идти на какие-то подрывные акции. Во-вторых, я считаю, что Соединенным Штатам и Европе необходимо вместе разрабатывать более трезвую и единую, чем сегодня, политику обеспечения энергетической безопасности. Сегодня Россия вполне успешно сталкивает европейские страны лбами и скупает критически важные узлы европейской энергетики с тем, чтобы усиливать свое влияние на нее.
NEWSWEEK: В 90-х годах все мы считали, что Россия и Китай в конце концов станут вроде как демократическими странами. Однако не оказалось ли, что эта цель слишком высока и далека?
РК: В частности, здесь очень важен вопрос о сущности власти в России. Со стороны правительства Буша было большой ошибкой, что они позволили Путину - без единого, по сути, слова протеста с Запада - постепенно собрать в Кремле всю полноту власти. Он консолидировал власть в руках Кремля, он постепенно разрушил свободу прессы, он посадил за решетку богатых противников, он фактически лишил влияния оппозиционные партии - и каждый раз, когда он делал очередной шаг, Запад предпочитал, по большому счету, отмолчаться. Со стратегической точки зрения это была ошибка не меньшая, нежели в смысле нашей верности своим ценностям. Я считаю, что при Клинтоне направление риторики было верным: демократическая Россия - это в интересах Соединенных Штатов, авторитарная - нет.
NEWSWEEK: Президента Буша уже не единожды призывали к бойкоту церемонии открытия пекинской Олимпиады. Как Вы считаете, насколько такой подход может помочь выстроить отношения с Китаем?
РК: Очень важно сделать так, чтобы Китай осознал: в 21-м веке то, как он ведет себя внутри своих границ, уже не является темой, по которой никто другой не имеет права и слова сказать. Сама идея проведения Олимпийских игр в Китае была изначально политической; это была попытка Китая улучшить свой имидж и объявить о своем вхождении в число полноправных участников событий на международной арене. Если в это же время Китай душит права какой-то части своего народа, со стороны остального мира должен последовать какой-то ответ, и это только правильно. И я не вижу причин, по которым президент Америки не может взять и пропустить все эти церемонии - то есть показать, что он разделяет этот взгляд на ситуацию.
NEWSWEEK: Сможет ли Маккейн убедить американский народ в том, что Америка должна остаться в Ираке, чтобы обеспечить собственную безопасность?
РК: Позиция Маккейна заключается в том, что он не хочет держать американских солдат в Ираке ни единой минутой больше, чем совершенно необходимо. Однако я считаю, что большинство американцев понимает: поспешный и беспорядочный вывод войск, которые оставят за своей спиной не просто разрушенный Ирак, но и Ирак как базу для террористов, не соответствует интересам США; более того, если мы так оттуда выйдем, то через некоторое время нам снова придется туда входить. И я надеюсь, что американцы оценят честность общего подхода Маккейна к этой проблеме.
NEWSWEEK: Одна из идей, предложенных Маккейном в своей программной речи, заключается в создании новой международной организации под названием 'Лига демократий'. Как может такая организация выглядеть?
РК: В мире есть организации, в которые входят все богатые страны; есть организации, в которых состоят группы бедных стран; есть, допустим, Организация "Исламская конференция". Но в мире почему-то нет организации, в рамках которой для обсуждения злободневных вопросов собирались бы демократические страны. Мне кажется, что это пробел в системе международных отношений, заполнение которого было бы полезно.
NEWSWEEK: Что это будет - не противовес ли Организации Объединенных Наций? Не снизит ли 'Лига демократий' ее влияния?
РК: Я вижу 'Лигу демократий' не заменяющей ООН, а дополняющей ее. Есть определенные моменты - скажем, Дарфур или Бирма, - когда Совет Безопасности ООН не может предпринять никаких действий, поскольку в нем возникают противоречия между демократиями и автократиями. В этих случаях демократические страны могут объединиться и вместе предпринять какие-то практические действия и даже получить на это примерно такую же санкцию генерального секретаря ООН, какую в конце концов получила операция в Косово.
NEWSWEEK: Получается нечто вроде идеи об 'обязанности защищать других', по которой если какая-то страна нарушает права собственных граждан, другие страны должны вмешаться в происходящее. Не такую ли политику должна проводить и эта структура?
РК: 'Обязанность защищать других' - это как раз та самая область, где демократические страны в основном занимают единую позицию, а автократические, по очевидным причинам - позицию, противоположную первой. К операции в Косово в Москве и Пекине отнеслись столь отрицательно именно потому, что они не хотят, чтобы в системе международных отношений было прописано право кого бы то ни было вставать между правителем и его народом. Мы видим, что такое же столкновение происходит по вопросам Зимбабве, Дарфура и других стран. Я считаю, что демократические государства в этом вопросе едины, и для них лучше было бы найти способ преследовать политику, сформированную на основе идеи об 'обязанности защищать других' - даже если авторитарные страны упорно выступают против.
NEWSWEEK: В чем сегодня заключаются основные противоречия между внешнеполитическими платформами обеих партий, если не считать Ирака?
РК: Реальных противоречий не так много, как кое-кому хотелось бы показать. Мне кажется, что все лидирующие кандидаты одинаково ответят на вопрос: 'Можно ли использовать силу Америки для добрых целей?' - да, можно. То же самое и по другому вопросу - должна ли Америка оставаться сильной? Посмотрите, все кандидаты призывают к усилению вооруженных сил США.
NEWSWEEK: Сокращаются ли противоречия между Соединенными Штатами и Европой? Сегодня в пику Западу выступают не только авторитарные государства, но и исламский терроризм - а есть ли на Западе усиление единства?
РК: Те противоречия, о которых я говорю, относятся к общему подходу к способам и времени использования военной силы, и я не думаю, что здесь что-то сильно изменится. Вопрос в том, сможем ли мы нормально уживаться друг с другом при сохранении этих противоречий? Соединенные Штаты должны не только слушать то, что говорят их союзники, но и прислушиваться к тому, что они говорят. Союзники же, в свою очередь, не должны отводить глаза от потенциальных проблем, даже от тех, от которых, по их мнению, сегодня лучше уворачиваться. Если действительно начнется соревнование великих держав, то тогда, скорее всего, США и Европа сблизятся - особенно если США, по выражению Джона Маккейна, покажут себя 'хорошим соседом в международных отношениях'. Показателей здесь много, от нашей позиции по изменению климата и распространению ядерного оружия до вопросов обращения с пленными. 'Хорошее соседство' - важная вещь в международных отношениях.
27 апреля 2008 года, Sunday Times, Великобритания
Диктаторы вернулись: а мы будто этого не замечаем
В 90-е годы, когда развалился коммунизм и поднялась волна глобализации, Запад думал, что демократия победила. Как же он ошибался! - считает видный неоконсерватор и советник Джона Маккейна по внешней политике. Силы свободы теряют позиции.
Последние годы стали временем подъема великих автократий России и Китая; вновь взялись за оружие радикальные исламисты. Тем временем либеральный мир раздроблен, он постоянно отвлекается на самые разные проблемы, как серьезные, так и мелочные. Великие демократии склочничают между собой, споря, кто из них самый моральный; они обсуждают глубокие подпункты международного права; они спорят о том, какая сила лучше - 'жесткая' или 'мягкая'; они, наконец, не упускают ни единого случая позлословить на тему морально-этических огрехов друг друга.
Роскошь всех этих демократических споров вполне можно себе позволить в эру какой-нибудь воображаемой международной гармонии. Но ее ни в коем случае нельзя себе позволять сегодня, в тех непростых условиях, в которых находится наш мир. История вернулась, и сегодня народы либерального мира должны выбирать: либо они будут ее писать, либо ее напишут за них.
Оптимизм начала 90-х годов был вполне понятен. В то время многие верили, что с наступлением эры глобальной экономики у любой страны не останется выбора, кроме как либерализоваться - сначала экономически, а затем и политически, - если она захочет оставаться конкурентоспособной и в конечном счете выжить как страна. Многие верили в то, что жители любой страны будут естественным образом добиваться экономического благополучия и оставят позади такие атавизмы, как страсть к почестям и славе, как межплеменная ненависть, веками приводившая лишь к конфликтам. Триумф либерализма в битве идей был очевиден. По знаменитому выражению Фрэнсиса Фукуямы, 'Настал конец истории, когда у либеральной демократии больше не осталось серьезных идеологических конкурентов'.
Тем не менее, оказалось, что мир наблюдал не трансформацию, а всего лишь паузу в бесконечном соревновании наций и народов. Национализм не только не был ослаблен волной глобализации; она, наоборот, породила новую волну национализма. Более того, оказалось, что автократия вполне совместима с ростом национального богатства. Автократы продемонстрировали умение обучаться и приспосабливаться. Автократии России и Китая нашли способ разрешить людям вести открытую экономическую деятельность, при этом всячески подавляя деятельность политическую. Они увидели, что, пока человек делает деньги, он не сует нос в политику - особенно если знает, что в противном случае носа можно и лишиться.
В России большинство жителей, судя по всему, довольно своей автократической властью. В отличие от бурной демократии девяностых годов, нынешнее правительство, по крайней мере, оказалось способно поднять уровень их жизни. Старания президента Путина скомпенсировать унизительное положение дел, сформировавшееся после 'холодной войны', и восстановить величие России, также снискали ему популярность. Его политические советники считают, что 'возмездие за развал Советского Союза поможет нам удержать власть'.
Свои выводы из советского опыта сделали и китайцы. Либеральный мир ждал, что после событий на площади Тяньаньмэнь Китай возобновит курс на демократическую модернизацию - это казалось неизбежным. Однако руководство Коммунистической партии снова жестко встало во главе нации как доминирующая сила. Самые проницательные исследователи китайской политической системы указывают, что сегодня в ней компетентность и безжалостность со стороны руководства, которые помогают ему справляться с проблемами по мере их поступления, в достаточной мере сочетается со спокойным отношением населения к авторитарной власти - по крайней мере, до тех пор, пока продолжается экономический рост.
В долгосрочной перспективе повышение уровня жизни, может быть, и приведет к усилению политического либерализма - но только насколько далека от нас эта долгосрочная перспектива? Не исключено, что слишком далека для того, чтобы сегодня иметь хоть какое-то стратегическое или геополитическое значение. Есть старая шутка о том, что в конце 19-го века Германия пошла по пути экономической модернизации и через шесть десятилетий все-таки стала полноправной демократией - если, конечно, не обращать внимания на то, что между этими двумя точками происходило. Иными словами, пока мир ждет перемен, в двух крупнейших странах этого мира, России и Китае - а это более полутора миллиардов человек населения и вторая и третья по численности армии планеты - к власти пришли правительства, решительно намеренные и дальше править авторитарно. Более того, у них есть все возможности для того, чтобы оставаться у власти в обозримом будущем.
Это не может не повлиять на систему международных отношений, причем самым коренным образом. Мир уже не вступит в идеологическую борьбу, подобную 'холодной войне'. Но новая эра явно будет не эрой 'общечеловеческих ценностей', а эрой нарастания напряженности между силами либеральной демократии и автократии - напряженности, временами перерастающей в конфронтацию.
В последнее десятилетие многим казалось, что, как только китайцы и русские перестали верить в коммунизм, они вообще перестали во что-то верить. Многие думали, что они стали прагматиками, людьми без веры и идеологии, людьми, просто преследующими собственные и национальные интересы. Однако, как и авторитарные властители прошлого, авторитарные правители Китая и России все же верят во вполне определенные вещи, и именно эти убеждения являются движущей силой их внешней и внутренней политики.
Они верят в правильность сильного центрального правительства и презирают слабости демократической системы. Они верят в то, что их нациям - большим и внутренне непрочным - для экономического благополучия необходимы порядок и стабильность. Они верят в то, что неустойчивость и хаос демократии могут ввергнуть их народы в нищету и раскол - и в случае России они верят, что это так и было. Они верят, что, чтобы их народы были сильны и уважаемы в мире, внутри страны им нужна 'сильная рука', способная охранять и продвигать их интересы.
Следовательно, в лице правителей Китая и России мы имеем дело не просто c автократами. Эти люди действительно верят в автократию. Они считают, что, дав людям порядок, создав условия для экономического успеха, удерживая нацию от распада и приводя ее на позиции, где она может оказывать международное влияние, пользоваться уважением и силой, они действительно служат своим гражданам. И сказать - по крайней мере, сейчас, - что большинство этих самых граждан, жителей России или Китая, с этим не согласны, было бы довольно опрометчиво.
Тем не менее, как бы ни росло богатство и влияние автократий 21-го века, в современном мире они представляют собой меньшинство. Из демократических Вашингтона, Лондона, Парижа, Берлина или Брюсселя мировой ландшафт после 'холодной войны' выглядит совершенно по-иному, чем из автократических Пекина или Москвы.
В 90-е годы либеральный мир под руководством Соединенных Штатов сбросил автократические правительства Панамы и Гаити, дважды шел войной на Сербию Слободана Милошевича. Международные неправительственные организации, щедро финансируемые правительствами западных стран, обучали оппозиционные партии и поддерживали выборные реформы в странах Центральной и Восточной Европы и Центральной Азии. В 2000 году финансируемые из-за рубежа оппозиционные силы вместе с международными наблюдателями наконец сбросили Милошевича. Через год он уже стоял перед Гаагским трибуналом, а еще через пять лет - лежал мертвый в тюрьме.
В 2003-2005 годах западные демократические страны и НПО предоставили прозападным и продемократическим партиям и политикам финансирование и организационную помощь, позволившую им свергнуть и других автократов - в Грузии, Кыргызстане, на Украине и в Ливане. В этих революциях европейцы и американцы видели выражение естественного стремления человечества к единственно возможной точке политической эволюции - либеральной демократии. Лидеры же Москвы и Пекина, смотревшие с другого геополитического ракурса, видели в них государственные перевороты, совершаемые на западные деньги, инспирируемые ЦРУ и имеющие целью лишь укрепить гегемонию Америки и ее европейских союзников. Восстания на Украине и в Грузии еще более отравили отношения между Россией и Западом; после них Кремль еще более укрепился в своем решении развернуть свою внешнюю политику на сто восемьдесят градусов.
Путин испугался, что примеры Украины и Грузии могут повториться и в России. Именно поэтому к 2006 году он поставил деятельность всех НПО в России под свой контроль; где этого нельзя было сделать - ограничил права этих организаций или просто закрыл их. Кому-то подобные страхи могут показаться абсурдом или лукавством - но кое-какая основа под ними все-таки есть, ибо после 'холодной войны' триумфаторы либерализма решили дополнительно укрепить его триумф и возвести право 'международного сообщества' вторгаться в дела суверенных государств, нарушающих права своих граждан, в ранг нового принципа международных отношений.
Международные НПО вторгаются во внутреннюю политику государств; такие международные органы, как Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), выносят суждения о чистоте выборов; юристы-международники заговаривают о таких новациях в международном праве, как 'обязанность защищать' или 'добровольный отказ от суверенитета'. В теории, эти новации должны применяться ко всем без исключения. На практике же они в основном дают либеральным странам право вторгаться в дела нелиберальных стран.
Это и стало одной из великих точек раскола в истории международной системы.
В течение трех веков международное право с его концепцией неприкосновенности внутренней политики суверенных стран фактически защищало автократов. Сегодня либеральный мир постепенно разрушает эту стену, а автократы силятся защитить принцип нерушимости суверенитета.
Для России и Китая война в Косово в 1999 году стала гораздо более сильным раздражителем, чем война в Ираке в 2003-м. Обе страны были против вмешательства НАТО - и далеко не только потому, что бомбардировке с американского самолета подверглось посольство Китая, а удар НАТО пришелся по славянам-сербам - дальним родственникам русских.
Дело в том, что, когда Россия в Совете Безопасности ООН заявила, что заблокирует военную операцию, НАТО просто перешагнула через ООН и взяла на себя право начать войну - то есть нейтрализовала один из немногих имевшихся у России геополитических инструментов. Прошли годы, а Путин все еще не перестает говорить о том, что страны Запада должны 'забыть о презрении к международному праву' и не должны пытаться 'использовать НАТО или ЕС в качестве подмены ООН'.
С юридической точки зрения позиции и русских, и китайцев были крепки. В то время даже такой авторитет, как Генри Киссинджер, предупреждал, что 'резкий отказ признавать концепцию национального суверенитета' несет с собой риск полного отвязывания мира от каких бы то ни было норм международного правопорядка. Соединенные Штаты не обратили внимания на эти предупреждения, что, в принципе, для них естественно - в конце концов, за свою историю они в десятки раз куда-то вторгались и сбрасывали правительства суверенных стран. Но на этот раз юридические тонкости отбросила даже постмодернистскаяЕвропа, решившая, что интересы морали - как она ее видит - для нее важнее.
И вот в этот момент либеральная мораль и международное право вступили между собой в конфликт, и либеральные демократии оказались не в состоянии примирить их между собой. Недаром китайские чиновники и сегодня продолжают задавать тот же вопрос, что и во время событий на площади Тяньаньмэнь: 'Какое право имеет правительство Соединенных Штатов . . . на неприкрытое вторжение во внутренние дела Китая'?
А действительно, откуда может взяться такое право? Только из веры в либеральные ценности; в то, что все люди на Земле созданы равными, и что у всех них есть неотъемлемые права, которые не могут быть ограничены государственной властью, что источником власти и легитимности власти может быть только согласие тех, к кому эта власть применяется, и что долг власти - защищать право своих граждан на жизнь, свободу и собственность.
С точки зрения тех, кто разделяет эту либеральную веру, внешняя политика и даже война в защиту этих принципов, как в Косово, есть правое дело, даже если согласно установившимся принципам международного прав они есть дело неправое. Однако с точки зрения китайцев, русских и всех тех, кто, помимо них, не разделяет этот взгляд на мир, Соединенным Штатам и их союзникам удается навязывать свои взгляды другим народам не потому, что они правы, но лишь потому, что они достаточно сильны, чтобы это делать. С точки зрения нелибералов, либеральный международный порядок - это не прогресс. Это угнетение.
И это не просто отвлеченный спор о теории и тонкостях международной юриспруденции. Этот спор затрагивает фундаментальные вопросы легитимности власти, которые для автократов могут оказаться вопросами жизни и смерти. Китайские руководители не забыли, что, если бы сила либерально-демократического мира в 1989 году возобладала, то после площади Таньаньмэнь они сидели бы не во властных кабинетах, а в тюремных камерах - а то и где похуже.
Американские и европейские политики постоянно говорят о том, что они хотели бы интеграции России и Китая в либеральный международный порядок, но в том, что китайские и российские политики не выказывают особой охоты этого делать, нет ничего удивительного. Разве могут автократы войти в либеральный международный порядок, не уступив в чем-то силам либерализма?
Они боятся услышать ответ на этот вопрос - и, опять же, нет ничего удивительного в том, что они стараются отодвинуть от себя эту перспективу. И надо сказать, то делают это они не без успеха. Они не принимают новые принципы ограниченного суверенитета и ослабленной международной защиты автократов; более того, Россия с Китаем стараются всячески укрепить международный порядок, где высшей ценностью признается национальный суверенитет, способный защитить авторитарные правительства от иностранного вмешательства.
России и Китаю нужно, чтобы мир стал для автократии более безопасным. И они - чего и следовало ожидать - успешно движутся к своей цели. Да, они больше не занимаются активным экспортом идеологии, но с ними у автократов в других странах, если против них обратились либеральные демократии, появляется - и реализуется - возможность найти родственную душу. Китайцы предоставляют ничем не ограничиваемую помощь диктатурам Африки и Азии, подрывая попытки 'международного сообщества' заставить эти страны начать реформы - что в практическом плане зачастую, например, в Бирме и Зимбабве, обозначает смену режима. Что касается России, то ее модель "суверенной демократии" весьма популярна среди автократов Центральной Азии.
Иными словами, в мире идет глобальное соперничество. Как выразился министр иностранных дел России, 'впервые за последние полтора десятка лет создается реальная конкурентная среда на рынке идей мироустройства'. И в том, что Запад 'теряет монополию на процесс глобализации', Россия видит один только позитив.
Нынешнее соперничество - не 'вторая серия холодной войны'. Однако никак не мешает уже сегодня подумать о том, как будет выглядеть мир, как будет выглядеть Европа, если демократические движения на Украине и в Грузии сойдут на нет или будут подавлены извне, если две эти страны станут автократиями, тесно связанными с Москвой. Столь же полезно было бы подумать о том, какое влияние будет оказано на Восточную Азию, если Китай силой раздавит демократическую систему Тайваня и вместо нее создаст более дружественное себе авторитарное государство.
Может быть, войны не будет. Однако глобальное соперничество между правительствами либеральных и авторитарных стран в ближайшие годы может обостриться. Будущий миропорядок будут определять те, у кого хватит на это силы и коллективной воли. Вопрос лишь в том, смогут ли либеральные демократии мира снова напрячься и справиться с этой задачей.
Данная статья - отрывок из книги Роберта Кагана 'Возвращение истории и конец мечтаний'.
6 февраля 2008 года, Washington Post, США
Новая Европа, старая Россия
В географическом смысле Россия и Европейский Союз - соседи. Однако геополитически они живут в разных эпохах. С одной стороны мы видим ЕС двадцать первого века, взявший на себя благородную миссию - оставить в прошлом политику силы и построить новую на основе законов и соответствующих институтов. С другой мы видим Россию, которая ведет себя как совершенно традиционная держава девятнадцатого столетия. И для той, и для другой стороны нынешнее их состояние обусловлено прежде всего историей.
Курс на наднационализм и союзную правовую систему в Европе стал своего рода ответом на конфликты двадцатого века, когда национализм и политика силы дважды приводили к полному разрушению континента. Если же говорить о России Владимира Путина, то одной из ее движущих сил, как верно отметил Иван Крастев, остается представление о 90-х годах прошлого века - времени 'постнациональной политики' - как о провале. Если кошмары Европы остались в тридцатых годах, то кошмары России - это те самые девяностые. Для Европы решение своих проблем заключается в том, что государство-нация и политика силы должны остаться в прошлом. Для России - что они должны быть отстроены на будущее.
Что же происходит, когда держава двадцать первого века сталкивается с державой девятнадцатого? Контуры конфликта просматриваются уже довольно явственно: это и дипломатическое противостояние вокруг Косово, Украины, Грузии и Эстонии; и конфликты вокруг нефте- и газопроводов; и обмен жестокими дипломатическими ударами между Россией и Великобританией; и возврат Москвы к военным учениям, каких не было с окончания 'холодной войны'.
Европейцев это тревожит, и для этого у них есть все основания. В девяностые годы они поставили очень многое на то, что в будущем геополитика уступит первенство геоэкономике; на то, что приходит новая эра, в которой огромная и высокопроизводительная европейская экономика сможет на равных конкурировать с Соединенными Штатами и Китаем. Посчитав, что на смену 'грубой силе' пришло время "мягкого влияния", они сократили свои военные бюджеты. Они вообразили, что модель Европейского Союза возьмут на вооружение все остальные. Соответственно, когда эта модель укоренится, считали они, Европейский Союз станет сверхдержавой суперсовременного мира.
В течение какого-то времени всем казалось, что так оно и будет. Россия была повергнута в прах, и магнитное притяжение Европы - вкупе с американскими гарантиями безопасности - затянуло в орбиту Запада практически все страны Востока. Создалось впечатление, что притяжение структуры, которую Роберт Купер назвал 'империей на добровольных началах', просто не знает границ.
Однако на сегодняшний день расширение Европы замедляется - а, может быть, оно и вовсе остановилось. Происходит это вовсе не только потому, что европейцам не хочется принимать к себе Турцию. Они еще и боятся поднимающейся России. Они осознают, что, расширившись на Восток, Европа получила на свою голову новую восточную проблему - или, вернее, старую восточную проблему, проблему векового соперничества между Россией и ее ближайшими соседями.
Когда Россия была слаба, бедна и готова интегрироваться с Западом, проблемы как таковой не существовало. Но сегодня, когда Россия снова встала на ноги и разбогатела, она вспомнила старые обиды и теперь уже не хочет идти в Европу; она хочет идти своим курсом обратно в число сверхдержав. Путин жалеет о распаде Советского Союза и добивается господства над странами Балтии и Восточной Европы, а также над Украиной, Грузией, Молдовой и другими территориями, которые в России называют 'нашим ближним зарубежьем'. При этом первые две группы уже официально стали частью Европы, а остальных в Европе называют 'нашими новыми соседями'.
Получается, что страны Европейского Союза вдруг оказались втянутыми в конфронтацию вполне в духе девятнадцатого века. После десятилетия добровольного отступления Россия снова идет вперед, используя в противовес привлекательной силе Европы более традиционные рычаги власти. Грузии она объявила тотальное торговое эмбарго; Литве, Латвии и Беларуси неоднократно перекрывала поставки нефти; прекращала поставки газа в Молдову и на Украину; Эстонию после скандала, связанного с советским военным памятником, наказала прекращением железнодорожного сообщения и кибернетической атакой на компьютерные системы ее правительства. Что касается Грузии, то здесь Россия поддерживает сепаратистские движения; на территории Грузии, а также на территории Молдовы, Россия держит свои вооруженные силы. Кроме того, Россия фактически вышла из Договора об обычных вооруженных силах в Европе, и теперь может развертывать на своем западном фланге столько войск, сколько пожелает.
По данным социологических исследований, европейцы начинают поглядывать на своего большого соседа со все большим беспокойством. В прошлом году президент Франции Николя Саркози отметил, что 'Россия, снова пробиваясь на мировую арену, с определенной долей грубости использует свои активы, в частности нефть и газ'. Даже министр обороны Финляндии уже высказался в том духе, что когда 'ключевым элементом' политики России 'в сфере международных отношений' снова становится 'военная сила' - это не есть хорошо.
Но не может ли оказаться так, что Европе нечем будет ответить - ни по состоянию ее институтов, ни по наличию силы воли? Иными словами, достал нож - бей, но есть ли у Европы тот нож?
Вообразить, что подвижки вдоль политического разлома между Европой и Россией перейдут в потрясения, в общем, несложно. К конфронтации с Россией может привести, например, кризис вокруг Украины, которая хочет вступить в НАТО. Конфликт между грузинским правительством и силами сепаратистов в Абхазии и Южной Осетии тоже может в конечном счете вылиться в военное столкновение между Тбилиси и Москвой.
А что же сделают США и Европа, если Россия решит 'применить силовой прием' к Украине или Грузии? Очень может быть, что ничего. Европа, пребывая в состоянии постмодерна, вряд ли даже помышляет о возврате к конфронтации с крупной державой и будет делать все, чтобы этого избежать. Что же касается Штатов, то в наших отношениях с Россией никаких серьезных сдвигов не произойдет, по крайней мере, до ухода нынешнего правительства.
Как бы там ни было, если конфронтация между Россией и Украиной или Россией и Грузией все же случится, мир изменится. Может быть, это будет совершенно новый мир. Может быть, он станет таким же, как когда-то. На Западе еще много таких, кому нравится думать, что на дворе эра геоэкономики. Но, как метко выразился один шведский аналитик, 'мы живем в новой эре геополитики, и просто нельзя притворяться, что это не так'.
|
|
