У буржуазной науки есть «удивительное» свойство: даже если она берётся за самые серьезные вопросы современности, касающиеся развития как отдельных государств, там и мира в целом, она не может говорить всей правды, а ограничивается полуправдами; никогда не доводит своих выводов до логического конца.
Эта «особенность» была отмечена ещё Марксом, когда он приступил к критическому рассмотрению классической политической экономии, показав, что её ошибки проистекают из той неверной посылки, будто капитализм есть последний и самый совершенный в истории строй, за которым уже ничего существовать не может.
Но чем больше проходило времени и чем сильнее дискредитировал себя капитализм, из бессознательной эта «особенность» стала превращаться во всё более осознаваемую фальсификацию, даже если не в голове отдельного учёного, то в науке в целом. Но почему? А потому, что наук, будучи одной из форм общественного сознания, всегда и везде носит классовый характер, в особенности это касается гуманитарные науки.
Замечательным примером того, как буржуазный учёный может «ничего не понимать», а то, что понимать – безбожно запутывать, является статья известного академика-экономиста Л. Абалкина «Смена тысячелетий и социальные альтернативы».
В предисловии к статье автор пишет: «Рубеж веков, тем более – тысячелетий, позволяет подвести итог пройденного пути, а также с некоторой надеждой и тревогой подумать о завтрашнем дне человеческого общества в целом, России в том числе… Чем больше объем знаний, накопленных человечеством, тем ощутимее необходимость его критического осмысления. Мы остро нуждаемся в разработке новой парадигмы обществоведения, в новой философии истории. Это позволит существенно повысить уровень осмысления не только будущего, но и прошлого».
После прочтения этих слов, как не вспомнить высказывание Энгельса об учёных, воображающих себя свободными от философии. «Какую бы позу не принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия. Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и её достижениями» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т.20, стр. 524 – 525).
Действительно верная и стройная философская система была создана Марксом и Энгельсом, а впоследствии развита Лениным, и главная сила и жизненность этой системы состоит в том, что в свою основу она кладёт диалектику и материализм, то есть рассматривает мир таким, каков он есть, без всяких лишних прибавлений.
Конечно, мне сейчас могут возразить, что-де марксизм есть догматизм, который только вредит науке, есть пристрастная идеология, затуманивающая людям глаза, стравливающая их и т.д. Нельзя не согласиться, что ревизионисты из КПСС превратили марксизм-ленинизм в набор штампов, догм и заклинаний, но действительная суть марксизма вовсе на такова. Это критичное и революционное учение, которое просто по сути своей несовместимо ни с какими видами догматизма. Поскольку марксизм опирается на диалектику, которая учит, что мир находится в постоянном движении, развитии и изменении, то он и сам должен развиваться и совершенствоваться, впитывать и критически перерабатывать новые факты общественной жизни. Другое дело, что это развитие должно идти не в сторону ревизии его основ (диалектики, материализма, социализма), а в сторону наиболее полного объяснения явлений окружающей действительности благодаря применению его методологии. Впрочем, о марксизме, как теории познания и революционного преобразования мира, мы уже говорили неоднократно; посмотрим теперь, как отсутствие «научной» и «философской» парадигм сказывается на изысканиях Л. Абалкина.
Начало статьи открывает параграф «Истоки добра и зла». Здесь автор хочет убедить нас, что человек – жестокий и агрессивный зверь, который не будучи обуздываем социальными ограничениями способен на самые беспощадные действия. В подтверждение этого она приводит примеры христианско-мусульманских войн, уничтожение фашистами евреев, европейцами в эпоху Просвещения – культур майя и ацтеков, волну заказных убийств в России после 1991 года.
Между тем, то, что человек всегда и везде есть продукт обстоятельств, окружения, воспитания и т.д. Абалкин предпочитает замалчивать – в лучших традициях буржуазной науки, которой намного приятнее винить во всех бедах самого человека, а не те общественные отношения, которые порождают зло. Человек по своей природе зол – это утверждение не намного глубокомысленнее, чем то, что человек по своей природе добр.
Понятия добра и зла, какими бы вечными они не казались, есть продукты исторического развития. То, что одна народы в одни исторические эпохи считали злом, то другие народы в иные исторические эпохи считали добром. Даже такая «вечная» заповедь, как «не убей», первоначально трактовалась лишь как: не убей своего соплеменника. На всех людей без исключения этот библейский закон распространился намного позднее. Я уж не говорю о том, что понятия добра и зла могут наполняться новым (причём подчас противоположным) содержанием буквально за несколько десятилетий и даже лет.
Например, то, что в царской России считалось добром, в СССР стало считаться злом, и то, что в СССР считалось злом в современной России стало считаться добром. Мы не будем вдаваться здесь в суть этих изменений. Наша главная цель – показать, что сам по себе человек не добр и не зол, - он, в конечном счёте, всегда продукт той исторической эпохи, в которой он родился и вырос. Конечно, есть люди по своей природе более или менее агрессивные, это, по-видимому, зависит от типа нервной системы, есть вообще психически больные. Но эти факты ещё не говорят в пользу того, что общественное зло, будь то войны, геноцид и т.д. есть следствие агрессивной Петра, Сидора или Ивана. Корни этих явлений лежат гораздо глубже, о чём мы и поговорим впоследствии.
Второй параграф статьи называется «Образ врага». В каждом человеке, - пишет здесь Абалкин, - дремлет потенциал агрессии и насилия, способный проявиться тогда, когда рождается образ врага». Весь параграф отличается крайне нелепой и антиисторической постановкой вопроса. Что значит «образ врага»? Что это за таинственное понятие, и почему только «образ», разве не реальный враг каждую историческую эпоху имеется в виду.
«XX век, - пишет Л. Абалкин, - начался с ряда военных столкновений и стал свидетелем двух самых кровавых мировых войн. Во имя чего, ради каких идеалов было пролито море крови? Какими социальными, политическими, нравственными или религиозными целями они были оправданы? На эту тему публикаций много, но ответа на главный вопрос о мотивах взаимоистребления людей пока нет. Уничтожение же людей происходило лишь потому, что они были (по тем или иным, причём самым разнообразным причинам) врагами».
Как поверхностно! Совершенно очевидно, что причиной взаимоистребления людей, скажем русских и немцев, было вовсе не то, что русские объявили немцев врагами или немцы объявили врагами русских – это лишь следствие, а экономико-политические факторы, как то: противостояние российского и германского империализмов в первую мировую войну и противостояние социализма и фашизма, как крайнего выражения империализма, во вторую мировую войну. Это же касается и «холодной войны».
Когда Черчилль в знаменитой фултоновской речи объявил о начале борьбы с новым врагом – СССР, то он сделал это вовсе не по своей особой злобности, а потому, что этого требовала сама экономическая система США. Уничтожение СССР, социализма, сильнейшего военно-политического конкурента на мировой арене – с самого начала было задачей №1 для империалистов всех стран, ибо от этого зависела их судьба, их будущее. Для них СССР был вовсе не «образом врага», а реальным врагом, точно также как и для нас, империалистический лагерь.
Не секрет, что европейские государства и США накануне 2-й мировой войны специально вооружали Германию и спохватились лишь тогда, когда увидели, что прежде чем напасть на СССР Гитлер прокатил свой стальной рубанок по всей Европе. Вступление же в войну американцев было продиктовано, конечно, не филантропией, а политическим чутьём. Она поняли, что в случае победы под их финансовой властью окажется если не весь мир, то его половина, что станет надёжной гарантией стабилизации капитализма и сдерживания социализма. Какие бы политические или экономические действия США после войны мы не взяли, те же бреттон-вудские соглашения, мы везде видим их стремление к мировому господству, к превращению всех стран в своих данников. И главным препятствием здесь стал Советский Союз, на стороне которого оказалась вторая половина мира.
США не могли открыто объявить СССР войну, ибо последняя, при задействовании имевшихся у двух сверхдержав огромных запасов ядерного оружия, окончилась бы гибелью всего человечества. Поэтому империализм выбрал другую тактику: изматывающую гонку вооружений, идеологические диверсии и поиск внутри СССР «пятой колонны» в лице диссидентов и т.д. Всё это, вкупе с ревизионистским перерождением КПСС дало свои плоды: в 1991 году Советский Союз распался, а США стали единственной мировой сверхдержавой. Но международные противоречия с падением социализма естественно не исчезли, напротив, стали приобретать всё более острые формы.
И дело вовсе не в противоречии между христианством и исламом, на которое указывает Абалкин, ссылаясь на Сэмюэла Хантингтона. Сегодня конфликт исламского и христианского мира есть опять-таки выражение борьбы «третьего» мира с «первым», угнетённых с угнетателями, а поскольку эта борьба носит ещё классово незрелый характер, она осуществляется под религиозными лозунгами, в частности идеей джихада – войны неверным. Что же касается так называемого «мирового терроризма», то не может быть никаких сомнений, что он порождён вовсе не исламскими фанатиками – их действительная роль в нём не так уж значительна, а империализмом, который использует борьбу угнетённых стран, пусть даже борьбу самую дикую, для достижения собственных политических целей, главным образом мирового господства. И здесь перед нами действительно «образ врага», но не сам враг, ибо последним является как раз сам империализм, который старательно маскируется под кличками «открытого общества», «демократии», «свободы» и т.д.
Если уж касаться самого противоречия «христианство – ислам», то хотя оно и существует, но очевидно, что у него нет никакого исторического будущего, как нет будущего у религии как таковой перед натиском прогресса и науки. Чем больше исламские страны будут вовлекаться в экономический оборот, хотя бы уже при капитализме, тем больше традиции и т.д. будут отходить на второй план, а затем, через несколько поколений, исчезнут вовсе. Эту тенденцию мы видим уже сегодня в тех же мусульманских странах, где постепенно женщинам начинают разрешать работать, управлять автомобилем и т.д.
Понятно, что с победой социализма, когда будет ликвидирована позорная система эксплуатации «третьего» мира «первым», общение между нациями будет строиться не на основе «кулачного права», а на основе уважения и равенства, такое развитие пойдёт ещё быстрее, и в конце концов приведёт к слиянию наций и окончательной ликвидации исторического противоречия «христианство – ислам», которое уже сегодня – в век компьютеров и космических кораблей может сохраняться только вследствие господства в мире капиталистического способа производства, покоящегося на эксплуатации, неравенстве, жизни одних за счёт других, делении на «высшие» и «низшие» нации. Но как смотрит на этот вопрос Абалкин?
«…Путь к выходу из нарастающей угрозы… в признании равноценности и самодостаточности различных цивилизаций, в отказе от их деления на высшие и низшие, в готовности уважать и признавать чужие права. Всё это требует…изменения парадигмы общественного мышления, а вместе с ней и революционного обновления культуры человеческих отношений. И только на такой основе, если говорить предельно честно, может сложиться новый мировой порядок».
«Все люди равны», «нужно уважать права»! Разве не это говорит буржуазия уже 100 лет, разве не это декларировала Генеральная Ассамблея ООН? Но как не крути, все эти громогласные декларации остаются пустым звуком, ибо они в сущности противоречат существующей экономической системе, в основе которой лежит стремление не к свободе, а к господству и наживе. «Революционное обновление культуры» - как трусливо, г-н Абалкин! Не Вам ли, автору многочисленных трудов по политэкономии, не знать, что под всякой культурой человеческих отношений, то есть надстройкой, лежат отношения материального производства – базис, без революционного изменения которого все разговоры о революционном изменении надстройки остаются пустейшим прожектом, заранее обречённым на провал.
Вот она, очередная половинчатость буржуазной науки, которая никак не может быть «предельно честной», поскольку всякий раз наталкивается на «непроходимые» трудности, - невозможность признания капиталистического строя не как вечного, а как исторически преходящего способа производства. Третий параграф статьи «Смена тысячелетий и социальные альтернативы» посвящён переходу от индустриальной к постиндустриальной эпохе. Здесь Абалкин также находится в плену буржуазных предрассудков. Уже само деление на индустриальную и постиндустриальную фазы развития является неверным и путанным, ибо на деле это есть домонополистический и монополистический капитализм, производящее общество и общество потребляющее, живущее за счёт труда других.
Как вкратце можно охарактеризовать теорию и практику постиндустриального общества? Это достижение несколькими империалистическими государствами, прежде всего США , такой стадии развития капитализма (и прежде всего неоколониализма), когда государство-метрополия превращается в огромный офис и кабак, в котором материальное производство сведено до минимума, развивается лишь сфера услуг, развлечений и т.д., и этот отказ от производства материальных благ зиждется на огромной финансовой мощи, открытой эксплуатации целых стран и народов, путём опутывания последних транснациональным капиталом. Таким образом, постиндустриальное общество на деле есть общество паразитирующее, загнивающее, оно даже при всём своём великолепии не может не загнивать, ибо живёт за счёт других, за счёт банковских операций, прибыли с фиктивного, финансового капитала.
Несмотря на то, что Абалкин напрямую не говорит о финансовой основе постиндустриального общества, именно в данном параграфе он поднимает тему противоречий современной финансово-валютной системы. «Началось нарастающее отделение движения финансовых потоков от развития реального сектора экономики. Появился капитал, способный сам по себе, вне обслуживания движения товаров, услуг, информации, делать деньги. Нарастание своеобразного «мыльного пузыря», выполняющего такую роль, начало вызывать всё больше опасений у политических деятелей и специалистов. О оценке Дж. Сороса «международная финансовая система сама стала главным фактором кризисного процесса, а отнюдь не результатом действия других разрушительных сил».
Отделение производительного капитала от акционерного, промышленного капитала от банковского, свойственно капитализму вообще. Эта тенденция отмечалась Лениным ещё в начале 20 века. Сегодня это отделение достигло гигантских размеров. Однако возникновение и чудовищное раздувание фондового рынка, с неизбежным последующим взрывом, есть вовсе не какая-то случайность, а закономерность, вырастающая из современного империализма как такового.
Одной из существенных черт монополистической стадии капитализма вообще, является сращение банковского капитала с промышленным и образование на этой основе финансового капитала и финансовой олигархии. Сегодня размер финансового капитала, представленного ценными бумагами, раздулся в сотни раз, относительно капитала промышленного. Это связано, с одной стороны, с гигантским ростом общественного производства, а с другой стороны, с перерастанием производительных сил буржуазных производственных отношений, эксплуатацией «третьего» мира – «первым», возникновением государств-рантье, живущих за счёт эмиссии ценных бумаг и валюты. А что такое ценные бумаги? Это претензии на прибыль с капитала, но не сама прибыль. Последняя же должна быть реально произведена в материальном производстве рабочим классом.
И совсем наивно думать, что фондовый рынок есть нарост на теле здоровой в других отношениях экономической системы. Само возникновение рынка ценных бумаг было следствием естественного развития империализма и может быть устранён только с ликвидацией последнего. Все иные попытка, которые неизменно будут предпринимать буржуазные политики, будут лишь половинчатым балансированием, склейкой разбившегося, оживлением протухшего. Это же относится и к государственному регулированию экономики, путь к которому проложили кризисы начала 20 века, в частности «Великая депрессия».Однако рассуждая о пользе госрегулирования, о социально-ориентированной, многоукладной экономике Абалкин не видит, что вмешательство государства в экономику лишь затушёвывает противоречия капитализма, но отнюдь не устраняет их.
Так или иначе, но господствует сегодня частная собственность, пусть даже представленная в акционерном виде. Государство же представляет собой «совокупного капиталиста», что ещё раз подчёркивает высочайший уровень обобществления производства на базе достигнутых сегодня производительных сил. Однако Абалкин хочет убедить нас, что «секрет» рыночной экономики вовсе не в частной собственности, что вопросы собственности вообще сняты с «повестки дня» в 21 веке. В подтверждение этого он приводит слова нобелевских лауреатов по экономике 1996 года: «Государство должно признать, что если и существует «секрет» рыночной экономики, то он состоит не в частной собственности, а в конкуренции. И следовательно, на федеральном и на местном уровнях оно должно способствовать созданию новых конкурирующих предприятий». Перед нами старая дилемма: монополия и конкуренция…
А на самом деле здесь и нет никакого противоречия. Конкуренция порождает монополию ежечасно, ежеминутно и в расширенном масштабе и никакими антимонопольными законами эту тенденцию нельзя уничтожить. Конечно, можно ликвидировать отдельные монополии в отдельных отраслях, но искоренить саму тенденцию нельзя, ибо она присуща рынку как таковому. Переходим теперь к рассмотрению параграфа «Кто будет выращивать кофе?».
Вот здесь то и обнаруживается со всей рельефностью буржуазная половинчатость, о которой мы говорили в самом начале и в пункте посвящённому постиндустриальному обществу. Абалкин здесь вынужден признать, что постиндустриальная модель не может быть глобальной, что человечество не может жить и развиваться без «металла, судов и автомобилей. Отсюда, заключает наш экономист, «индустриальный век не уходит в прошлое», «постиндустриальное общество предполагает, если говорить образно, своё «подбрюшье» в лице массового и постоянно совершенствующегося индустриального ядра».
Вот так, чинно и благопристойно, не доводя, конечно, до логических результатов, рассуждает Абалкин. А ведь что всё это значит? А то, что индустриальный век, а с ним огромные фабрики и заводы, пролетариат, вовсе не исчезают, они лишь «переносятся» в «третий» мир с тем, чтобы быть эксплуатируемым паразитическими странами «первого мира». Значит, не исчезают и законы прибавочной стоимости, абсолютного и относительного обнищания пролетариата – всё то, что под траурную музыку уж думала проводить в могилу буржуазия, наслаждаясь уютом своих офисов, совсем забыв, что за финансовым великолепием западного мира стоит труд миллионов рабочих.
Что же касается рассуждений Абалкина о глобализации, то здесь он, подобно тысячам других буржуазных учёных, впадает в то ограниченное представление, будто одними только увещеваниями можно превратить «плохую» глобализацию в «хорошую», мондиализм в многополярный мир. На деле для этого необходима не только политическая революция, но в первую очередь революция экономическая, революционное изменение самого способа производства, вслед за которым, более или менее быстро, изменится идеологическая надстройка.
|
|
