«НОВОСИБИРСК УЛИЦА ГОГОЛЯ 49 КВАРТИРА 30 ТОВАРИЩУ САВЕЛЬЕВОЙ= ГЛУБОКО СОБОЛЕЗНУЕМ ПО ПОВОДУ КОНЧИНЫ ДОРОГОГО ВЛАДИМИРА ФЕДОРОВИЧА ТЧК ТУПОЛЕВ АРХАНГЕЛЬСКИЙ…»

Эту телеграмму в декабре 1960 года получила лаборантка Новосибирского института горного дела Галина Савельева. Но кем таким был ее муж, что на его смерть отозвались ведущие авиаконструкторы страны во главе с Туполевым?

Прах Владимира Федоровича Савельева покоится на Заельцовском кладбище Новосибирска, и имя его сегодня предано забвению. Но это – один из тех наших могучих самородков, которые своим уже непостижимым сейчас героическим трудом придали крылья Родине и обеспечили ее победу в Великой Отечественной войне.

В своей автобиографии Савельев писал: «Родился в 1889 г. в семье ж/дорожного мастера ст. Елань-Камышинская Саратовской области. По окончании сельского 2-х классного училища в 1903 г. определен в техническое уч. в Саратове, которое окончил в 1908 г. По окончании тх. уч. направлен в Петербург, где работал и учился. В 1909 г. увлекся авиационной техникой. Работал с конструкторами Сикорским, Поликарповым, Туполевым и Яковлевым. В 1914 г. назначен во 2-й авиапарк ст. инж. механиком. В 1918 г. мобилизован в Красную Армию, работал в научно-техн. комитете Главвоздухофлота. В 1921-1923 г. строил самолеты собственной конструкции. В 1922 г. назначен на завод № 1 б. Авиахим, организовал конструкторское бюро по разработке предметов вооружения. В 1931 г. переведен гл. конструктором на завод № 32. За реконструкцию з-да получил легковой автомобиль. В 1938 г. перешел гл. технологом в Промышленность Моссовета, позже работал (с начала Отечественной войны) гл. инж. завода Кр. Штамповщик и пр. В 1952 г. уехал в г. Прилуки Черн. обл., где работал на заводе ППО нач. опытного цеха. По получении персональной пенсии в 1958 г. ушел на пенсию. В н/время, отдохнув и поправив здоровье, вновь приступаю к работе. Инж. констр. В. Савельев. 6 июля 1959 г.»

Но за этими скупыми строками – насыщенная драматическими поворотами судьба высоко устремленной и не знавшей сноса личности. К сожалению, многое в ней закрыто грифом тайны, присущей эпохе нашего великого индустриального скачка – и величайшей же метлы репрессий. В строке о том, что с начала Отечественной войны Савельев был «гл. инж. завода и пр.», за этим «и пр.» кроются 8 лет отсидки, с 1944 по 1952 год. Но за что именно он сел, уже не раскопать. Скорей всего за тот же вздор, что и его друг Туполев, и прочие, прошедшие этот же круг – и не сломившиеся в нем, лишь навсегда замкнувшие о нем уста.

Зато свидетельств о начале взлетного пути Савельева нашлось немало. После церковно-приходской школы, где учили только что писать-считать, он попадает в техучилище в Саратове, уже немалый взлет. А следом – Питер, где юный Савельев из всех земных предметов выбрал неземной.

В 1910 году его приняли акционером в «Петербургское товарищество авиации», и он занялся строительством первых русских самолетов – в том числе «Ильи Муромца» вместе с Сикорским. В 1912 году началась Первая Балканская война за освобождение славян от ига Османской империи. По просьбе Болгарской армии в Петербурге был сформирован добровольческий авиаотряд, в который записался и Савельев. Как можно судить, не только ради помощи братьям-славянам – но и возможности испытывать на поле брани боевые свойства самолетов.

С начала Первой мировой войны он уже поглощен созданием небывалой доселе конструкции – четырехплана, то есть самолета с четырьмя несущими плоскостями. Первый проект с тремя моторами был одобрен комиссией авиаторов в 1915 году, но поднялся в воздух лишь второй, одномоторный «четырехплан Савельева». Испытания этого самолета-разведчика прошли в апреле 1916 года под Смоленском. Двигатель имел мощность 80 л.с., скорость – 127 км/час. По оценке комиссии самолет не уступал немецким и английским разведчикам с моторами вдвое большей мощности. Но в серию машина не пошла, хотя идею перехватили и немцы, и англичане, скоро наладившие выпуск таких четырехпланов.

Бурные годы революции и гражданской войны не оттянули от небес саратовского самородка, повоевавшего и в стане Колчака, и после – в Красной Армии. При первой же возможности он продолжил работу над своим четырехпланом и в 1923 году построил новую модель, летавшую уже со скоростью 160 км/час. Но тут Савельева постигла первая крупная драма его жизни. На заре авиации еще никто не знал, за какими именно конструкциями будущее. Строились и махолеты, копировавшие птичий полет, и автожиры, помесь самолета с вертолетом, и мускулолеты, и прочие отвергнутые будущим модели. Но их творцы послужили покорению небес не меньше более удачливых собратьев: только облазив все ветви развития, включая тупиковые, можно было верно выбрать генеральный путь. И Савельеву история уготовила место в ряду первопроходцев как раз этих тупиковых направлений.

Уже в 20-х годах прошлого века идея его четырехплана была побита превосходством монопланов и бипланов. И все же он упирался до последнего: в 1928 году выдал проект целого восьмиплана, над которым бился по ночам – блестяще справляясь при этом с дневной службой. Но его почти двадцатилетний труд оказался всуе. В небе летали детища Сикорского, Туполева, Поликарпова, вытянувших звездный жребий, а чертежи Савельева ушли в архив. Но генеральный Туполев высоко ценил его вклад в разведку неизведанного и в 1957 году писал министру авиастроения: «Лично зная тов. Савельева, подтверждаю, что он является крупным конструктором и организатором, заслужившим право на получение персональной пенсии…»

Однако другая его разработка оказалась самой плодотворной и составила его прямой вклад в нашу победу в Отечественной войне. Поразительно, но о ней он даже не упоминает в своей автобиографии – видно, считая ее слишком мелкой рядом с главным, хоть и рухнувшим проектом его жизни. В те же 20-е он изобрел устройство для стрельбы из пулемета через самолетный винт, что для наших одномоторных истребителей было исключительным прорывом. Установка пулеметов на крыльях требовала слишком сложных механизмов и не давала точности стрельбы. А синхронизатор Савельева позволял ставить пулемет прямо в кабине летчика и бить врагов с прицельной точностью.

Увы, о других его изобретениях не известно ничего, поскольку он творил в самой закрытой оборонной отрасли. В справке «Об основных работах в области вооружения авиации инженера Савельева» пишется, что в 1926-29 годах он на заводе Поликарпова «являлся главным конструктором по вооружению… Под руководством т. Савельева были разработаны агрегаты: Р-1, Р-3, Р-5, И-4, ТБ-1, ТБ-3 и У-2; образцы бомбардировочного вооружения, синхронизаторы для пулеметов Виккерс и ПВ-1, ряд фотоустановок и бомбосбрасывателей… Вся деятельность т. Савельева свидетельствует о том, что он является крупным конструктором, внесшим серьезный вклад в дело развития авиационного вооружения в Советском Союзе…» Но что такое все эти Р-1, И-4 и ТБ-3, уже понять нельзя. Хотя наверняка что-то чрезвычайно важное, раз сам нарком промышленности Орджоникидзе в 1935 году наградил Савельева именным автомобилем. Тогда таких наград удостаивались только самые выдающиеся личности, единицы на весь СССР.

Судя по следующей частой смене мест работы, Савельев попадает в особый наркомовский резерв, его бросают на организацию самых нужных оборонных производств. Но тут его подстерегает новая и самая большая драма. Какое-то предвестие ее можно угадать по той же справке, составленной в 1957 году его сослуживцами. Там есть такой фрагмент: «После независящего от тов. Савельева перерыва он в мае 1932 года был назначен Главным инженером завода № 32…» Но что это за «независящий перерыв»? Явно не больничный лист, не сокращение – Савельев на то время был слишком востребованным, стратегическим конструктором. Остается одно: первая его, еще недолгая посадка – скорей всего в связи с «шахтинским делом», по которому круг «спецов» обвинялся во вредительстве в пользу старых хозяев и заграницы. Ибо Савельев был в связи и с Колчаком, и с первым вертолетчиком Сикорским, эмигрировавшим после революции в Америку.

Есть и еще один факт его биографии, заставляющий так думать – но о нем чуть дальше. И в 1944 году он погорел уже по-настоящему. Причина могла быть любой: от подлого доноса – до дружбы с Туполевым, который отсидел чуть раньше, продолжая конструировать в «шарашке». Со слов сына Савельева, живущего сейчас в Новосибирске, его отец отбывал срок под Горьким. Впоследствии ничего на этот счет не говорил, но можно вообразить всю горькую обиду человека, отдавшего жизнь стране и получившего за это 8 лет отсидки!

Но дальше снова поражает жизненная сила 8-летнего сидельца, вышедшего из застенков еще до общей реабилитации, с клеймом преступника, без права проживания в столицах. По месту заключения 60-летний Савельев знакомится с красивой женщиной, моложе его аж на 30 лет. Она прошла войну радисткой в самоходной артиллерии, имела кучу наград – и, значит, увидала в пожилом лишенце что-то такое, что тут же подвело ее с ним под венец.

Затем Савельева шлют на Украину, на завод пожарных машин, где он, стратег вооружения, стойко и без жалоб на судьбу служит еще 8 лет. После чего судьба неожиданно и связывает его с Новосибирском.

Отечественная война поневоле стала стимулом лавинного развития Сибири, куда была эвакуирована масса заводов с нашей европейской части. В 1944 году, как раз когда Савельева сгреб «черный воронок», в Новосибирске был основан Горный институт, зародыш Сибирского филиала АН СССР. Директором института стал Николай Андреевич Чинакал, великий ученый и организатор, лауреат Сталинской премии. А затем – лауреат и Ленинской, Герой Труда, достигший выдающихся успехов в работах на уголь, нефть и другие залежи Сибири. Но еще раньше – осужденный по «шахтинскому делу» «вредитель», затем вновь вышедший на светлую дорогу службы осудившей его Родине. И этот горный гений, которому Сибирь обязана во многом своим бурным ростом, в 1959 году вызывает к себе Савельева для организации при его институте конструкторского бюро.

Первым капитальным трудом небесного конструктора на новом поприще стала разработка железобетонного щита для угледобычи по методу Чинакала. Этот метод, заменивший отбойный молоток шахтера на взрывную технологию, в войну в разы поднял добычу необходимого для Победы угля и принес Чинакалу львиную долю всех наград. Савельев внедрил железобетонный щит взамен былого деревянного, на что получил в 1960 году авторское свидетельство. Но вскоре его жизнь самым дичайшим образом оборвалась. Он лег на операцию по удалению камней из желчного пузыря, она прошла успешно – за одним маленьким но: в животе забыли и зашили скальпель. Когда это обнаружилось, его прооперировали наспех снова – уже неудачно. И человек несметной стойкости, прошедший все земные испытания, создавший в 60 семью, а в 70 успешно начавший с чистого листа карьеру горного конструктора, скончался 19 декабря 1960 года от идиотской хирургической ошибки.

Старший сын Савельева Владимир работал тоже в Горном институте и умер в 1996 году, в один год с матерью. Младший Александр сделал карьеру в науке и стройбизнесе, сейчас депутат Новосибирской думы. Об отце у него остались только детские воспоминания – и тоненькая папка бережно хранимых документов. И потому уже не разгадать одну из самых интересных в судьбе Савельева загадок: где и как он так сдружился с Чинакалом, что главный горняк Сибири при первой же возможности вытребовал к себе опального авиаконструктора? Ведь прошлые их жизни были далеко разнесены географически: Савельев начинал свой путь в Москве, а Чинакал на Донбассе. Потом они как бы поменялись географиями: Чинакала услали в Сибирь, а Савельева после отсидки – на Украину, где он и оставался до самого переезда в Новосибирск.

Но сопоставление двух биографий все же дает какую-то догадку. Меж Донбассом и Сибирью в 1928 году Чинакал попал в Москву по тому «шахтинскому делу» и был осужден на 3 года «строгой изоляции». Где отбывал он эту «изоляцию», его биографы не знают; его перемещения в процессе заключения тем более невыяснимы. Однако и Савельев в 31-м схватил тот «независящий перерыв». И потому самым возможным кажется, что как раз тогда линии их судеб где-то внутрикамерно пересеклись. И в то уже непостижимое сегодня время гениев и злодеев, великого служения Отчизне и жестокой накипи эти двое завязали такую камерную дружбу, что не заржавела и через 30 лет. Во всяком случае сам факт этой дружбы двух творцов, соединившей крылья Родины и ее недра – налицо.

Сегодня лично помнящих Савельева людей в Новосибирске почти не осталось. Старейший сотрудник Горного института Альфред Маттис сохранил такие воспоминания о нем:

– Это был полный, лысый, очень любезный человек. Любил гулять со своими детьми, но когда его спрашивали: «Это ваши внуки?» – очень сердился: «Нет, дети»… Казался специалистом какого-то другого, выше всех остальных, уровня. Младшего сына Сашу называл «нежданник»: «Никогда не думал, что у меня родится сын в 64 года…»

Бывший начальник савельевского КБ Николай Лавров, работавший еще при первом шефе и потом занявший его место:

– У него были ясные, светлые глаза, именно светлый взгляд, как у ребенка. Сначала он приехал к нам без семьи, кто-то его спросил: «А что вы делаете после работы? В кино ходите?» Он говорит: «В кино всегда одно и то же, он и она, я уже видел это много раз. Читаю сейчас «Илиаду» Гомера, там любые две страницы можно читать по многу раз – и все интересно…»

– Рассказывал: «Когда я был главным инженером на заводе, однажды звонит Берия: «Почему у вас остановился главный пресс?» Я ему: «Он не останавливался». И тут влетает начальник прессового цеха: «Пресс остановился!» А Берия узнал об этом за минуту до меня!»

– Рассказывал про Яковлева: «К нему входят с докладом, он сначала берет папку с документами, долго смотрит, как они подшиты, проверяет, ровные ли края… Придет в конструкторский отдел – сначала смотрит, все ли кульманы стоят в струнку. Долго был конструктором и знал цену мелочам».

Савельев работал и с Туполевым, и с Яковлевым, и один раз проговорился, что Яковлев своим доносом подсадил Туполева – такая у них была конкуренция. А о своей репрессии не заикался никогда, как и его друг Чинакал – о своей…

Вот собственно и все, что мне удалось собрать об изумительном конструкторе Савельеве, словно поправшим своим детским, озаренным взглядом все козни немилостивой к нему судьбы. И из его загадочной эпохи, смешавшей все добро и зло, нам бы в не менее запутанную нашу взять его кристальный взгляд и дух полета, не сбиваемого никакой земной напастью. Он все-таки, сдается мне, достиг своей звезды!