«Наживу себе беду -

В сортир без пропуска пойду.

Я бы рада пропуск взять,

Да только некому давать!»

Такую вот удалую русскую частушку привел в своей книге французский писатель Андрэ Жид, побывавший в 1937 году в Москве. А привел ее как подтверждение того, что в сталинской России излишне подозрительны к людям и зачастую для прохода в какое-либо учреждение требуется пропуск. (Хотя книга его «Москва, 1937» была написана достаточно объективно, переведена на русский язык и напечатана хорошим тиражом).

Какие только стенания о «параноидальной подозрительности», о «личных делах», о «засилии отдела кадров» не выливались из-под перьев пишущей братии, когда пузанок Хрущев «разоблачил культ личности»! Как гневно клеймили они «первые отделы», «составление досье» и прочие ущемления личностей!

С этими «ущемлениями» я столкнулся достаточно рано - еще в школе. Тогда у школьников были «ученические билеты» - как в дореволюционных гимназиях, и, конечно же, на каждого ученика велось личное дело. В личное дело подшивались сведения об успеваемости, поведении, поощрениях и взысканиях, характеристики, которые составлялись учителями по окончании каждого класса.

Так сложилось, что мне пришлось часто менять школу, учиться в разных городах. И как-то вполне очевидной считал необходимость личного дела - ведь в новой школе учителя меня не знают, как же иначе познакомиться с учеником? Потом эти личные дела отменили - как пережиток сталинизма.

Вновь с «пережитком сталинизма» я встретился, когда поступал на «автозавод» - крупнейший ракетный завод СССР, находившийся в г. Днепропетровске. О масштабах завода говорить то, что в качестве «ширпотреба», гражданской продукции, он выпускал трактора, типа «Беларуси» - и эти трактора, выкрашенные темно-вишневой тропической эмалью, шли во многие страны мира.

Вполне понятно, что перед тем, как принять меня на работу в цех №57, цех нестандартного (самого нового, экспериментального) оборудования, мою анкету тщательно проверяли, смотрели на свет, пробовали на зуб и т.д. и т.п. - речь шла о допуске к государственным тайнам, новым ракетным технологиям. На заводе я познакомился с режимом секретности: периметр охраняли внутренние войска, на пароходной ты называл номер ячейки, солдат доставал пропуск - и к началу смены его надо было сдать в табельную в цехе. На пропусках были проставлены маленькие штампики - по ним военизированная охрана внутри завода (женщины-вахтеры) пропускала только в те цеха, которые соответствовали твоему штампику. В конце смены ты вновь получал пропуск в табельной и сдавал его в ячейку при выходе с завода.

Затем был «гражданский» период - я учился в институте, работал на кафедре промышленной электроники. А отработав положенные для молодого специалиста три года, поступил снова на «почтовый ящик» - НИИ Микроприборов в Зеленограде.

Вполне понятно, что я снова заполнял обширную анкету, заново проходил проверку. В НИИ - уже привычный режим, только в проходной были те же женщины-вахтеры. Но поскольку работал уже инженером, появилось право работать с секретными документами - для этого была особая комната, где можно было получать такие документы и работать с ними.

Конечно, все понимали необходимость такого режима, периодически проходили инструктажи, но отношение к призывам проявлять бдительность было слегка юмористическое: «лучше перебдеть, чем недобдеть».

О, сколько же воплей издавали по поводу режима секретности, когда началась «перестройка»! Как требовали они «полной свободы», как возмущались существованием анкет и личных дел, как протестовали против «тотальной сталинской подозрительности»! 

НИИ угробили - сейчас в его огромном здании склады и офисы. А я давно отошел от всех дел, связанных с режимом секретности.

Но вдруг мне попался на глаза демиковский журнал о «корпоративной безопасности»...

Нет, то, что демики установили везде и всюду пропускной режим - это видно на каждом шагу. Здоровенные мужики, которым бы пахать землю и варить сталь, делать машины и строить корабли, стали сторожами. Миллионный трудовой ресурс используется при «демократии» не для творческого труда, а для охранной работы. Если бы простодушный Андрэ Жид мог сравнить Москву сталинскую и Москву «демократическую» наверняка был бы шокирован количеством охранников и пропусков, которые появились при «демократии». Всеобщая, тотальная, маниакальная подозрительность стала приметой «демократии», которой настырно добивались Сахаров и Солженицын, Лихачев и Яковлев и иные «гуманисты».   

Вот требования к сотруднику какой-то конторы, торгующей мебелью. «Предположим, вы побывали на конференции, переговорах или семинаре. Познакомились с интересным человеком, узнали что-то друг о друге... Всю важную информацию нужно немедленно зафиксировать. Можно это сделать прямо на обороте бумажной визитки или в том же блокноте, с которым вы работали в ходе встречи. А вечером, «по свежим следам», перенесите информацию в электронный вид. При этом бумажный носитель не выбрасывайте, сохраните его в отдельной папке...» Далее предписывается внести в электронном виде все контактные данные, «если есть возможность - добавьте фотографию». Обязательно поставить дату и обстоятельства знакомства. «Например, «12.05.2006. Конференция с дилерами. Познакомил Иванов, обсуждали новую региональную политику». Предписывается внести личную информацию о новом знакомом - «Есть ли у него дети? Каковы его вкусы и предпочтения?». И требования эти подкрепляются мерами административными и финансовыми.

И это - повторю - не на ракетном заводе, не в НИИ, разрабатывающем боевые лазеры, а в какой-то зачуханой торгашеской конторе.

Ах, какие филиппики сочинял бы Солженицын, если бы такие требования к сотрудникам предъявлялись на советских «почтовых ящиках»! Он бы брызгал слюной и топотал ножками, поминал бы «гулаг» и «доносительство», «маниакальную подозрительность» и «взаимную слежку» (ведь наверняка сотрудник другой конторы после контакта накатал такое же досье на своего нового знакомого).

Всеобщая и тотальная подозрительность - стиль «демократии». Вот некоторые рекомендации из упомянутого выше журнала:

Вся бумага в конторе учитывается, при написании документа от руки черновик сдается на учтенных листах бумаги. Копирка, которая используется в пишущей машинке, используется только раз и после использования сдается. Уничтожается документ в бумагорезательной машине или сжиганием (в опечатанном конверте). Инструкции по работе с документами грифуются. У каждого копирующего устройства заводится журнал заявок на копирование. Запрещается делать записи в календаре - только в учтённом журнале. На компьютере должно стоять устройство, мгновенно уничтожающее дисковод (патрон от монтажного пистолета). Повседневный архив хранить в индивидуальном сейфе, «стратегический» - в банковской ячейке. В каждом сотруднике надо видеть потенциального врага, который после увольнения продаст информацию конкурентам.

В общем, таких драконовских мер я не встречал ни на одном «почтовом ящике».

А уж постоянно повторяемые в метро призывы сообщать о «подозрительных лицах» с указанием телефончика для «стука»? Можно ли было вообразить такое в сталинские времена? И это при том, что демики уверяют, что при Сталине народ только тем и занимался, что «стучал» друг на друга. А призывы в том же метро «не трогать подозрительные предметы»? А объявления в газетах с номерами «телефонов доверия» и обещаниями «конфиденциальности»?

Так что когда мы говорим о подозрительности, переходящей в паранойю, надо говорить не о сталинских временах - а о «демократических».

Александр Трубицын