Сперва — сухие факты. 5 мая 2015 года заключенные ФКУ «Лечебное исправительное учреждение» (ЛИУ) № 3, расположенное в Нижегородской области, устроили массовую драку, в ходе которой пострадали более 20 осужденных. Из них 14 человек госпитализированы. 7 мая один из осужденных – 44-летний мужчина – скончался во время операции. Следственное управление Следственного комитета России по Нижегородской области по факту беспорядков возбудило уголовное дело по ст. 321 УК РФ («дезорганизация деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества»). Содержались в ЛИУ-3 около 800 заключённых. Это колония для больных туберкулёзом.

Появилось очень много сообщений, что причиной бунта заключённых-туберкулёзников был невыносимый диктат «актива», действовавшего со всеми полномочиями охраны, но нещадно ими злоупотребляющих. Простой вопрос: откуда дисциплинарная секция в колонии через 5 лет после отмены СДиП? Причём, ведь не просто отмены, но с официальным заявлением, что СДиП сам стал источником нарушения законности и источником дестабилизации в местах лишения свободы. Разговор о живучести дисциплинарных секций нельзя вести, не разобравшись в корнях этой сложнейшей проблемы. И начать придёться издалека. Государство, которое не может наладить диалог с сообществами, в который достаточно велик уровень самоуважения и стремления ко внутренней независимости, начинает вести себя с ними, как империя с непокорными племенами и народами. Один из вариантов имперской стратегии — не просто стравливать племена, но использовать «лояльные» народы против непокорных. Так поступали римляне, придумывшие знаменитую формулу «разделяй — и властвуй» (а сами провозглашали - «римский мир», т. е. потом «восстанавливали порядок»). Так вели себя византийцы, китайцы, британцы... Этот метод перенесли и на сугубо внутреннюю политику. Доходило до смешного. Например, 130 лет назад царские власти очень опасались студентов. Поэтому появилась идея объединить студентов, лояльных властям. Поскольку студентам строжайше запрещалось создавать любые формальные объединения, даже землячества, то в МГУ из лояльных создали — хоровое общество. Пели плохо, но сообщали начальству о «смутьянских» настроениях — исправно. Кстати, потом в МГУ проблему решили просто — студены избрали новый состав комитета, распределяющего сборы в пользу бедных товарищей, и приспособленцы тут же покинули хор, уступив места коллега с лучшими вокальными способностями.

Почти одновременно, царская жандармерия стала создавать управляемые, «монархические» профсоюзы. Но, во-первых, любая возможность для легальной организации была тут же использована для протеста: знаменитая забастовка на Юге России (Украина и Баку в 1902) и организация Григория Гапона в Санкт-Петербурге. Но у «монархических» профсоюзов или студентов не было власти над рабочими или университетами.

Но обратимся к заключенным. Веками наказанием за преступления, кроме казней, пыток и телесных наказаний было лишение свободы. Осуждённых продавали в рабство или держали в тюрьмах. Продажу в рабство заменили каторжными работами. Но в XIX веке каторжная работа постепенно почти везде вышла из употребления, замененная выполнением обязательных — часто отупляющие-бессмысленных, вроде распутывания канатов в английских тюрьмах — работ. Заключённые рассматривались как стадо, которое надо сохранить. Для предотвращения передачи криминальных традиций одно время в Америке практиковали запрет на разговоры между заключёнными. Тюремщики стремились избегать побегов и бунтов, они, разумеется, имели осведомителей. «Примерные» заключённые получали шанс на помилование. Существование устойчивой криминальной традиции рассматривалось как неизбежное зло. Тем более, что очень популярной была теория Ламброзо о врождённых преступных типах, якобы выявляемых путём антропометрических измерений. Все авторитарные режимы имели свой процент политзаключённых. Когда их набиралось достаточно, политзаключённных (к ним относились и участники неудавшихся национальных восстаний) и политических ссыльных держали отдельно. Тем более, что многие из них были дворянского происхождения или происходили из образованных кругов. Сословные представления были очень прочными.

Всё изменилось с появлением идеологических диктатур, которым пришлось иметь дело с большим количеством политических заключённых. В СССР в двадцатые годы политических сперва помещали в особый концлагерь СЛОН на Соловках (Соловецкий лагерь особого назначения), а потом представителей внутрипартийной оппозиции административно посылали в особые «политические изоляторы» - сегодняшний аналог которых это - колонии-поселения.

Но потом в СССР началось строительство огромных каналов. В качестве рабочей силы пришлось одновременно использовать десятки и сотни тысяч «каналармейцев» (тогда же появилось сокращение ЗК — заключённый-каналармеец). Тысячи инакомыслящих интеллигентов и оппозиционных Сталину коммунистов, собранные вместе могли стать огромной социальной «бомбой». И основоположники ГУЛАГа додумалась создать аналог армейской «дедовщины», исправно десятилетиями предотвращавшей солдатские бунты в советской, а потом и российской армии. Заключённых поделили пополам. Уголовников назвали «социально-близкими» - раз они из рабоче-крестьянской среды и страдают от пережитков преступности - «родимых пятен капитализма». Политических назвали «фашистами». Назвать их по традиции Гражданской войны «белыми» было нельзя, поскольку блатной мир категорически отказывался ассоциировать себя с «красными», само это слово считая символом враждебной государственности. Здесь очень важно отметить, что у подавляющего тех, кого отнесли к блатным было так называемое «догосударственное сознание», и государственная власть воспринималась им как враждебная сила. А тогдашняя власть видела в них туземцев, которых надо цивилизовать. Идеологи советского государства долго и вполне искренне полагали, что развитие социалистических методов организации общества приведёт к поэтапной ликвидации преступности. Они были как миссионеры, несущие туземцам «истинную веру», и поэтому обожали устраивать показное «перековывание» представителей уголовного мира.

Необходимо отметить важнейший фактор: постепенно, особенно после коллективизации и борьбы с церковью, уголовная среда (сейчас говорят — криминальная субкультура) — стала последним носителем догосударственного народного сознания. Это блестяще выражено в творчестве Василия Шукшина и песнях Владимира Высоцкого. Тогда же в основном формируется воровской закон, необычайно напоминающий строгие религиозные нормы народов, сражающихся с империей.

В результате политические заключённые — оказались полностью под властью уголовников. При этом для уголовников была создана некая система «социальных лифтов». Большие возможности для досрочного освобождения создавал «ударный труд». Но никто не мешал уголовникам заставлять выполнять и перевыполнять свою норму других заключённых. Так впервые в истории человечества тюремная власть сделала ставку на криминальную элиту.В свою очередь криминальная элита стала как бы альтернативной администрацией лагерей. Этот опыт ужасно понравился нацистам, только пришедшим к власти. В апреле 1933 года они создали первый политический концлагерь — Дахау, в который отправляли без суда — и не для наказания, но якобы для защиты «национал-предателей» (это было любимое выражение гитлеровцев) от народной расправы. В Германии появился институт «капо» - надзирателей из числа уголовников. Гестапо, в отличие от НКВД, не могло объединить всех своих жертв в одну категорию, хотя всех, кто не был евреем или оппозиционером-католиком, объявляли коммунистами. Пошедшие на сотрудничество с СС, немецкий уголовники получили полную власть над другими заключёнными, они были в исключительно привилегированном положении.

Но вернёмся в нашу страну. Гигантское пополнение лагерного контингента бывшими советскими военнопленными и фронтовиками серьёзно изменило внутреннюю атмосферу в лагерях. Теперь считать всех политических «фашистами» уже было совершенно невозможно. Бериевская амнистия 1953 года значительно сократило число уголовников, остался только многосудимый костяк криминального мира. Через три года освободились политические. Растерявшееся министерство внутренних дел значительно гуманизировало условия, ввели систему зачётов (эквивалент УДО). Но тут выяснилось, что единственной реальной властью в лагерях (колониях) стали уголовные авторитеты. Причём, они ведь считались потенциальными союзниками власти!

Тогда власть «переступила на другую ногу» - началось стравливание разных групп уголовно-осужденных, были спровоцированы страшные «сучьи войны». Это было целенаправленное вырезание криминальной элиты руками заключённых. А затем и началось широчайшее распространение дисциплинарных сект. Дело дошло до раздачи оружия активу! Так власти развязали маленькую, но вполне настоящую гражданскую войну в местах лишения свободы.

На происходящее наложился ещё один процесс. С одной стороны, начатые гигантские стройки, требовали сотни тысяч государственных рабов, и - пошли знаменитые указы об ужесточении ответственности за хулиганство. С другой — колоссальный переток молодёжи из деревни в города, резкий разрыв с деревенской жизнью, многолетняя бессемейная жизнь в рабочих общежитиях, закономерно привёли к скачкообразном росту преступности. С этого времени уголовная судимость перестала быть позорной строкой в биографии, а стало — как и служба в армии - просто таким, воспитывающим настоящих мужчин, эпизодом. В 1968 послевоенная демографическая «яма» вынудила снять запрет на призыв судимых: «зона» пришла в казарму и началась страшная эпидемия дедовщины.

Понятно, что в таких странах, как США, где необычайно высок процент тюремного населения (преимущественно за счёт самых бедных и необразованных, т. е. тёмнокожих и испаноязычных) администрация тюрем также активно использует внутреннюю вражду заключённых. Но тут речь идёт об игре на противоречиях между тюремными сообществами, и любые попытки организовать одни группы против других вызвали бы грандиозный скандал.

Современная российская пенитенциарная система унаследовала от советской традицию идеологической борьбы с криминальным миром. Но в отличие от периода социализма, у властей нет явной идеологии, которую можно было бы противопоставить уголовной традиции. Более того, на смену представлению о лояльном советском народе, в котором имеются оступившиеся, появилась противоположная позиция — об обществе, осаждённом криминалом, и тонкой цепочки правоохранителей, защищающей от сил хаоса. Поэтому ставку начали делать на жестокость. Соблазн использовать «заключённых-надсмотрщиков» велик по понятной причине - самодельные «правоохранители» не скованы законом и могут позволить себе те методы воздействия, на которые не решаются и самые отпетые тюремщики. Финал такого подхода был известен: целый каскад протестных выступлений в диапазоне от массового нанесения себе ранений до масштабных бунтов. В итоге дисциплинарные секции отменили. Но системный подход остался. В одних случаях существование секций пытались продлить любой ценой, даже в виде добровольных пожарных дружин (вспомним студенческие хоры 80-х годов XIX века). Совсем недавно

проявилась новая зловещая тенденция — администрация «переступила обратно», вновь, как 80 лет назад сделав ставку на криминальных авторитетов. Так британские колонизаторы опирались на подкупленных племенных вождей. За поблажки авторитеты сами обеспечивают нужной «давление» на осужденных.

Так продолжают тлеть угли лагерной «гражданской войны», раззожённой ОГПУ в начале тридцатых.

Тут, конечно, читатели бросятся напоминать про хунвейбинствующих «добромильцев» (добровольное содействие милиции) 60-х, возрождённых прошлогодним законом о нардружинах (фз-44), который воссоздал не только привычные советские дружины, но и легализировал некие общественные объединения правоохранительной направленности, имеющие права применять физическую силу к правонарушителям, а также внештатных полицейских — с теми же правами. И все — бюджетно-премируемые. И вспомнят «Антимайдан». Хотел дать возможность, чтобы эти ассоциации текли свободно, но не выдержал напора невидимых читательских упрёков и записал.